Süddeutsche Zeitung (Германия): память, говори!

Бабий Яр под Киевом стал местом крупнейшего массового убийства, совершенного немецкими солдатами на территории Советского Союза. Но на протяжении многих лет там не было мемориала в память о жертвах, и вот почему. 13 марта 1961 года Холокост получил продолжение. В сентябре 1941 года в местечке под названием Бабий Яр встретили жестокую смерть более 33 тысяч евреев, проживавших в Киеве. После войны советские власти распорядились частично засыпать овраг и застроить это место, огородив его дамбой. Кроме того, здесь сливали свои отходы местные кирпичные заводы. Однако 13 марта 1961 года вследствие бурного таяния снега прорвало дамбу и произошел сход селя, под которым погибли, предположительно, более 1 000 человек. Это был не первый и не последний случай, когда жертвы развязанной Германией войны «потянули» за собой еще большее количество людей. Когда СССР в 1960-х годах в массовом порядке осушал болота, валил леса и старался изменить направление течения рек, по всей стране обнаруживались все новые и новые захоронения человеческих останков. Чтобы исследовать их, требовались взрывные работы, которые нередко провоцировали сходы селей и лавин, а те, в свою очередь, уносили новые жизни. Многие считали это расплатой за забвение жертв. 13 марта стало для Бабьего Яра сразу двойным ударом судьбы. В этот день в 1945 году руководство тогдашней Украинской ССР приняло решение установить в месте массовых расстрелов памятник. Однако антисемитская кампания Сталина, начавшаяся тремя годами позднее, помешала воплощению этого плана в жизнь. Когда московский поэт Евгений Евтушенко посетил Бабий Яр вскоре после схода лавины в 1961 году, он написал стихотворение, начинавшееся со слов: «Над Бабьим Яром памятников нет». Стихотворение было переведено на десятки языков, а Дмитрий Шостакович написал к нему музыку. Бабий Яр стал как в Советском Союзе, так и за его пределами олицетворением замалчивания темы Холокоста в СССР, который чествовал своих героев, но не признавал своих жертв. И если даже на месте крупнейшей акции по уничтожению евреев не было никакого памятника, то в других местах памятников не было тем более. Израильский историк Аркадий Зельцер в своей работе «Непрошеные воспоминания» (Unwelcome Memory/Yad Vashem) назвал это «синдромом Бабьего Яра». Еврейские ветераны установили обелиск в Минске Но его логика не учитывала специфику работы советской системы. Особое внимание руководство государства и партии уделяло крупным городам — в первую очередь, столицам отдельных союзных республик и «городам-героям». Установка памятников там находилась под особым контролем властей: бюрократическая «махина» проверяла и перепроверяла их соответствие советским историческим канонам и жестко пресекала их нарушение. По сути, во всей стране был один единственный крупный памятник, посвященный жертвам массового убийства: в 1946 году группа еврейских ветеранов войны добилась разрешения на установку обелиска в Минске — на месте расстрела 5 000 узников местного гетто. Надписи на памятнике были сделаны на русском языке и идише — в знак того, что он посвящен именно еврейским жертвам. На периферии же ситуация была иной, на что и указал Зельцер в своем исследовании. На окраинах крупных городов, но, в первую очередь, в небольших городках и деревнях сразу после освобождения или годы спустя устанавливались многочисленные памятники жертвам еврейской национальности. Так, например, в Могилевской области (Белоруссия) до войны в 42 населенных пунктах евреи составляли существенную долю населения. В 38 из них после освобождения появились памятники жертвам. По подсчетам Зельцера, в СССР было документально подтверждено наличие, по меньшей мере, 733 таких монументов — почти в половине населенных пунктов, затронутых Шоа. Это слово в Стране Советов упоминалось так же редко, как и слово Холокост — хотя бы потому, что власти не хотели напоминать своим гражданам о геноциде в целом, а подчеркивали лишь то, что те в годы войны потеряли своих близких и соседей. Которые в большинстве случаев погибали где-то неподалеку от дома, а не в лагерях смерти. Простые деревянные конструкции, бетонные обелиски, но иногда и оригинальные и примечательные сооружения возникали непосредственно на местах массовых убийств, на братских могилах и еврейских кладбищах. Таким образом, подчеркивалось, что о жертвах помнили, в первую очередь, местные жители. Кроме того, в провинции связи между жителями часто более тесные, чем в крупных городах, и они помнили о погибших товарищах, а заодно указывали на некие «знаки свыше» — формально упоминание еврейских жертв не было запрещено никогда. В личных и государственных архивах Зельцер находил квитанции о денежных переводах, письма в адрес высоких инстанций и заказы памятников у московских скульпторов и архитекторов. Многие выжившие по собственной инициативе организовывали доставку строительных материалов и даже разрабатывали дизайн памятников, если не удавалось получить соответствующее разрешение на их установку у властей. Круг участников таких мероприятий был на удивление широким. В сохранении памяти о жертвах участвовали десятки тысяч евреев. Наряду с вернувшимися с фронта солдатами это были люди, переехавшие после войны в другие регионы СССР или еще раньше покинувшие места традиционного проживания евреев. Группы организовывались по местечковому принципу и не поддерживали тесных связей друг с другом. Тем не менее Зельцер справедливо пишет о некоем подобии гражданского движения в вопросе установки памятников. Впрочем, в нем принимали участие почти исключительно евреи. В ГДР и ФРГ после Холокоста их почти не осталось, а из таких стран как, например, Польша евреи в массовом порядке эмигрировали в Израиль или в страны Запада. Однако за установку памятников там могли выступать и люди других национальностей, напоминавшие и другим согражданам о фактах массовых убийств в прошлые годы. Многие советские евреи были патриотами своей страны и, конечно, использовали советскую символику. В СССР же ситуация была совершенно иной: нельзя было открыто выделять еврейские жертвы из жертв других национальностей. Однако войну пережили как сотни тысяч солдат Красной армии, так и граждан, находившихся в тылу — и им вряд ли можно было запретить поминать своих погибших родственников. Люди старшего поколения помнили еще религиозные похоронные и поминальные традиции, а также то, как евреи чествовали жертв погромов во времена Российской империи. Так, на некоторых памятниках можно видеть надписи на иврите с указаниями на книгу Иова. А самыми распространенными еврейскими символами были звезда Давида и Менора. В других случаях на еврейскую принадлежность жертв указывали двуязычные надписи на памятниках — на еврейском и на местном языке. Но местным жителям в любом случае было понятно, о ком в таких случаях шла речь, равно как и родственникам жертв, приходившим к монументам в день их смерти или по официальным праздникам. Неким компромиссом были нейтральные надписи на памятниках, которые во многих случаях становились залогом получения разрешения на их установку. Иногда скульпторы специально избегали нанесения еврейской символики на обелиски, чтобы предотвратить нападки со стороны как вандалов, так и властей. Ведь советские евреи тоже были частью общества. Многие из них были патриотами своей страны и пользовались советской символикой. Массовые убийства, жертвами которых пали их близкие, они считали частью наступательной войны, в победу в которой многие из них внесли свой вклад, будучи солдатами. Кстати, не обязательно противопоставлять друг другу еврейские и советские памятники жертвам — многие люди считали регулярные проявления антисемитизма большой ошибкой советской системы. В 1970-х и 1980-х годах эту тему открыло для себя новое поколение евреев, живших в крупных городах и бывших вполне уверенными в собственных силах. В годы перестройки они, а также переехавшие за рубеж потомки жертв, заменили старые памятники на новые, которые в большей степени соответствовали западным канонам поминовения жертв Холокоста. Миша Габович — историк и социолог, работает в Форуме Эйнштейна в Потсдаме.