Как отец превращается в сына? Куда ушли муравьи?

Интересно, что остаётся от книжки после того как проходит какое-то время… Когда понурый в полночь продавец переносит её с полки «читать модно» на полку «уже не очень модно, честно говоря». Что остаётся от жизни? Книжка. Книжка. Книжка. Чем дальше тем больше книжек. Любая звезда эстрады пишет автобиографическую прозу. На то она и звезда. Рано или поздно. Писатели тоже их пишут. Те которые не очень удачные — те пишут за звёзд эстрады и под их именами, а те, которые поудачней про себя и под своими… Кутезее , один из ярчайших представителей мировой литературы — и с точки зрения формальной признанности и с точки зрения читательской любви. «Ярчайший» возможно не то слово. Если посмотреть его интервью, то мы увидим раздражающе спокойного человека на фоне океана или кухни. Говорящего о жизни с таким спокойным пониманием её устройства, что кажется что иначе и не может быть… Никакой внешней истерии. Эта книга пропитана спокойствием даже в самых трагических вещах. А они могут быть неожиданным от школьных хулиганов заставлявших поедать гусеницу или случайно увиденного члена отца до сцен лишения девственности и абортов… Не так уж часто мы читаем про это у нобелевских лауреатов. Конечно, не только про это. В книге есть трогательная сцена, где рассказчик признаётся, что когда-то ехал в поезде и хотел понравится девушке и для этого взял томик стихов в руки, чтобы выглядеть более интеллигентно… Не помогло. Надо сказать, что эта книга и правда добавляет интеллигентности. Откуда она возникает не очень понятно. Зачастую эта трагедия прячется в обыденность. Размышления о белых и цветных, о миропорядке, об устройстве общества — как-то растворяются среди прочего, да даже и не обозначаются, скорее они как-то открываются внутри, через усилия размышления. Автор не даёт никаких рецептов. И вообще кажется, что скорее сам знает всё меньше и меньше о том, что такое «хорошо» и что «плохо». Интересно, что помимо прочих «непонятностей» книга заканчивается циклом интервью — они могут быть как «реальными» так и «придуманными», но так или иначе это ещё один взгляд на человека. В наши дни никто не исповедуется напрямую. Для этого принято использовать критиков, интервьюеров, записи на автоответчиках, цитаты из цитат, письма из ссылок… Любая книга о жизни, в большей степени книга о детстве — о первичной сцене на которой разыгрываются наши судьбы, застывая в характерах, а потом и судьбе. Писательский характер чем-то отличается от неписательского, вроде бы все с этим согласны. Но чем именно — не так легко сказать. Проще всего создателям сериалов или даже плохих фильмов. Там писатели — что? — пишут. Пачками. Ручками. Пьют коньяк. Не бреются. Соблазняют женщины. Комкают черновики. Кончают с собой. В редком случае получают премии или славу. Снова пишут. Этот роман нечастый случай, когда автор пытается разобраться с личными мифами своей жизни, а это требует мужество не меньше, чем разбирающему самого себя железному человеку, чтобы найти где же у него, наконец, живое сердце. Отрываю от себя по кускам броню и надёжные железки. Пока не доходит до крови. За внешней прохладной металлической прозы скрываются огромные бури слёз, океанские стихии, да и стихи — что уж греха таить. Это почти проза поэта. Эта проза пусть косвенно затрагивает и такие темы как — общество, власть, отношения между мужчиной и женщиной… Ну до какой-то степени это делает любая хорошая книга. Но как это происходит. Подобная проза напоминает мне довольно жёсткие документальные фотографии — но нарисованные чуть заметной акварелью. И в этом странном несовпадении коренится возможность смыслов. Вообще до какой-то степени хочется читать эту прозу больше, чем писать о ней. Хотя есть и те, которые о ней пишут. Проза в хорошем смысле кинематографична, обладает как зримостью, так и «эпизодами», «сценами» — не случайно она легко ложится на экран. И прекрасно на нём лежит. Поэтика истории, медленное развитие сюжета. Если условно поделить прозу на быструю и медленную, то перед нами, безусловно, проза медленная, растущая как волосы у спящего младенца. Перед нами постепенно проявляется мир. Мир ребёнка, потом подростка, постепенно понимающего, что он художник, что он в ответе. Даже если не очень понятно за что. Даже если кругом пустыня, провинция, океан, мегаполис, провинция, столица, бессмертие… Не важно что. Он в ответе. Даже, если он не знает вопроса и ему не хватает сил сформулировать его до конца… Конечно, возвращаясь к «политике», это проза во многом и про «первый» и «второй» мир — в самом широком смысле, и это не только буквальные истории (апартеид) через которые проходил автор, и всё эта англо-саксонская — история про господство. Что такое жизнь, как она устроена, кто здесь варвар, кто здесь дикарь, и как вернуть его в лоно правильных и сильных людей, которые знают как надо. Кто приручает кого? Как отец превращается в сына? Как победители и завоеватели становятся рабами своих пластиковых карточек и замечательных автомобилей? Как станцевать танец дождя в пустыни жизни? Кто сделает? Куда ушли муравьи? И к какой горе идти молиться? Какому богу и где он живёт? Если его не видно даже с большой железной птицы, когда она летит выше всех облаков, и открывается вид на океан и горы, пока можно допить кофе и закрыть глаза… Эта проза — тоже молитва, тоже вызов дождя, тоже просьба к богам. Или хотя бы читателям. Возможно, в чём-то это просьба про тщательность прочтения, про любовь к глубине, про интерес к неинтересному и привычному. Вроде нас самих.