«Я боялся каждый божий день»: каково это — охранять Сталина (The Spectator, Великобритания)

Алекса Хальберштадта, американского писателя советского происхождения, всю жизнь преследует внутренний страх. Чтобы разобраться с недугом, он встретился и пообщался со своим дедом — бывшим телохранителем Сталина. Эти беседы вошли в книгу воспоминаний «Юные герои Советского Союза».

«Боялся каждый божий день»: каково это — охранять Сталина
© РИА Новости

На русский язык пословица «Неведение — благо» переводится как «Меньше знаешь — крепче спишь». Для тех, кто пережил жутчайший террор в истории Советского Союза, это не просто броская острота, а стратегия самосохранения. Отец Алекса Хальберштадта и сын телохранителя Сталина считал так:

«Копаться в прошлом — все равно что просеивать сигаретный пепел».

Хальберштадт, американский писатель советского происхождения, с ним не согласен. Начиная с девяти лет, когда они с семьей покинули Москву и перебрались на Запад, его преследует повторяющийся кошмар, что за ним гонится свирепый бульдог. Этот страшный сон не оставил его и во взрослой жизни. Вопреки пословице неведение оказалось слабой защитой от ночных кошмаров. Всю его жизнь его преследует внутренний страх — «сродни средневековому помешательству». Сам он считает, что это унаследованный недуг, чьи корни таятся в нерасказанном семейном прошлом.

Чтобы разобраться, диагностировать и, если удастся, вылечить свой недуг, Хальберштадт возвращается на восток, на Украину — встретиться с дедом Василием, бывшим телохранителем Сталина, и другими высокопоставленными чинами КГБ. Их непростые встречи образуют первую часть «Юных героев Советского Союза» — ярких, полных событий и размышлений семейных мемуаров.

Что Василий — глубокий старик, которому за девяносто — вообще жив, попросту удивительно. Близость к Сталину была чревата смертным приговором: многие соратники Василия просто исчезли бесследно. Сам он на вопросы отвечает уклончиво, но иной раз рассказывает интригующие вещи о внутреннем круге Сталина. Например, вспомнил, как один раз силой не пустил маршала Жукова, высшего командующего Советского Союза, на заседание Президиума Верховного Совета.

В юности Хальберштадт считал, что его дед «в нравственном смысле равен офицеру гестапо», но затем несколько смягчился. Его соучастие он считает чем-то вроде «огромного, непостижимого континента, полного неразгаданных загадок».

«Я боялся каждый божий день», — шепчет своему внуку Василий, на короткий миг расписываясь в собственной уязвимости и еще сильнее стирая границы ответственности.

В жизни бабушки и дедушки Хальберштадта по материнской линии тоже разыгралась историческая драма. Войдя в 5 процентов литовских евреев, переживших войну, Семен и Раиса стали «статистическим чудом». Хальберштадт прослеживает их историю от Вильнюса до Нью-Йорка, наблюдая, как развивалась их жизнь на фоне колебаний антисемитизма. В 1952 году Семена уволили из преподавателей Вильнюсского университета только за то, что он был евреем. Антисемитская риторика Сталина скоро выльется в пресловутый «Заговор врачей» — когда сотни врачей-евреев арестовали и пытали.

Когда Хальберштадт в своих воспоминаниях меняет детский дом в Москве на однокомнатную квартиру в Нью-Йорке, накал книги увязает в биографических подробностях. Но у него есть талант на запоминающиеся образы: Леонид Брежнев у него «полностью прямоугольный со всех сторон», а спальный вагон пахнет смесью «вяленой колбасы и пота». Будто его чувства к России застыли во времени, когда он эмигрировал, оставив после себя колючие осколки.

Лучшие свои моменты Хальберштадт приберег для отца и их напряженных отношений. О своем детстве он пишет так:

«Я чувствовал себя так, будто барахтаюсь на периферии его сознания, не в силах подплыть ближе».

Его мемуары — не столько путешествие назад, сколько движение к чему-то недостижимому.

Предполагая, что «репрессии закрепляют травму», он все же сознает, что не все нуждается в пояснениях.

«Мы жили в ужасные времена, — рассказывает ему жена Василия Соня. — Все, что осталось сейчас — это быть добрее друг к другу».

И эта личная история — поистине добрая книга.

The Spectator, Великобритания