Режиссер Семен Александровский "Театр без привязки к месту – это же хорошая стратегия"
Семен, с тобой на одном курсе учились Данила Козловский и Лиза Боярская. А сам ты на артиста или на режиссера шел? Я ехал в Россию из Израиля, где вырос. Мечтал заниматься театром: каким конкретно образом – не знал. Просто хотелось быть в этой среде, потому что люди там решают серьезные философские вопросы. Но уже на первом курсе я понял, что мое – это, конечно, режиссура: самому какие- то процессы инициировать и создавать. Благо курс был актерско- режиссерский, и у нас не было никакого принципиального разделения, каждый мог идентифицировать себя по собственному усмотрению. К слову, актерский опыт сейчас помогает мне лучше понимать своих артистов. Но ты все равно ставишь перед ними непростые задачи. Я помню, когда ты привозил «Заполярную правду», актерам было, прямо скажем, нелегко понять, что ты от них хочешь. Твой выбор в искусстве – редкий для нашей страны прогрессивный постдраматический театр. Просто история с перевоплощением в персонажа всегда казалась мне странной и нечестной. Как сделать, чтобы артист оставался на сцене личностью и работал с персонажем как с объектом, не уподобляясь ему? В нашей школе такого нет. Я изобретал этот способ сам – как велосипед. А потом оказалось, что в европейском театре ему посвящено целое направление. Но я уже наработал методологию, которой успешно пользуюсь. Идеальное воплощение этого метода – то, как существует артист Макс Фомин в моем спектакле «Топливо». Скажи, а как вообще ты выдумал такую штуку – театр без собственных подмостков? Это романтическая история. Моя жена Настя родила, и я отменил все поездки, чтобы быть рядом. Освободилось время, я позвал Макса Фомина, и мы начали прямо на диване репетировать «Топливо». Но встал вопрос: где его выпускать? Со своим спектаклем в чужой театр ведь не придешь – значит, черт побери, нужно открывать собственный. Мы на месяц захватили второй этаж над модным тогда в Петербурге баром «Эффект» – там хотели сделать ресторан, и этаж был в предремонтном состоянии, то есть абсолютно пустой. Быстро выпустили спектакль, организовали первые большие гастроли московского Театра.doc, окупили небольшой бюджет продажей билетов. И вдруг поняли, что театр без привязки к месту – это же хорошая стратегия. Появились спектакли «С Чарльзом Буковски за барной стойкой», «Задержанный» про Сергея Довлатова – это такой бар-хоппинг по пяти заведениям на улице Рубинштейна. Ставить в барах – крутая концепция. Бары – это вообще моя любовь, а делать надо только то, что любишь. Да и Петербург каким-то фантастическим образом стал барной столицей России. Тут в этом смысле высочайшая культура, и спектакли в барах – определенный ее срез. Когда мне предлагают эти спектакли куда-то привезти, я все время отказываюсь: хочется, чтобы они оставались частью питерской мифологии. Ну, знаешь, из серии посмотрел на разведение мостов, сходил в Эрмитаж, увидел белые ночи и напоследок спектакль в баре посетил. География твоих работ, тем не менее, шире. Оперу «Cantos», поставленную в Перми, в свое время называли главным театральным впечатлением года, и она получила «Золотую маску». «Cantos» – мой первый оперный спектакль. Идею придумали композитор Леша Сюмак и худрук Пермского театра оперы и балета Теодор Курентзис. Это история поэта-модерниста Эзры Паунда, который к концу жизни, разочаровавшись и раскаявшись во многих своих поступках, замолчал. Поэтому мы сделали монооперу наоборот: центральный герой в ней молчит, а хор ему аккомпанирует. Фантастика тут еще заключается в том, что это была не какая-то классическая партитура, которая требует интерпретации или поиска нового подхода, а работа с живым композитором, прямо начиная с процесса написания музыкального текста. Пермь – это же еще и третья твоя малая родина наряду с Петербургом и Израилем? Да, я там жил до восьми лет. А мой дедушка был заместителем директора в том самом Пермском театре оперы и балета – в детстве меня водили туда на спектакли. И когда я первый раз приехал на технический визит и вышел прямо вот на эту сцену, меня просто распирало от чувств. Я улыбался во все лицо. Потому что оказался на сцене, на которую смотрел из зрительного зала ребенком. Я сейчас немного высокопарный вопрос задам: скажи, а вот для тебя лично театр – это что? На встречах и воркшопах я часто цитирую историка Михаила Ямпольского: «Нет никакого искусства, есть разные антропологические практики познания мира». Вот это ровно мой подход, потому что театр может быть и развлечением, и лицедейством, но мне он близок именно как антропологическая практика. Как нечто возникающее стремительно – в качестве ответа на наш быстро меняющийся мир.
