Книги Лондона. Чисто английский автор

Кирилл Кобрин для bbcrussian.com С обложки на нас смотрит автор. На авторе синяя рубашка с закатанными рукавами, в руке сигарета. Автор сидит за столом, на котором расположены: стакан с жидкостью янтарного цвета (налито на палец), пустой стакан, банка с джемом (оксфордский абрикосовый мармелад, я узнал его по этикетке), две пепельницы, пустая и полная, стопочка книг, френч-пресс с остатками кофе и на три четверти опорожненная бутылка "Джонни Уокер". Последний из вышеописанных предметов дает возможность догадаться о характере жидкости в стакане. Книга называется "And Yet ..." (назовем ее по-русски "И все же...") и представляет собой сборник эссе Кристофера Хитченса. Сам автор умер четыре с лишним года назад от рака, связанного с семейной предрасположенностью к этой болезни, а также с активным потреблением веществ, представленных на обложке. Книга только что опубликована издательством Atlantic Books. Один из рецензентов пошутил, мол, Хитченс – известный боец с религиями – с того света заставил издателей выпустить книгу не до, а после Рождества. Возможно. Кристофер Хитченс – типичный английский послевоенный писатель. Именно не "британский", а "английский", что подразумевает сразу несколько вещей. Прежде всего, происхождение: "средний класс". Во-вторых, образование: диплом "Оксбриджа" – волшебное средство плавного продвижения в здешнем обществе. Как известно, многие из главных позиций в нем занимают бывшие члены Буллингдонского клуба - элитного закрытого общества для студентов Оксфордского университета - в числе которых и премьер-министр Дэвид Кэмерон. В-третьих, культ гипертрофированного "здравого смысла", сопровождаемый презрением к заумным континентальным теориям. В-четвертых, простой ясный бодрый слог, создающий иллюзию исчерпывающего прямого высказывания на (якобы) досконально-известную автору тему. В-пятых, сложные отношения с социалистической идеей, марксизмом, левизной и так далее. В-шестых, сложные отношения с "континентом". Наконец, сложные отношения с родиной, с английским образом жизни, английской литературной публикой, под которой понимается, конечно же, лондонская литературная публика, издающая и читающая несколько столичных газет и журналов, от "Гардиан" и "Нью Стейтсмен" до "Лондонского книжного обозрения". В большинстве из них Хитченс либо работал, либо публиковался – до того, как в начале 1980-х навсегда переехал в Америку. Профессия "эсссеист" Кристофер Хитченс – представитель литературной профессии, до сих пор не очень популярной в русской культуре, а жаль. Он – эссеист. Не "публицист", не "литературный критик", а именно "эссеист". Этот жанр, как известно, получил название от "Essays" Мишеля Монтеня (в русском переводе "Опыты"), но исчерпывающее развитие получил в английской словесности; достаточно вспомнить Джозефа Аддисона, Томаса де Куинси, Чарльза Лэмба, Гилберта Кита Честертона и, конечно же, Джорджа Оруэлла. В каком-то смысле, эссеизм заменил в английской культуре многие жанры и области знания, например, философию и даже отчасти историографию; венец Людвиг Витгенштейн и рижанин Исайя Берлин не в счет. Впрочем, Берлин тоже был по устройству ума эссеистом. "Эссе" довольно сложно определить как жанр, но пусть будет так: "свободное рассуждение на определенную тему (необязательно высоколобую), в котором сюжет – в отличие от рассказа – носит чисто интеллектуальный характер, а героями являются не вымышленные персонажи, а реальные люди, идеи и вещи". Особенность профессии эссеиста заключается в том, что таковым может стать только индивидуалист, не намеренный, по выражению Николая Гумилева, "пасти народы". Эссеист полемичен, он никуда не зовет и ни к чему не призывает, он говорит от своего "я", избегая "мы". Наконец, эссеист – порождение буржуазной эпохи, либерального законодательства о печати и влиятельной прессы для образованных людей с достатком. Эти условия, как на грех, отсутствовали ( или отсутствуют) в России - то все разом, то поодиночке - так что эссеистами здесь считают либо публицистов, упражняющихся в общественно-значимых лозунгах, либо "подпольных людей" розановского призыва. Последних особенно много развелось в эпоху социальных сетей. Английская культура - позже трансформировавшаяся в британскую – стала идеальной фермой для разведения эссеистов. Оттого нон-фикшн в этой стране, на мой взгляд, часто интереснее фикшна, а немало "романистов", если внимательно присмотреться, есть хорошо замаскированные "эссеисты", вынужденные прикидываться новыми диккенсами или олдосами хаксли только потому, что за романы больше платят, чем за сборники эссе. Но есть и смельчаки, которые честно отказываются от титула сочинителя романов, предпочитая просто получать удовольствие от прямых рассуждений на любую интересную им тему. И вот тут возникает два обстоятельства. Первое – тема должна быть интересна не только автору, но и "референтной группе", входить в состав так называемой "общественной повестки дня". Второе – как это ни смешно звучит, предполагается, что у автора есть художественное чутье, самодисциплина и за его плечами стоит соответствующая жанровая и социокультурная традиция. Кристоферу Хитченсу повезло с обоими обстоятельствами – и он стал одним из самых знаменитых эссеистов англоязычного мира, то есть, не только британского. В России его почти не переводили. Хитченс прожил довольно богатую событиями жизнь, по крайней мере, на первый взгляд. В ней было все: частная школа, Оксфорд, увлечение троцкизмом, блестящие друзья (Мартин Эмис, Иэн Макьюэн, Стивен Фрай и проч.), романическое самоубийство матери и ее любовника в Греции, громкие публичные дебаты, своевременный переезд в Америку, скандальные стычки со знаменитостями, обожание одних и ненависть других, наконец, мужественная смерть среди онкологического оборудования, любимых книг и незаконченных текстов. Однако мы же здесь говорим о литераторе, так что все это без особого ущерба можно ужать до следующих цифр: 25 книг и памфлетов, сочиненных в одиночку, пять – в соавторстве, десятки составленных им томов, и сотни, если не тысячи, мелких разбросанных по разным изданиям текстов. "Герой нашего времени" Все это за 62 года жизни, большую часть которых Хитченс провел так: "Примерно через полчаса после полудня – изрядная доза янтарного укрепляющего напитка мистера Уокера, смешанного с "Перье" (идеальная доставка внутрь), и безо льда. За ланчем возможно, полбутылки красного, не всегда больше, но никогда меньше. Затем опять за рабочий стол, а вечером за едой все в том же порядке. Никаких послеобеденных напитков, особенно сладких – и ни в коем случае брэнди! На ночь глядя – в зависимости от того, как сложился день; но смесь та же. Без коктейлей, без глупой возни то с джином, то с водкой". Тексты, вошедшие в "And Yet ...", написаны, в основном, в те годы, когда Хитченс из страны скотча переехал в страну бурбона, однако старым привычкам не изменил. Настоящий писатель распознается не по шедеврам, иногда случайным – и не судится по неизбежным провалам. Изучать нужно его проходные сочинения. "And Yet ..." – идеальная возможность понять устройство Хитченса-эссеиста. Это отдельная тема, так что позволю себе здесь лишь одно наблюдение. В книге есть рецензия на новый перевод "Героя нашего времени". Всего четыре страницы. В них мастерски уложено все, что должен узнать интеллигентный американский читатель интеллигентного американского журнала The Atlantic о малоизвестном русском сочинении XIX века: происхождение автора (отчасти шотландское, как у его кумира Байрона), социо-политическая ситуация в России при Николае Первом, особенности русской политики на Кавказе, "Большая игра", русский романтизм и байронизм. Хитченс цитирует два лермонтовских стихотворения, полемизирует с Набоковым, ссылается на несколько книг по русской истории, наконец, делает любопытное предположение о наличии у героя нашего времени (и у сочинившего его автора) "комплекса Казановы": "возбужденное и неразборчивое преследование женщин, которых на самом деле не желаешь – иногда это считается симптомом подавленного гомосексуализма". Впрочем, на то же самое, если мне не изменяет память, намекал и Набоков. Текст проходной, почти невидимая деталь литературной вселенной, но вынь такие детали – и все превратится в облако задушевной бесформенной болтовни о чем угодно.