Стало известно, как происходил обмен пленными во время грузино-абхазского конфликта

В минувшую субботу по вине Киева не состоялась акция по передаче тел украинских военных и обмен пленными. Российская сторона доставила к месту обмена 1212 тел солдат ВСУ, однако украинская за ними не явилась. Проблема обмена пленными и телами погибших неизбежно возникает на любой войне.

© Кадр из видео

Это деликатная работа, люди, которые ею занимаются, должны обладать мужеством и дипломатическим талантом. Мы расскажем, как это делалось во время войны в Абхазии в начале 1990-х годов.

Академик Российской муниципальной академии Беслан Кобахия тогда возглавлял Комиссию по делам военнопленных и защите прав гражданского населения. Это известный общественный деятель Абхазии. До войны он работал секретарем Сухумского горкома комсомола. Его дед был махаджиром: как и многие абхазы, он был выселен в Турцию, но потом вернулся на родину. Отец Беслана, Валериан Кобахия, несколько лет руководил республикой. С 1965 по 1975 год – в должности первого секретаря Абхазского обкома партии. В 1975 году он был избран секретарем Президиума Верховного Совета Абхазской АССР, потом стал председателем Президиума. В 1990 году в качестве главы парламента подписал Декларацию о суверенитете Абхазии. 

Мы поговорили с Бесланом Кобахия о работе комиссии во время войны, о проблемах и трудностях, с которыми приходилось сталкиваться. 

- Грузины нас обманули только один раз, – рассказывает Беслан. – Война началась 14 августа 1992 года. На рассвете войска Госсовета Грузии перешли через реку Ингур, заняли Гали, Очамчиру, докатились до Келасура, но были остановлены на Красном мосту абхазскими ополченцами и милицией. На третий день после того, как на нас напали, Сергей Багапш и Александр Анкваб (будущие президенты Абхазии – М.П.) поехали на переговоры и договорились с Тенгизом Китовани (в то время министр обороны Грузии), что грузинские войска останутся на реке Келасур, не будут ее пересекать и не зайдут в Сухум. Абхазские формирования должны были отойти из Сухума за реку Гумиста. Нормальную жизнь в столице обеспечивали бы городские власти. Абхазские формирования из Сухума вышли. Но 18 августа, нарушив договоренности, грузинские войска туда вошли и заняли город без единого выстрела. 

Мало кто из жителей Сухума ожидал, что абхазские отряды вот так внезапно уйдут из города. Сразу же возникла огромная гуманитарная проблема. Эвакуироваться успели немногие. В городе оставалось немало людей, которые имели все основания опасаться за свою жизнь: активисты абхазского национального движения, журналисты, ученые. Да и обычные граждане не чувствовали себя в безопасности: в Сухуме сразу начались повальные грабежи, в грузинских подразделениях, наполовину состоявших из уголовников, царили анархия, пьянство и наркомания. В то же время и грузины, проживавшие на территориях, занятых абхазами, не прочь были оттуда уехать. Они, конечно, слышали, что творилось в Сухуме, и опасались, что абхазы ответят им тем же. Так получилось, что Беслану Кобахия пришлось возглавить работу по эвакуации гражданского населения в обоих направлениях, а впоследствии и комиссию по обмену военнопленными.

Осознав, что блиц-криг в Абхазии провалился, руководство Грузии согласилось на переговоры. Были созданы трехсторонние абхазо-российско-грузинские комиссии. В составе такой комиссии Беслан Кобахия по поручению Ардзинба побывал в оккупированной грузинами Гагре. Он стал единственным представителем абхазского руководства, кому это удалось.

− Мы проводили совещание в здании гагринской администрации, – рассказывает он. - Я спрашиваю у грузинской стороны: «Сколько арестованных абхазцев у вас сейчас сидит в милиции?» Ни одного, говорят. «Так давайте пойдем посмотрим. Милиция была в ста метрах от администрации. В присутствии российской стороны они не смогли отказаться. Пришли, я заставил открыть все камеры. В двух камерах я нашел абхазов, которых задержали просто за то, что они абхазы. Удалось их освободить. Только я вернулся в Гудауту, меня тут же отправляют в Сухум в составе трехсторонней комиссии. Там аналогичная ситуация. Мне как члену комиссии удалось вывезти оттуда несколько человек. Я вывозил так по 2-3 человека под прикрытием легенды, что они мои родственники. А они рассказывали потом знакомым, что им помог уехать Беслан Кобахия. Поэтому в Гудауте ко мне выстроилась длинная очередь. Эта работа имела начало, но не имела конца.

За время войны комиссия Беслана Кобахия смогла оказать помощь примерно 50 тысячам человек, если считать только гражданское население. Это были люди всех национальностей. Повезло грекам и евреям: их приняли на исторической родине.

- Мы занимались обменом не только пленных, но и гражданского населения, – говорит Кобахия. - На подконтрольной нам территории осталось много грузин. Много абхазов и людей других национальностей было на территории, подконтрольной грузинской стороне. Мы организовывали обмены этими людьми, если они хотели уехать. Насильно никого не выгоняли. Уже когда мы заняли Сухум, мы отправляли в Грузию людей грузинской национальности. Но только по их желанию. Я лично заходил в каждый автобус и говорил людям, что никакого решения абхазского правительства о выселении нет. Если кто-то хочет остаться, то никаких проблем. Вы уезжаете только потому, что сами изъявили такое желание. А задача нашей комиссии – сделать так, чтобы ваш отъезд прошел безопасно и достойно. 

- Как составлялись списки на обмен гражданских лиц?

- В Гудауте к нам приходили люди и заявляли, что их родственники остались на территории, занятой грузинскими войсками. Мы заносили имена в списки. Во время перемирия я или другие члены комиссии, мои друзья, ездили на грузинскую сторону, искали этих людей, находили их. Это было, конечно, сопряжено с риском для жизни. Были довольно напряженные ситуации. Помню один случай. Я привез в Сухум с нашей стороны 30 сванов из села Отхара. Взамен хотел увезти из города 30 абхазов. Договорился об этом с грузинской стороной, нам пообещали обеспечить охрану и сопроводить до границы. Как раз было перемирие. Ночевать я остался в Сухуме, а утром я собрал 30 человек и посадил их в автобус. Мы стоим на площади Ленина и ждем сопровождающих. Простояли там целый день, но так никого и не дождались. Разрешения на выезд нет. Ехать без сопровождения опасно. По улицам бродят вооруженные люди, никому не подконтрольные отряды. Уже темнеет, а нас все не выпускают. Оказывается, в тот день подорвался на мине в селе Атара Абхазская генерал Паата Датуашвили. Он остался жив, но получил тяжелые ранения. Если бы он погиб, нас, наверно, тут же расстреляли бы. А так просто оставили без охраны. Стоим мы на площади, подъезжает черная «Волга», оттуда выходят двое молодых ребят с автоматами, пьяные. Еле стоят на ногах. Один из них оказался лидером грузинских студентов, которые в 1989 году проводили голодовку у стен Абхазского университета в поддержку открытия филиала Тбилисского госуниверситета в Сухуме. Звали его, кажется, Векуа.

В то время Беслан работал секретарем Сухумского горкома комсомола. Он единственный из руководства пришел к ребятам и попытался понять их позицию. 

- Мы с этим парнем тогда часа три проговорили, – рассказывает он. - Когда он меня увидел, сразу говорит: «Что я могу для вас сделать?» А сам в таком состоянии, когда человек может назвать тебя братом и целоваться полезть, а может из автомата пальнуть. Ничего не надо, говорю, только уезжайте. Но вижу, что ситуация уже опасная. Говорю водителю: «Поехали в милицию, там хоть от случайностей будем застрахованы». Заехали мы во двор отделения милиции, там провели в автобусе время до утра. Утром нам автобусом не дали выехать. Я тогда вышел на улицу. А мою физиономию знал весь Сухум. Машины останавливались, водители спрашивали, чем помочь. Я всех людей рассовал по разным машинам и сопроводил их до Гумисты. Там мы перешли на нашу сторону.

Работать стало проще, когда появились партнеры с грузинской стороны. Там была создана специальная комиссия по поиску военнопленных и пропавших без вести. Руководил ею Сандро Кавсадзе, но основную работу проводил Паата Закареишвили, который впоследствии стал государственным министром Грузии по реинтеграции.

- С грузинской стороны попадались вменяемые люди, – утверждает Беслан. – Вести диалог можно было с Паатой Закареишвили и госминистром Грузии по делам Абхазии, кинорежиссером Георгием Хаиндрава. Паата Закареишвили остался в памяти как очень достойный человек, глубоко верующий.

- Во время военных конфликтов часто появляются персонажи, которые хотят нажиться на обмене военнопленными, заложниками и телами погибших. В Чечне в первую войну такое процветало. У вас имели место подобные явления?

- Была непонятная ситуация, когда у нас возникли подозрения, что кто-то хочет нажиться на таких вещах. Я поднял скандал и доложил об этом Владиславу Ардзинба. Комиссии по делам военнопленных тогда у нас не было. Владислав Григорьевич спросил мое мнение по этой ситуации. Я ему сказал, что вопросами военнопленных у нас занимаются все: и МВД, и СГБ, и Совет министров, и отдельные министерства. Наверно, надо создать один орган, которому вы это поручите. Ардзинба принимал решения моментально. Тут же был подготовлен приказ о создании Комиссии по делам военнопленных и защите прав гражданского населения, а я стал ее председателем. Это было уже 9 марта 1993 года. С этого времени мы взяли под контроль всю ситуацию с военнопленными, нашли место для их содержания, подключили Международный Красный Крест. Мы полностью соблюдали Женевскую конвенцию. И тот вариант, о котором вы говорите, мы полностью исключили.

- Где содержали военнопленных?

- У нас была гауптвахта, мы ее поделили пополам, поскольку нарушителей, которых там надо было содержать, у нас было мало. И пленные, и наши проштрафившиеся военнослужащие находились в одном здании, в одинаковых условиях. Условия были нормальные, никаких издевательств, пыток. Было жарко летом, так мы раз в неделю пригоняли пожарную машину и устраивали людям купание. Как только человек попадал к нам в плен, мы информацию о нем сразу же передавали Красному Кресту. То же самое делали грузины. Все военнопленные, которые у нас были официально зафиксированы и находились под моим контролем, остались живы. Мы всех их обменяли. Также мы вытащили всех наших военнопленных, которые оказались в руках грузинской стороны и которых мы смогли зафиксировать. Ни одного человека в плену мы не оставили.

 - По какой формуле происходил обмен?

- Сначала мы меняли военнопленных по формуле «всех на всех». А потом поняли, что мы-то отпускаем всех военнопленных, а у грузин на следующий день вдруг оказывается, что есть еще кто-то. У них не было такой централизации, как у нас, многие грузинские подразделения содержали военнопленных у себя, чтобы обменять, если их боец попадет в плен к абхазам. Когда мы поняли, что схема «всех на всех» не работает, мы заявили, что отныне будем менять только человека на человека. 

- Мне рассказывали, что были случаи, когда грузинская сторона перед обменом расстреливала пленных и выдавала трупы.

- В январе 1993 года у нас было очередное наступление на Сухум, которое, к сожалению, прошло для нас неудачно. Погибло много наших молодых людей. Надо было забрать тела погибших и живых ребят, если таковые остались. В Сухуме находилась российская воинская часть, десантно-штурмовой батальон. У нас в Гудауте, в Бомборах тоже была российская воинская часть. Я из этой части связался по рации с грузинскими переговорщиками, которые находились у российских военных в Сухуме. Мы договорились о встрече на Нижнем мосту через Гумисту на следующий день в 11 часов. На время переговоров стороны должны были прекратить огонь. Когда я на следующий день туда приехал, там была активная стрельба. Батальон на том участке возглавлял Закан Нанба. Я его спросил, почему стреляют. Он мне ответил шуткой: «Война началась, тебе, видимо, не сказали?». Я говорю: «Что война началась, я знаю, речь о том, что вам должны были дать команду прекратить огонь с 9 до 13 часов». – «Они, может, и хотели дать эту команду. - говорит он. - А как они ее дадут, если у нас с ними никакой связи нет?» Он тут же отдал приказ, стрельба стихла. Мы с грузинской стороной встретились на середине моста и договорились, что на следующий день я прилечу в Сухум на российском вертолете. Мы с Владиславом предполагали, что в плену есть кто-то живой. На следующий день я прилетел, мы сели возле 12-й школы рядом с российской частью. Нам отдали только трупы. В это время у нас в плену в Гудауте находился грузинский военный врач. Он обследовал привезенные трупы и сделал заключение, что некоторые из этих людей были убиты 2-3 часа назад. То есть люди были живы и их расстреляли перед тем, как передать нам.

− Такие полеты на вертолете были достаточно рискованными? Вам кто-то обеспечивал безопасность? 

- Был случай, когда грузины нас чуть не сбили во время взлета. После этого наш вертолет всегда сопровождали два российских самолета Су-25. Пока вертолет стоял на земле, они кружили над морем и ждали, когда мы взлетим. Я много раз перелетал на вертолете в Сухум, проводил переговоры, встречался с грузинскими политиками. Российские вертолеты летали в Сухум регулярно, так как надо было снабжать продуктами находившийся там батальон. Мы тогда с членами грузинской комиссии практиковали обмен делегациями. Я посылал своих людей или сам летел в Сухум и одновременно в Гудауте мы принимали грузинскую сторону. Это была как бы взаимная страховка, что ни с кем ничего не случится.

Это было страшное и трагическое время, но случались и смешные истории. Как-то Беслану позвонили из СГБ и попросили забрать грузина, которого задержали в Гудауте: «Он говорит, что он председатель Красного Креста Грузии и называет фамилию Кобахия». Оказалось, что парня высадили из российского вертолета, который летел в Сочи. Грузинам иногда нужно было попасть из Сухума в Сочи, и они договаривались с пилотами военных вертолетов. В этот раз, когда вертолет пролетал над Гудаутой, с земли сообщили, что российскому офицеру на военной базе стало плохо, его надо отвезти в больницу. Вертолет сел на военной базе, привели офицера, а все места заняты. 

- Этого парня выгнали из вертолета и посадили вместо него больного, – вспоминает Беслан. – Посреди ночи он оказался один на российской военной базе. Наткнулся на часового, тот его выгнал за пределы воинской части. Он простучал в ворота ближайшего дома. Абхазские законы гостеприимства предписывают приютить даже врага, если он пришел в твой дом. Его пригласили домой, накормили, напоили. Какое-то время он там находился, но вскоре об этом стало известно СГБ. Мы его обменяли, человек 10 я смог получить за него. 

- Случалось ли так, что полевые командиры держали пленных у себя и вашей комиссии не передавали?

- Мы смогли навести порядок в этом деле, у нас все хорошо было организовано. А на той стороне такого не было. Нам приходилось самим находить военнопленных в грузинских подразделениях. Я использовал самые разные источники информации. Мне помогло мое комсомольское прошлое – перед войной 6 лет подряд я был секретарем Сухумского горкома комсомола. Я знал весь Сухум, и Сухум знал меня. Мне легко было договариваться с людьми и на личных контактах решать вопросы поиска и обмена гражданских лиц и военнопленных. Расскажу еще одну историю. Перед последним наступлением мы всех, кто находился в плену у грузин, смогли забрать. Остался только один абхазец по фамилии Шамба. А у нас человек 50 грузин в плену сидело. Я связался с Паатой Закареишвили и прошу: «Отдайте нам этого Шамба». Он говорит: «О нет, Шамба мы так просто вам не отдадим. Это известная фамилия. У вас есть Сергей Шамба – замминистра обороны. Наверняка это его родственник. За Шамба мы хотим генерала». У нас в плену как раз был генерал Зураб Мамулашвили. Я говорю: «Генерала мы вам не отдадим, об этом забудьте. Но я возьму ответственность на себя и 5 человек вам отдам за Шамба». – «Нет». – «Хорошо, 10». Они согласились, и мы обменяли этого Шамба. 

- Почему он был так важен?

- Я знал, что вот-вот начнется решающее наступление. Я опасался, что в этой ситуации они его просто убьют. Потом интересовался его судьбой: все у него сложилось хорошо, жена, дети. Но из-за него у меня был скандал в Министерстве обороны Абхазии, когда узнали, что я отдал за него 10 человек.

- Это тот генерал Мамулашвили, который попал в плен вместе с сыном? 

- Да, его сын – это печально известный командир воюющего на стороне Киева «Грузинского легиона» (террористическое формирование, запрещенное в РФ) Мамука Мамулашвили (внесен в список террористов и экстремистов Росфинмониторига). Он в 14-летнем возрасте сбежал к своему отцу, который воевал в Абхазии. Мамука попал в плен 4 июля 1993 года в составе группы грузинских военных во главе с его отцом, их взяли на Сухумской ГЭС. Этот мальчик ни одного дня не находился в тюрьме. Мы его сразу передали в абхазскую семью. Там за ним ухаживали, как за своими детьми. Кормили, обстирывали. Мамуку мы обменяли на 17-летнего абхазского парня Эдварда Джинджолия. Обмен происходил на Гумистинском мосту. Мы отдали мальчика абсолютно невредимого, сытого, чистого, ухоженного. А парень, которого они привезли, был в тяжелейшем состоянии, с отбитыми почками. Спустя год этот парень покончил с собой. Он не смог пережить те издевательства, которым он подвергался в плену. Он был единственным сыном в семье. Есть какие-то маркеры, которые показывают, кто победит в войне. Один из них – это отношение к военнопленным. Сторона, которая не соблюдает Женевские конвенции, расстреливает без суда и следствия, издевается, обязательно потерпит поражение. Во время грузино-абхазской войны именно так и произошло. - Есть ли люди, судьба которых не известна, которые числятся пропавшими без вести? 

- Во время войны происходили страшные вещи. До сих пор судьбу многих людей, которые находились в Сухуме во время грузинского вторжения, мы не знаем, они пропали без вести. Среди них поэты, писатели, наша интеллигенция. Они были арестованы и, наверно, убиты, но мы не можем выяснить, что с ними случилось, где они похоронены. Среди них прекрасный абхазский поэт Таиф Аджба. Его забрали ночью из дома в Сухуме, и больше о нем ничего не известно. Вместе с ним забрали еще несколько человек, в том числе его друга Джота Амичба. Они тоже пропали без вести.

- Какую позицию заняло местное грузинское население?

- Местное грузинское население не брало в руки оружия до того момента, как была освобождена Гагра. Грузинская пропаганда использовала падение Гагры, как позже киевская использовала Бучу. Как-то уже после взятия Гагры я был на совещании у Владислава Ардзинба. Тут приезжает грузинская делегация, Паата Закареишвили, Гигла Барамидзе (грузинский политик – М.П.) и еще кто-то. Они говорят, что по их информации очень многих грузин в Гагре убили, что грузинскими головами абхазцы и чеченцы играли в футбол на Гагрском стадионе. Владислав им говорит: «Поезжайте в Гагру с Бесланом и Русланом Язычба (глава Гагры), посмотрите, что хотите, поговорите, с кем пожелаете». Приехали мы в Гагры в район стадиона. Вокруг стадиона жило очень много грузин. Они заходили в каждый дом и разговаривали с хозяевами. А мы специально в сторону отходили, чтобы люди могли говорить свободно. Они убедились, что ничего подобного тому, о чем кричала их пропаганда, не было. Потом мы поехали в Леселидзе (ныне Гечрипш), это поселок у самой границы с Россией. Там они не смогли найти ни одного грузина, потому что все уехали в Сочи. Как-то я рассказал об этой истории одному западному СМИ и посетовал на то, что некоторые мифы оказались очень живучими. Этим я чуть не спровоцировал правительственный кризис в Грузии. Журналисты тут же побежали к Паате Закареишвили, который тогда был госминистром Грузии. И он, как порядочный человек, мои слова подтвердил. Назвал историю о футболе головами «легендой войны».

Паата тогда рассказал, что на стадионе в Гаграх зеленела трава, которая не могла бы вырасти за несколько дней. Там не было никаких следов войны. Дома, которые в его списке значились сожженными, оказались целыми. Правозащитники так и не смогли поговорить ни с одним очевидцем того, как играли в футбол головами людей на стадионе в Гаграх. Это оказалось выдумкой.

Но поразительно живучей. Фейк о кровавом футболе на Гагрском стадионе до сих пор всплывает в речах политиков, газетных статьях и мемуарах участников событий. Это маленький кирпичик, который лег в фундамент огромной ненависти, которая спустя годы водила рукой того, кто написал слово «Сакартвело» на стене сожженного Дома профсоюзов в Одессе. Эхо той войны порой отзывается в самых неожиданных местах.