Наталья Холмогорова: Достоевский и флэшмоб

Акция «я не боюсь сказать» вызывает смешанные чувства. В ней определенно есть дурные стороны. Однако конспирологи, ищущие сейчас во флэшмобе следы «заокеанских кукловодов», забывают одну простую вещь. Прогремевший в соцсетях флэшмоб о сексуальном насилии «#янебоюсьсказать» вызывает такое множество мыслей и реакций, что трудно изложить их в короткой заметке. Тема слишком личная, болезненная для многих женщин, да и немалого числа мужчин – не случайно она вызвала столь эмоциональные и зачастую полярные отклики. Сама я два дня практически подряд читала истории под хэштэгом. Да, некоторые из них звучат сомнительно и вызывают вопросы; в двух или трех случаях ясно видно, что человек «сочиняет». Это и неудивительно: к такой акции не могли не присоединиться люди истероидного склада, жаждущие покрасоваться и собрать побольше лайков. Но в подавляющем большинстве истории, увы, правдоподобны – и вполне совпадают с тем, что известно из жизни: с собственным опытом, школьными и студенческими историями, рассказами ровесниц и подруг, с тем, что случалось видеть вокруг или с чем сталкиваться в правозащитной практике. Удивительно слышать от иных, что «изнасилований не может быть так много, истеричные бабы и феминистки все выдумывают». В хрустальной башне, что ли, выросли эти люди? Или за последние десятилетия общественный климат в стране, в самом деле, так изменился в сторону лицемерия и ханжеского замалчивания проблем? Когда я росла – мысль «изнасилований не бывает, а если и бывают, то где-то далеко и только с плохими девочками» показалась бы дикой. В 1980-х – начале 1990-х все точно знали, что такое бывает, и очень нередко, что это распространенное общественное зло, от которого не застрахована ни одна женщина детородного возраста и мало-мальски презентабельной внешности. Хуже того: не застрахован даже ребенок. Изнасилование как трагедия и причина для страшной мести было излюбленным сюжетом книг и фильмов; в журналах для женщин и подростков публиковались советы по безопасности и приемы самообороны; а главными «феминистами» того времени были, видимо, писатель Астафьев и режиссер Говорухин. Носила мини-юбку, заигрывала с мальчиками – ну как было ее не изнасиловать и не убить? (фото:Michaela Begsteiger/imagebroker/Global look press) Позже, в 2000-х, с наплывом в крупные города кавказской молодежи и трудовых мигрантов из Средней Азии, к «родным» насильникам присоединились заезжие – целая армия молодых мужчин, оторванных от семьи и привычных порядков, томящихся без женской ласки и, в большинстве своем, имеющих весьма своеобычные и грубые представления о том, что такое женщина и что с ней делать. В результате, например, по официальным данным на начало 2013 года мигранты совершали половину всех изнасилований в Москве. Однако говорили об этом уже одни только националисты. Тема сексуального насилия как такового ушла из общественного сознания, уплыла куда-то в «феминистический дискурс», в один ряд с сомнительными претензиями к «лукизму» и «объективации». Среди мужчин же воцарилась мода на книги Новоселова и Виса Виталиса, на «этологические» теории сексуального поведения, гласящие, что, раз мы произошли от обезьян, то надо соответствовать. Нечего тут с бабами разговоры разговаривать, хочешь быть «высокоранговым самцом» – хватай любую подвернувшуюся самку и тащи в кусты: она, самка, только этого и ждет, а если пищит и сопротивляется, то лишь для виду. Громкие дела об изнасилованиях в последние годы – от Иванниковой и Бешновой до «солевой» – снова и снова демонстрируют неадекватную, пугающую реакцию значительной части общества. Сама виновата, что села в такси. Сама виновата, что возвращалась домой поздно вечером. Сама виновата, что пошла в гости к однокласснику. (Видимо, всякий раз, отправляясь в гости, эти люди берут с собой вазелин и готовятся к групповому сексу со всем праздничным столом). Носила мини-юбку, заигрывала с мальчиками – ну как было ее не изнасиловать и не убить? Мужчины – они же самцы, себя не контролируют, за свое поведение не отвечают. В том, что мужчина ведет себя как бешеное животное, всегда виновата женщина – подошла к нему слишком близко, проявила неосторожность, «спровоцировала»… Такая сексуальная анти-мораль и прежде существовала в маргинальных, «гопнических» слоях; но в советское время она осуждалась и подавлялась – сейчас же вышла на свет, обрела своих пропагандистов и защитников и раскинулась вольготно, во всей своей специфической красе. Сама акция «я не боюсь сказать» – как формат высказывания – вызывает смешанные чувства. В ней определенно есть дурные стороны. Самое неприятное, что это «дикий психоанализ». Люди просто вываливают свои тяжелые воспоминания «граду и миру», без системы, без страховки, без какой-либо «техники безопасности», подначивая и накручивая друг друга, местами доходя до какой-то коллективной истерики. Сталкиваются, разумеется, с самыми разными реакциями – от сочувствия до издевательств и троллинга. Для людей, переживших серьезную психическую травму на почве сексуального насилия – независимо от того, пишут ли они сами или только читают – такой «сеанс групповой откровенности» несет в себе большой риск. Уже сейчас психотерапевты сообщают, что к ним массово обращаются люди, у которых этот флэшмоб вызвал наплыв воспоминаний, казалось бы, давно и счастливо похороненных, и обострение болезненных переживаний. Не вполне правильно, что весь флэшмоб, начиная с названия, задает определенный тон и настроение, указывает женщинам, что именно говорить. Насилие и разговор о насилии должны вызывать страх. Страх, стыд и страдание. Никак иначе. Если у тебя нет тяжелых переживаний, с этим связанных – поищи хорошенько и найди! Местами это, кажется, превращается в какое-то болезненное соревнование в том, «кому хуже пришлось» – и женщины, которым удалось удачно отбиться от насильников или вовсе не приходилось с ними сталкиваться, пишут об этом почти извиняющимся тоном. А когда одна девушка, тоже смущаясь и извиняясь, признается, что ей в юности чьи-то грязные приставания не причинили никакой беды, наоборот, было весело и любопытно – ей отвечают: «О, это у вас замороженные чувства, сходите к психотерапевту, он поможет вам понять, как вам на самом деле было плохо!» Впрочем, современный культ «всемогущей травмы» – отдельная большая тема. Напрасно свалены в одну кучу любые неприятности на сексуальной почве: от настоящих изнасилований – до приставаний, непристойных предложений и оскорблений. Согласно феминистической теории, все это – «насилие» в равной степени; на мой взгляд, это какая-то недостойная девальвация настоящего насилия. Плохо и то, и другое – однако истории с физической агрессией, с истязаниями, с опасностью для жизни и здоровья принципиально отличаются от историй, в которых ничего этого нет. Но с другой стороны, такой «широкий срез» дает общую картину явления. Женщины в связи с тем, что они женщины (да еще и молодые, и привлекательные), сталкиваются в нашем обществе с целым спектром неприятных реакций и эффектов; изнасилования здесь – верхушка айсберга… Однако эти и другие замечания к форме не могут отменить и перечеркнуть содержание. Конспирологи, ищущие сейчас во флэшмобе следы «заокеанских кукловодов», забывают простую вещь: можно придумать любую акцию – но «взлетит» лишь та, которая действительно затронет сердца десятков тысяч людей. За которой стоит настоящая радость и гордость – или настоящая боль. Любой «циничный манипулятор» манипулирует реальностью: подобно паразиту на теле животного, он не выживет, если не будет использовать настоящую кровь. И не видеть эту реальность, сильную и важную, которой живут люди, а видеть только «кукловодов и кукол» – и значит жить в мире иллюзий. А реальность – в том, что семейная и сексуальная сфера сейчас переживает кризис. Кризис давний, начавшийся, видимо, вместе с индустриализацией, окончательно оформившийся во времена сексуальной революции. У нас – еще и усугубленный «травмой 90-х», когда все прежние правила жизни были отринуты как «наследие совка», а новые так и не сложились. Традиционные неписаные правила отношений полов ушли в прошлое вместе с традиционным обществом – а новых нет. Что такое секс, зачем он, как относиться к противоположному полу, зачем нужна семья и чего от нее ждать, каковы права и обязанности в паре - все зыбко, мутно, в любой момент грозит провалиться под ногами и засосать тебя в трясину. В половых отношениях царит «дикий рынок»; между мужчинами и женщинами – холодная война без правил, с беспрерывными взаимными обидами и претензиями. Принцип: «Просто отринь предрассудки и живи, как тебе нравится!» - похоже, не действует. Полюбовно договориться удается отдельным парам – но на уровне огромного общества «полюбовность» не работает. Нужны новые правила жизни. И их не принесет никакой законодатель с горы на сияющих скрижалях – выработать их сможем только мы сами. А для этого надо говорить друг с другом – в том числе и о том, о чем принято было (кем? почему?) молчать. Среди многообразных негативных реакций на флэшмоб, полных раздражения и – порой – плохо скрытого страха, хотелось бы особо выделить одну. Сейчас мы много читаем о том, что откровенный разговор о сексуальном насилии «анти-традиционен». Что цель его – подорвать семью, опорочить и разрушить традиционные ценности, превратить мужчин и женщин в «толерантных, бесполых, ненасильственных существ»… (Поразительный – заметим в скобках – знак равенства между отказом от насилия и «бесполостью». Неужто тот, кто не бьет женщину по голове и не тащит в кусты, уже и не мужчина?) И вообще, зачем так откровенно говорить на публике об интимной сфере? Как-то это неприлично, совсем не в наших традициях… Однако если уж заводить разговор о русских традициях и вечных ценностях – думаю, стоит вспомнить величайшего из русских писателей. Человека, у которого была по этому вопросу собственная позиция: позиция очень определенная, очень активная – и такая, которая не пришлась бы по душе нынешним «консерваторам». Федор Михайлович Достоевский – православный, глубоко верующий человек консервативных политических взглядов – начал писать о насилии над женщинами и детьми, о семейном насилии, о педофилии в те времена, когда темы эти были намного более табуированы, чем сейчас. И писал с такой силой и пронзительной болью, какой едва ли достигал еще кто-либо из литераторов. По страницам повестей и романов Достоевского проходит вереница оскорбленных, изуродованных сексуальным насилием женщин и девочек. И насилие для него – это не одно лишь буквальное изнасилование. Вот Сонечка Мармеладова – чистая девушка, вынужденная торговать собой, чтобы прокормить семью. Вот Настасья Филипповна – жертва старого сластолюбца, красавица с изломанной душой, с вечным ощущением своей «испорченности» и бессильной жаждой мести. Вот Дуня Раскольникова, умная, благородная, глубоко порядочная, чью жизнь лишь по счастливой случайности не сломал «харасмент» - домогательства женатого работодателя. Вот Нелли – девочка-подросток, но уже глубоко оскорбленная и озлобленная пороками взрослых. Вот жертва педофила – бедная маленькая Матреша… Обо всех них – изнасилованных, соблазненных, развращенных, даже просто оскорбленных непристойными предложениями («Подумаешь, ерунда какая!» – пишут нынешние ухари в соцсетях) – Достоевский рассказывает с глубоким уважением и состраданием. Разухабистого гопнического: «Сама виновата, спровоцировала!» - в его книгах мы не найдем и в помине. Изнасилование и совращение становится для Достоевского эталонным образчиком и символом зла, пронизывающего наш мир; а совращение ребенка – для него зло предельное, абсолютное. Достоевский не только писал о страданиях женщин и детей – занимался он и тем, что на современном языке вернее всего будет назвать правозащитой. В «Дневнике писателя» мы встречаем подробное освещение тогдашних судебных процессов по делам о семейном насилии – Джунковских, Кронеберга, Корниловой. В одном случае (Корниловой) писатель даже активно вмешался в процесс: сам встречался с подсудимой, привлек юристов, врачей и, разобравшись в деле и придя к выводу, что беременная женщина, приговоренная к каторге, невиновна, добился ее оправдания. В своих суждениях он неизменно вставал на сторону слабых и обиженных – и не боялся ни «лезть в семейные дела», ни «говорить о грязных подробностях», если этого требовала справедливость. Как видно, он не считал, что этим «унижает семью» - наоборот, судя по его текстам, видел в этом борьбу за семью, за ее целостность и святость. Пронзительные слова о том, что никакие великие цели и блистательные перспективы не стоят слез одного замученного ребенка – это не «леваки, внедряющие ювеналку». Это Достоевский. Глубокое сочувствие не только к изнасилованным, но и к обманутым, совращенным, оскорбленным, даже к проституткам, вышедшим на панель от безысходности – это не «феминистки». Это Достоевский. Пристальное внимание к судам, условиям в тюрьмах и на каторге, детским приютам, семейному насилию, проституции, нищете; словом, к болевым точкам общества, к положению самых бесправных и обездоленных – это не «либерасты на западных грантах». Это Достоевский. Способность бесстрашно говорить о самых темных, грязных, «неприличных» общественных язвах, вплоть до столкновений с цензурой, которой такая откровенность казалась чрезмерной – это не флэшмоб «#янебоюсьсказать». Это Достоевский. И неутихающая боль за оскорбленного и страдающего человека, и отказ отмахиваться от этой боли, объявляя ее «нормой» или «личным делом», и гнев против этого разлитого в мире зла - это тоже Достоевский. Гений, создавший новый язык для разговора о человеке и его душе; писатель, после которого уже нельзя было ни писать, ни жить, как раньше. Где же нам искать свои традиционные ценности, если не у величайшего из наших творцов? У человека, само имя которого прочнее любого другого ассоциируется с русской культурой? А если его ценности кажутся нам «провокацией» и «подрывом» и вызывают бурное негодование - быть может, с нами и нашими «скрепами» что-то не так?