Она не вернется

Я уже знаю, о чем она. Вернее, о ком. О Лисе — ударение на первый слог; а полное имя Алиса. Самая красивая из нашей компании, самая странная и самая, казалось, перспективная. Алиса Швец, высокая, стройная, длинноволосая. Лиса, как она представлялась. И обязательно добавляла:

— Лиса в Стране чудес. А она и была будто из сказки, какая-то неземная.

Нам было по пятнадцать. Тусовались большой компанией, весна, умопомрачительно цветут московские каштаны и сирень. Заканчивается учебный год, и впереди экзамены, — а хочется гулять, и дышать воздухом свободы, и мечтать о любви, и врать о ней же, о любви, подругам. Поздние сумерки, и дома ждут родители. А мы тут, будто стайка воробьев — на лавке, в густой сирени. Ох эти московские вечера! И обсуждаем: Колькины усы, Валеркины белые кроссовки, и то, что Сережка-то провожал позавчера Машку. А мне звонил — угадайте кто? Моя минута славы; сейчас как расскажу! Но вдруг вступает в разговор Алиса-Лиса.

Прячет бледное личико в полупрозрачных своих ладонях. И плачет — так плачет, что слезы, кажется, текут сквозь пальцы.

— Собака, собака, преданная людьми. Что вы об этом знаете, — рыдает Алиса.

— Лис, о чем ты? — дружно пугаемся мы. Словно стая молодых куриц.

Оказывается, Лиса говорит о первой космической собачке — той, что улетела в открытый космос без возможности вернуться на Землю. Маленькая милая собачка, ушки торчком, дворняжка, добрая и ласковая. Ее так любили люди, может быть, оттого, что знали: она улетит навсегда, и вернуть ее не получится. Просто — эксперимент. Жестокий научный эксперимент над преданным, живым и теплым, созданием из плоти и крови. Как ее звали, кажется, Лайка. Лайка, Лаечка, карие большие глаза, торчащие ушки, пять кило абсолютной любви и доверчивости.

Нам рассказывает об этом Лиса, удивительная Лиса, в которую влюблены, кажется, все мальчишки района. И мы тоже плачем, а как по-другому, если представишь только то безграничное одиночество, которое испытала крошечная Лайка в черном космосе. Куда подевались все люди, где они, что будет дальше? Люди плакали, прощаясь с Лайкой, потому что они знали: не вернется. Просто не будет возможности ее вернуть на Землю.

Ох, Лиса-Алиса. Всегда-то расскажет такое, что не позабыть потом годами.

И Наташка, толстенькая, коротконогая, победительница всевозможных математических олимпиад, тоже плачет. Очкастая Наташка, мы все знаем, что она безумно ревнует Валерку Рябчикова к Алисе.

А чего ревновать-то. Алиска к Валере равнодушна, у нее таких Валер тьма. И каждый крутит телефонный диск, звонит ей домой, и потом ничего не говорит, сопит, дышит в трубку. И Валерка, и Колька с редкими, только наметившимися, усишками. И Димка, и Артем, и Денис. У Алисы ноги — как у Наоми, а волосы — как у Клаудии. Но вот глаза совершенно русские, круглые, серо-голубые. И какие-то золотые точечки в этих бездонных глазах. Красавица, живущая чувствами. И чувства эти направлены вовсе не на бесконечных Колек и Денисок.

Космос — наверное, куда-то туда смотрит Алиса-Лиса. Ударение на первый слог.

Лиса плачет, рассказывая нам, как летит в черное космическое пространство летательный аппарат, а в нем томится маленькая теплая Лайка. Бесконечное одиночество, нам, землянам, не дано испытать такое. И мы плачем вместе с Лисой. Плачем, но продолжаем завидовать. Вот ведь как, мало того, что самая красивая эта Алиска, она еще и самая, оказывается, чувствительная. Не пожалела природа щедрот своих.

Девчонки, они такие впечатлительные всегда.

А потом школа окончена, и Лиса первая выходит, вернее выскакивает, замуж. И снова все необычно и красиво, как в кино.

Лиса не поступает в институт. Просто — ей это неинтересно. У нее любовь, Матвей Михалыч приезжает за ней на черной блестящей машине и забирает у подъезда, и мы, обычные девчонки, переживающие из-за оценок в аттестате, вновь умираем от зависти.

Особенно — коротконогая Наташка-математичка.

— Пустышка, — цедит она сквозь зубы. — Дрыгать ногами — такая пошлость.

Пошлость-то может и пошлость, но от Алисы пахнет нездешними горьковатыми духами, она кажется еще выше, чем была, — потому что бодро скачет на каблуках сантиметров эдак пятнадцать. На ней длинный свитер, а юбки, кажется, вовсе нет. Впрочем, при таких ногах юбку, наверное, носить необязательно.

Матвей Михайлович ловко паркует машинку и выскакивает навстречу Алисе — он должен как можно быстрее вручить ей огромный букет. Сто белых роз и посередине одна — алая.

— Матю-ю-юш, ну заче-е-еем, — устало как-то говорит Лиса, а сама оглядывается на нас, замерших, офонаревших.

На половину Алискиного лица падает длинная золотая прядь волос, и смотрит она на нас, ревнивых пташек, одним насмешливым сероголубым глазом.

— Как там двоечник Валерка, как там дурачок Колька? — Мы, конечно, считываем этот вопрос.

— Букеты весом в десять кило, когда кто-то на Земле голодает, — такая пошлость, — повторяет, как мантру, Наташка.

И мы согласно киваем. Конечно, пошлость. Что ж еще.

А потом жизнь раскидывает нас. О чем говорить-то, когда у всех все — разное? Александра уезжает жить в Канаду, Лариска за десять лет неожиданно становится многодетной матерью, ну прямо как героиня Натальи Гундаревой в известном фильме. Светка работает в банке, а черноглазая бойкая Маша в алкомаркете. Мила, весом под двести килограммов, вдруг стала известным модельером и шьет платья для моделей плюс-сайз. Наташка преподает в университете на мехмате.

И только Алиска по-прежнему просто женщина. Даже, может, с большой буквы надо написать: Женщина.

Как-то — десятилетие после окончания школы, — надумали вдруг встретиться. И снова Лиса как жар-птица, сверкает оперением. Ничего-то она не сделала, не выучилась, детей не родила, не состоялась ни в чем. На ней шуба из белой норки и звенящие золотые браслеты. И снова, как когда-то, мы слушаем ее завороженно, будто змейки — заклинателя.

— Главное в жизни это любовь, чувства. У вас в жизни есть любовь? — спрашивает Лиса, опрокидывая один бокал красного сухого за другим.

— А что, если нет любви, то, значит, все мимо? Все не важно? — с вызовом спрашивает Наташка. На ней короткий, в облипон, пиджачок по фигуре и на носу модные очки в тяжелой оправе. Кажется, она уже защитила докторскую диссертацию, — такая молодец.

— Все мимо, все не важно, — печально отвечает ей Лиса.

И мы снова ей верим и готовы хором заплакать.

Все, кроме Наташки; она, как настоящий человек науки, хочет отстаивать свою позицию до победного конца. И в конце написать: ЧТД. Что требовалось доказать.

Наташка — не синий чулок. Она вышла замуж за того самого Валерку-одноклассника, и ребеночек у них подрастает, Андрюша. Андрюша, правда, не унаследовал четкий ум своей мамы. Такой же разгильдяй, как Валерка. В комплекте с разгильдяйством идет и умение нравиться людям, и какое-то простецкое обаяние. У Наташки вот одни циферки, а обаяния как не было, так и нет. Но у Наташки есть другое: умение анализировать и всегда доводить дело до конца.

Вот и за Лисой-Алисой она, оказывается, продолжала следить втихаря.

Не из любопытства, как поясняет Наташка, а просто чтобы убедиться в том, что бог не Ермошка, видит немножко.

Терпение Наташки вознаграждено. А Бог — не Ермошка.

Захлебываясь словами, Наташка рассказывает мне, что Алису-то уже несколько лет как ее муж, богатенький Буратино, выгнал из дома — правда, с солидным материальным довольствием. Которое она, конечно, быстро пустила по ветру.

А как по-другому, говорит Наташка, и я слышу, как она улыбается в телефон. Ребенка-то так и не родила эта Лиска, ни образования, ни работы, одни страсти-мордасти. Пьет! Алиска пьет, и всю красоту свою пропила. Пропила! Еще раз повторяет со вкусом Наташка.

— А как ты-то? Как твой Андрюша? — спрашиваю я.

— Да что Андрюша, гены пальцем не раздавишь, — сердится Наташка. — Таблицу умножения с трудом запомнил. А вот Лиса изображала из себя, изображала, и что?

Тяжело, наверное, всю жизнь сравниваться с кем-то. Но как сладостно в итоге оказаться первым на финише. Может, я ошиблась в Наташке и вовсе не математика с формулами была для нее на первом месте? Может, она эдакая мисс Марпл, которая ведет расследование? И бились всегда жадные злые пульсики: а как там Алиска, по-прежнему ли смотрит в Космос и ищет там следы невозвратного летательного аппарата с собачонкой внутри?

Алису-Лису, по закону парных случаев, я тоже встретила этой осенью. Она сидела на скамейке в старом парке. Тихо кружились золотые листья, лежали ковром на земле. Лиса, в облегающих легинсах и потрескавшихся лаковых туфлях без каблуков, внимательно рассматривала эти листья. Действительно — будто какая-то цельная, единая картина мира вдруг развалилась, распалась на пиксели, — и попробуй-ка собери ее вновь воедино. Красное, желтое, бурое и зеленое складывались в удивительный рисунок. Каждый в нем мог разглядеть что-то свое.

Волосы Алисы были сколоты в небрежный седоватый пучок на затылке, у губ залегли глубокие складки. Черные круги под глазами. Нестарая ведь совсем еще женщина. Рядом с ней сидит Фуфля, вор-форточник. Местная достопримечательность. Фуфля моложе Алиски лет на десять. Недавно вернулся из мест не столь отдаленных. Как все форточники, маленького росточка. И кажется, будто возле Лисы сидит не мужик, а мальчишка-подросток. Может, таким мог бы быть ее сын. Но Наташка ведь разведала: детей у Лисы нет.

Фуфля что-то оживленно рассказывает ей, размахивает небольшими аккуратными руками в перчатках. А Лиса слушает невнимательно.

— Привет, — говорю я и присаживаюсь рядом с ней на скамейку. Фуфля настороженно замолкает. А Лиса тяжело поднимает голову и пристально вглядывается в меня, и я вижу, как теплеет ее взгляд. Узнала.

И потом вспоминаем наших. И ту, что в Канаде, и ту, что плюс-сайз, и с особой теплотой говорит Лиса о черненькой из алкомаркета. С ней часто видится.

— А Наташку помнишь? Ну, ту, которая математику любила, — спрашиваю я.

— Наташку? — морщит лоб Лиска. — У которой этот, как его, Валерка? Валерка смешной. Недавно видела его. Чего мне предлагал, не поверишь. Жену, сына, говорит, брошу — только ты будь со мной. Прикинь, со школы мне надоедал. Дурачок. Не понимает, что главное для меня любовь. Всегда главным была любовь.

Фуфля начинает сердиться, — на его взгляд, мы слишком уж заболтались с его дамой. Он дергает ее за рукав вязаной кофты.

— Сейчас, Витенька, сейчас пойдем, — ласково бормочет Лиска. — Ну, пока. — Это уже мне.

Они дружно поднимаются со скамейки — высокая и худая Алиса и коротыш Фуфля.

— А ты знаешь, — вдруг оборачивается Лиса. — Знаешь… Я бы ни за что не хотела стать Наташей. Короткие ноги, формулы, и никакой тебе любви, никаких чувств. Ни за что. Лучше уж так, вот так, как я.

Она кладет тонкую аристократичную руку на плечо своему невысокому коренастому спутнику, и он вздрагивает от счастья.

Лиса в облаке любви, Лиса в Стране чудес, думаю я. Несмотря ни на что.

Падают осенние листья. А где-то там, в черном космосе, собака Лайка летит, летит куда-то в неизвестность.