Половинки целого

Ира Губенко сидела за сараем в самом конце сада и плакала. Дело происходило в одной безвестной Кахетинский деревушке. На улице за невысокими воротами виднелись брезентовые палатки. По шуму голосов можно было догадаться, что эти ужасные поминки, называемые здесь келехом, наконец-то закончились. Дедушку ее мужа Резо достойно проводили в вечность. Впрочем тут надо сказать "бывшего мужа"? потому что между Резо и Ирой все кончено. Навсегда. Прямо и бесповоротно. Ира зарыдала с новой силой. Было мучительно жалко себя, свои радужные мечты, которые разбились вдребезги от столкновения с мерзкой реальностью. А как все хорошо начиналось. Просто и гениально, как в сказке, когда люди созданы друг для друга… Ира родилась на Украине в Николаеве. Ничем особым от ровесниц не отличалась. Разве что имела одно странное пристрастие. Еще школьницей она замирала от ее песни про нелетную погоду, которую пела по телевизору Нани Брегвадзе с непередаваемым акцентом. Еще тогда загадала: "Выйду замуж за грузина". О грузинах у нее было очень смутное представление, как впрочем и о деталях достижения своего плана. Тем не менее в мозгах эта идея засела намертво. Гвоздем не выковыряешь. С Резо они познакомились очень примитивно — на автобусной остановке. Он пропустил ее вперед, а потом ринулся покупать билет за проезд. Да с такой скоростью, будто за ним волки гнались. Слово за слово, а дальше понеслось стремительно, будто знали друг друга всю жизнь. И вылилось это половодье чувств во вполне логичное предложение. — Давай поженимся! — Давай! — тут же ответила Ира, не сводя влюбленных глаз с воплощения мечты. У Резо все было на месте: и рост, и улыбка, и волосатая грудь, ну и, конечно, доброе сердце. А ухаживал он как! Просто восхитительно. По всему было видно, что это был перст судьбы, который постучал обоим по макушкам. Тем более и Резо соловьем заливался, что просто не мог пройти мимо такой роскошной блондинки, как Ирина. Когда первые впечатления после приезда улеглись, Ира стала присматриваться к окружающей обстановке. Скоро стало ясно, что с фильмами о Грузии эта самая действительность не имеет ничего общего. Ну ничегошеньки! Их однокомнатная находилась далеко от центра в каком-то жутком корпусе. Мусоропровод был наглухо закрыт, и по утрам жильцы выносили кульки с мусором к огромным бакам. Незнакомый язык резал ухо, а по-русски здесь ровесники Иры явно понимали с трудом. Во всяком случае ответы не располагали к общению. С балконов могли швырнуть что угодно, начиная от окурков, семечек и кончая корками хлеба. Ночью Иру постоянно будили пьяные серенады, которые доносились с улицы. Резо, как мог, сглаживал неровности бытия. — Люди идут из ресторана и поют. — Почему они не думают, что другие спят в это время? Надо вызвать полицию. — На них реагируешь так отрицательно только ты. Все остальные входят в их положение. — А я не буду входить в положение каких-то пьяниц. — Они не пьяницы. Они просто хорошо посидели. Это святое. В характере Резо тоже обнаружились досадные минусы. Он категорически отказывался брать Иру на встречи с друзьями в хинкальную, отговариваясь каким-то средневековьем: "Там женщине не место". Гардероб Иры подвергся строжайшему отбору. Все открытые майки и юбки слегка выше колен попали в черный список по другой пещерной логике: "Приличные женщины такое не носят". В итоге супруги стали постоянно конфликтовать. — Ты меня не любишь! — возмущалась Ира. — Люблю, очень люблю, — доказывал Резо. — Просто здесь так нельзя! Еще и со свекровью отношения не сложились с самого начала. Пришла она с какой-то троюродной тетей в гости сразу после приезда и, не разуваясь, идет в гостиную. Ира и поставила на вид этим клушам. — Стойте в прихожей и ждите тапочки! Непонятливые переглянулись, а Резо схватился за голову и чуть ли не силком затащил их к столу. За столом тоже было много казусов. Всего не перечислишь. В итоге Резо после ухода птеродактилей пропесочил ей мозги на тему "что такое хорошо и что такое плохо" в аспекте тбилисского этикета. Вообще кризис молодой семьи был налицо. А тут еще через месяц звонок — в деревне у Резо дедушка умер. Ира предложила культурно отделаться телеграммой, но не вышло. — Завтра же едем! Ира поставила ему последнее железное условие, чтобы сели на поминках вместе. По ходу осведомилась, скоро ли кончится все мероприятие и сколько человек намечается. — Все будет очень скромно. Человек 300. Все свои. Ире стало дурно. Мысленно прикинула расход. Совсем поплохело. Нет, они тут все больные на голову. На другой день приехали в эту глухомань. Отстой еще тот, конечно. И лица, как из семнадцатого века. Посидев минут пять у гроба, Ира пошла посмотреть на приготовления к келеху. Ну и высказала все, что думала прямо, без обиняков. Должна ж быть разница между свадьбой и похоронами. Куда, спрашивается, столько наготовили? Ира вполне доступно объяснила, как схожий ритуал происходит в узком кругу на Украине. Аборигены подняли гвалт, потом с трудом сформулировали по-русски что-то вроде тезиса — "в чужой монастырь со своим уставом не ходят". Дальше — больше. Отрицательные впечатления у Иры усиливались, как снежный ком по наклонной плоскости. Но она держалась из последних сил, пока на келехе Резо, вопреки договору, не посадил ее за женский стол между сестрой и матерью, а сам уселся отдельно с мужиками. Гомофобия и дискриминация были налицо. Ира нашла момент и ускользнула под шумок в сад, где и дала волю слезам. Ее здесь не ценят, не уважают и прилюдно плюют в тонкую, ранимую душу. Нет, надо срочно делать аборт, благо срок совсем маленький, и срочно уматывать. Хватит с нее этой кавказской романтики… — … Ты здесь, девочка?— раздался под ухом чей-то скрипучий голос. Ира подняла заплаканные глаза. К ней ковыляла бабка Резо, опираясь на палку. Еще тот экспонат из местного паноптикума. Вся в черном, платок поперек лба повязан по самые брови, во рту два с половиной зуба. Один глаз прикрыт. — Что, не понравилось тебе у нас, девочка? Все чужое, непривычное. Ира молчала, не зная, как реагировать. За месяц пребывания уже усекла, что "Восток — дело тонкое" и что из чего выходит, не всегда понятно. — Я тебя понимаю, — бабка, по-видимому, не нуждалась в ответах оппонента. — Когда меня из Цхинвали привезли, мне тут тоже все не понравилось. Только тогда времена были другие, люди сразу о разводах не думали, пожив пару дней… "Э, да у нее какой-то поток мысли без тормозов", — подумала Ира, но прерывать бабку не стала. Старушенция тут повернулась к ней полубоком. — И ты не спеши все бросать. Ведь Резо на тебя не надышится. Видишь, рядом с матерью посадил. И от тебя только и требуется. Полюбить, что он любит. У любви другие глаза. Тогда все изменится. — Что вы такое говорите?— Ирино терпение лопнуло от такой явной ахинеи. — Как можно полюбить то, от чего тошнит? — Я не скажу тебе просто терпеть, как нам в свое время. Это скучно и грустно. А именно полюбить с хорошим и плохим. Как своего будущего ребенка. Чем быстрее ты впустишь Грузию в свое сердце, тем быстрее она обнимет тебя. Это очень просто, но я не знаю, как объяснить. И бабулька перешла к конкретным примерам. Мол, есть два пути для завоевания взаимного расположения: учить язык, как можно больше общаться с людьми, и они, видя твой неподдельный интерес, ответят тебе взаимностью. Второй путь сложнее, но и он в итоге ведет к успеху. — Была тут у нас в деревне одна невестка из Литвы. Причем свекровь ее не хотела. Так эта девочка решила доказать, что она достойная жена своего мужа. Такую красоту у себя во дворе навела, (как это говорится, "немецкий порядок") наши, разинув рты, приходили у нее учиться. А какой хлеб воздушный пекла. За ее буханки наши пять шоти (вытянутый грузинский хлеб — прим. ред.) давали, чтоб своих гостей удивить. И говорили с ней, конечно, по-русски… В итоге бабка предложила Ире что-то типа сделки. — Не торопись все ломать. Давай подождем год. Если ты по-прежнему будешь видеть здесь только плохое, я лично куплю тебе билет и отправлю домой. Пенсию я свою откладываю, так что не сомневайся. Ночью Ира проснулась от разговора двух споривших: Резо и вчерашней бабки. Разговор она не поняла, но насторожило повторяющееся слово "Есенин". Литературные дебаты в этой глуши — это уж чересчур. Все-таки жаль, что она не знает языка. Утром из любопытства пристала к мужу. — О чем вы ночью говорили? Резо сперва помялся, потом нехотя ответил. — Она говорит, чтоб я каждую неделю по стихотворению Есенина учил наизусть. — Зачем?— Ира ожидала все что угодно, но только не это. Сама в школе стихи учить не любила, как любую обязаловку. Читать вслух еще куда ни шло. — Я ей говорила, что ты из-за стихов с ума не сходишь. А она опять свое. Твердит: "Дело не в стихах, а в уважении! Увидит твоя жена, что ты Есенина учишь, и на наш язык посмотрит по-другому". При отъезде в город бабка погрозила внуку пальцем. — Есенина учи! Позвоню проверю! Ровно через год Ира была по горло в готовке. В кухне везде, где было свободное пространство стояли миски и кастрюльки с полуфабрикатами разных традиционных блюд. Годовщину дедушки решили справлять дома. Поехать в деревню не выходило никак. С грудным ребенком путешествовать трудновато. В ближайший сквер собираться надо как к выходу в открытый космос, а деревня представлялась и вообще другой галактикой. Гастрономический процесс застопорился на полпути из-за Резо. — Я тебе русским языком сказала: "Купи два пучка церецо, один пучок омбало и это, как его, пять пучков испанахи для пхали!" — распекала Ира проштрафившегося мужа. — Откуда мне знать, как выглядят эти церецо и омбало*, — оправдывался Резо. — Я до сих пор не могу киндзу от петрушки отличить. — Ну ты даешь! Всю жизнь прожить здесь и не разобраться в таких простых вещах. Тютя — матютя… — бушевала Ира. Про истекавший в тот день испытательный срок никто и не вспомнил. Было не до того. * Омбало — растение, которое употребляют в пищу. По латыни (Mentha pulegium), Церецо — растение, которое добавляет в пищу для придания вкусовых качеств. По латыни Anethum graveolens