О чем получился новый фильм итальянского режиссера Паоло Соррентино?
В российском прокате вышел фильм «Партенопа» Паоло Соррентино. Премьера ленты прошла на 77-м Каннском кинофестивале в мае этого года.
Фабулу фильма можно пересказать примерно таким образом. Однажды в 1950 году в Неаполе родилась девочка Партенопа. Старший брат Раймондо (Даниэле Рьенцо) и сын служанки Сандрино (Дарио Аита) очарованы красавицей, а она вроде бы отвечает им взаимностью (почти как в «Мечтателях» Бернардо Бертолуччи, но не совсем). Но брату соперничество так надоело, что после бурной вечеринки на Капри он наложил на себя руки. После трагедии Партенопа (Челесте Далла Порта) отдалилась от семьи и стала углубленнее изучать антропологию в университете. Там она очаровала профессора Маротту (Сильвио Орландо), получала от него только «отлично» и «отлично с плюсом», а через несколько лет заняла его место. Не нажила детей и ни в кого больше не влюбилась, на пенсии вернулась в Неаполь.
Конечно, подобным пересказом можно выхолостить действительно поэтические фильмы, кинопритчи, где «ничего не происходит», зато открываются бездны смыслов. Метафора в работе Соррентино есть. Партенопа, или же Парфенопа — это первое имя Неаполя, в честь погибшей здесь от тоски по Одиссею сирены. Автор «обличает» родной город, описывая его (словами персонажей) не таким, каким Неаполь представляет турист, а мрачным, безразличным, «похороненным заживо». Примерно такова героиня, которая дурна внутри и красива снаружи. В последнем Соррентино будто тоже не уверен, поэтому о красоте Партенопы постоянно экзальтированно восклицают другие персонажи, точно мы не догадаемся, глядя на манекенщицу Челесте Далла Порту в главной роли.
© Canal+Челесте Далла Порта и Гари Олдман в фильме «Партенопа»
Партенопа не умеет желать, всё проходит мимо и сквозь нее. Она расточает улыбки мужчинам, но ничего взамен. Партенопа разбивает сердце оставшегося в живых Сандрино, говоря, что брат-самоубийца погиб из-за него. Отец говорит, что его с мамой утешил бы внук, — дочь в следующей сцене делает аборт после беременности от случайной связи. Все эти люди бесследно и стремительно исчезают из повествования, пропав из поля зрения Парте.
Вот в рассказ вводят сразу двух шаблонных великих актрис, но через 15 минут зритель забудет о них навек. Как и о Командоре (Альфонсо Постильоне) — патриархе-благодетеле семейства Партенопы из первой части фильма. Гари Олдман бездарно изображает американского писателя Джона Чивера, получается что-то между алкоголическим персонажем Михаила Ефремова и постаревшим Оскаром Уайльдом — после пары банальностей в напутствие юной героине пропадет навсегда и он. Партенопе ничего не нужно и ничего не принадлежит.
Но в кино сегодня женщина не может быть бессмысленным объектом желаний, поэтому надо показать ее личностью, в данном случае — гениальной студенткой. Гениальность Партенопы заключается в следующем:
— со вступительного экзамена и до ухода пенсию она пристает к профессору с глубоким вопросом «Что же такое антропология?»;
— став преподавательницей, она ставит «автомат» беременной студентке.
Есть еще научная работа: Партенопа берется исследовать традиционное неапольское «чудо святого Януария», когда святая кровь, засохшая в сосуде, становится жидкой. Чудо срывается, епископ, которого нам положено считать инфернальным, как и все в фильме, пытается совратить героиню, говоря глупости. Всё.
Вообще, в картине итальянца звучит много фраз, которые могут оказаться зашифрованными цитатами философов-постструктуралистов или набором слов. Их дополняют многозначительные, но пустые образы — холера в Неаполе, нищие старухи, байдарки, сигареты, вертолеты. А линия с профессором неожиданно приведет к такому образу, который надо увидеть, потому что ни комментировать, ни осмыслить его не получается. Скажем только, что внешность у сына Маротты необычная.
© Canal+Челесте Далла Порта в фильме «Партенопа»
Вышесказанное наводит на неотступную мысль, что «Партенопу» сняла нейросеть. В самом деле: обучить искусственный интеллект на материалах самого Соррентино и других неапольских фильмов, добавить разбавленной эротики, щепотку неймдроппинга, пучок укропа — готова «Партенопа». Можно не сомневаться, что лет через 20 это будет обычное дело. Задаешь параметры домашней нейросети и наслаждаешься хоть обобщенной французской «новой волной», хоть советской перестроечной чернухой на выбор. Только надоест быстро.
Если же предположить, что «Партенопу» делал живой Соррентино, надо придумать другое объяснение тому, что мы увидели. Вспомним, что десять лет назад режиссер был символом своеобразного рисорджименто итальянского кинематографа. После мировой революции жанра, связанной с именами Росселлини-Феллини-Антониони и фигур того же ряда, уже к 1970-м Италия стала ассоциироваться с характерным жанровым кино. А к 1980-м фильмы итальянских режиссеров, за редким исключением, были никому не нужны, включая самих итальянцев. Поэтому когда персонаж предыдущей работы Соррентино «Рука бога» шел на прослушивание к Феллини, он был неудачником, ведь вся страна смотрела один футбол.
Но в 2010-е мода на Италию вернулась, Соррентино стал одной из репрезентативных фигур этого камбэка и, естественно, был прозван «новым Феллини». И вот теперь на его же примере мир может вспомнить, за что когда-то охладел к итальянскому кино. За претенциозность, многословность, за бессюжетность, за вечное паразитирование на античном мифе.
«Партенопу» логично рассматривать в паре с «Рукой бога»: после прославивших его работ о Риме режиссер возвращается в родной Неаполь. Предыдущая работа для Соррентино — то же, что для Феллини «Амаркорд», и при просмотре мы осознаем вторичность фильма — с преувеличенно-эксцентричными родственниками и преувеличенно-символичной потерей невинности. Но «Руку бога» хотя бы оправдывали обаяние воспоминаний о юности и биографический флер личной трагедии автора. В «Партенопе» мы видим уже не преемственность, а разложение. И Соррентино хочется пожелать по примеру лысой актрисы из его нового опуса возвращаться на итальянский Север к настоящей жизни, а не искусственной имитации.