Наталья Холмогорова: Стойкое впечатление срежиссированной истории
Холивар о «педовыставке» продемонстрировал и еще одну особенность нашего общества. То, о чем я уже как-то писала: у нас больше нет общей и интуитивно понятной общественной морали. Интернет-холивары частенько напоминают цирк или сумасшедший дом. Но в эти выходные, пожалуй, рунет поднялся на новую высоту. Такого еще не бывало! Уже третий день повсюду, куда ни глянь, идут пламенные дискуссии примерно следующего содержания: – Грязный извращенец! – Нет, это вы извращенец, а я-то нормальный! – Как вы можете? Вы отрицаете, что эти детские фотографии – порно для педофилов? Значит, покрываете этих ублюдков! – А вы в изображениях детей, невинных и трогательных, видите какую-то грязь! Ну и кто после этого педофил? Чтобы не свихнуться самим, поскорее выйдем из этого безумия и встанем на твердую почву фактов. О чем речь? 8 сентября в Москве, в Центре фотографии имени братьев Люмьер, открылась выставка работ американского фотографа Джока Стерджеса. Среди любителей художественной фотографии в мире Стерджес пользуется широкой, но несколько скандальной известностью – из-за необычности выбранной им темы и натуры. Уже четыре десятилетия Стерджес снимает нудистов, женщин и девочек. По большей части девочек, и очень юных – в период полового созревания или до него. Дети появляются на его фотографиях поодиночке, группами или вместе с родителями. И чаще всего – обнаженные. Фотографии Стерджеса красивы, мастерски выполнены; но откровенная нагота его юных героинь смущает или возмущает очень многих. В 1990 году в США против Стерджеса было возбуждено уголовное дело по обвинению в производстве детской порнографии; однако, рассмотрев дело, суд отказался поддержать это обвинение. Во второй половине 1990-х против него выступали консервативные протестантские общины США – и добились запрещения его работ в штате Алабама. Теперь скандальная слава спорного фотографа добралась и до России. Любопытно, что три недели выставка работала спокойно, не привлекая ничьего внимания – кроме разве что узкого круга любителей фотографии. Первой «притон педофилии» обнаружила Елена Миро (Мироненко) – популярная женщина-блогер, которую ранее, и притом неоднократно, обвиняли в размещении скандальных «разоблачительных» постов на заказ. Вокруг отвратительного и опасного извращения возникает искусственный ажиотаж (фото: Андрей Махонин/ТАСС) Она поведала публике, что случайно узнала о выставке – и, о ужас, обнаружила там работы фотографа, снимающего голых девочек-подростков в соблазнительных «взрослых» позах! (иллюстрации прилагаются). В дальнейшем выяснилось, что Миро проиллюстрировала свой пост фотографиями, которых на московской выставке не было и нет. Но это было уже неважно. Волна понеслась. Заявление Мизулиной… активисты, требующие прокурорской проверки… появление у дверей Центра Люмьер странных молодых людей в униформе – «Офицеров России», по возрасту годящихся разве что в рядовые – которые, по противоречивой информации, то ли перекрыли вход на «педофильскую выставку», то ли наоборот, пришли по просьбе организаторов, чтобы защитить их от гнева народного… какой-то неравнодушный гражданин врывается в зал и поливает фотографии мочой из баночки… наконец, руководитель Центра Люмьер объявляет, что в результате переговоров с руководителем «Офицеров» и членом Общественной Палаты Антоном Цветковым нашел с ним общий язык и закрывает выставку досрочно, чтобы «не будоражить общественное мнение». Все развитие событий – и их внезапность и стремительность, и скандальная блогерша в роли зачинщицы, и толпа непонятных «офицеров» у дверей – оставляет стойкое впечатление мутной, срежиссированной истории. Не очень понятно, кому это понадобилось. Выборы позади; «отвлекать» народ вроде бы не от чего, «раскалывать оппозицию» (как в истории с «Пусси Райот») тоже нет причин. Непосредственный результат тот, что Центр Люмьер, доселе известный лишь узкому кругу ценителей, прославился на всю страну. Быть может, это «самострел», заказанный самими его руководителями? Или пиар-акция Цветкова и его парамилитарной организации? Об этом сложно судить; но можно поговорить о реакции широкой публики в соцсетях. А реакция – как и постоянно в последнее время, по самым разным поводам – оказалась очень быстрой, очень бурной и быстро достигла степеней трагикомических. Негодующие граждане, полные праведного гнева против педофилов и их пособников, уже третий день обмусоливают детские фотографии со всех сторон, вдумчиво выясняя, что в них эротичного и соблазнительного, и как именно могут их использовать извращенцы. Сама выставка, по-видимому, внимания педофилов не привлекла – по крайней мере, очереди из граждан с бегающими глазками у дверей не наблюдалось. Зато теперь вся страна узнала, кто такой Стерджес, кого он снимает, в каком виде, как это следует понимать и на что возбуждаться! Педофилы читают эти обсуждения, роняя слюни – и, возможно, узнают для себя много нового; а как эта общественная истерика может повлиять на латентных, «спящих» педофилов – и думать не хочется. Такова природа сексуальных скандалов: негодующее общество, охваченное «моральной паникой», парадоксальным образом начинает тиражировать и популяризировать то зло, которому противостоит. Проясним позицию: Стерджес не выглядит «пострадавшим ни за что» и не вызывает желания его защищать. Его работы – на грани фола: открытой эротики в них нет, но они вызывают тревожное чувство хождения по краю. По реакции публики, жестко разделившейся на тех, кто видит в этих снимках «детскую порнографию», и тех, кто не видит ничего плохого, понятно, насколько четко Стерджес попадает в «стык» между допустимым и недопустимым для современного общества. Это искусство; но искусство, несомненно – и намеренно – провокационное. Осложняет ситуацию и то, что на фотографиях реальные живые дети. Да, это дети нудистов: они всю жизнь ходят голышом, постоянно видят обнаженными друг друга и своих родителей; в их субкультуре нагота – обычное дело, не связанное ни с приватностью, ни с сексуальностью. Но тем не менее – это дети. Они не могут вполне понимать последствия такой известности и давать на нее осознанное согласие. Есть ли гарантия, что они, когда вырастут, не пересмотрят натуристские взгляды своих семей – и не почувствуют себя использованными? Это, пожалуй, самый серьезный аргумент против работ Стерджеса – более серьезный, чем абстрактное опасение, что их «вдруг увидят педофилы и возбудятся». В кампании против «педовыставки» смущает другое. То, как легко страх перед педофилами – хищниками, подстерегающими детей – перерастает в готовность самим видеть в ребенке сексуальный объект и активно навязывать такое видение окружающим. Негодующие моралисты буквально суют детские портреты всем под нос, восклицая: смотрите, это же порнография! Смотрите хорошенько! Она сексуальна! Она возбуждает! Как, вы не видите в голой девочке ничего сексуального? Да вы извращенец!.. Это возбуждение и расчесывание темы «соблазнительных деток», эта сексуализация детей, проходящая под лозунгами борьбы с педофилией, встречается нередко – и всякий раз производит тягостное, нездоровое впечатление. Известная публицистка, хлестко описывая «ужасы совка», сообщает вдруг, что СССР был царством педофилов – посмотрите на советских художников, у них же сплошная детская эротика! (А мы-то, темные люди, спокойно любовались Дейнекой, Серебряковой, Петровым-Водкиным – и не замечали, что это «детская эротика»! Как бы теперь об этом забыть?) Новый руководитель театра первым делом снимает с репертуара детскую сказку про Голубого Щенка, громко и смачно объясняя всему свету, какие скрытые смыслы в ней видит и как истолковывает слово «голубой» применительно к ребенку-актеру… Родители, напуганные историями о педофилах, наряжают трех-четырехлетних девочек в лифчики и раздельные купальники, совсем крохотным детям на видео замазывают соски… Эффект получается обратный. Чем больше мы боремся с педофилией такими способами – тем больше места она занимает в нашем сознании. Мысль о ребенке все прочнее связывается с мыслью о сексе. Дурном, запретном, недопустимом… но запретный плод, как известно, особенно сладок. Вокруг отвратительного и опасного извращения возникает искусственный ажиотаж, схожий с былым викторианским ажиотажем вокруг нормального секса. Во времена королевы Виктории все, связанное с сексуальностью и полом, вызывало у моралистов такой праведный ужас, что неприличным считалось даже слово «брюки»; а ножки столов и стульев завешивали тряпочками, чтобы, увидев их, кто-нибудь не вообразил себе женскую ножку и не возбудился. Результат был немного предсказуем – по поговорке: «Не думай о белой обезьяне». На смену викторианской воинствующей антисексуальности пришел и завоевал огромную популярность фрейдизм, поставивший секс во главу всей человеческой жизни – а затем и сексуальная революция, торжественно разрешившая в сексе ВСЕ. Что, если и нынешний крестовый поход против педофилии однажды закончится так же? Очень не хотелось бы. Холивар о «педовыставке» продемонстрировал и еще одну особенность нашего общества. То, о чем я уже как-то писала: у нас больше нет общей и интуитивно понятной общественной морали. На вопрос, хорошо или плохо снимать детей голышом, каждый отвечает, опираясь на свои личные ощущения. Но вдруг оказывается, что ощущения эти – разные. Для одних детская нагота становится, как говорят психологи, триггером – вызывает ассоциацию с сексом и, соответственно, сильное чувство опасности и неуместности. Для других – с сексом не связывается и никаких сильных эмоций не порождает. Затем обе стороны, ощетинившись, начинают клеймить друг друга извращенцами. Но и то, и другое – не извращение, не порок, лишь индивидуальная разница в восприятии и уровне чувствительности. Спорящие заходят в тупик. Каждый уверен, что другой – «ненормальный», не замечает очевидного; а какой-то объективной шкалы, с которой они могли бы сверить свои ощущения и выяснить, кто прав – нет. Что же делать, когда одна часть общества поражена и возмущена, а другая не понимает, чем тут возмущаться; и соотносятся они не как 99 к 1 – скорее, как 50 на 50? Как им прийти к согласию? И возможно ли это вообще? Поиск общественного согласия, выработка критериев и «арбитров» – большая и сложная тема. Но, когда конфликт уже произошел – быть может, стоит прислушаться к одному древнему и мудрому совету: «Берегитесь… чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных. Если пища соблазняет брата моего – не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (1 Кор. 8:9, 13). Множество людей – не один-два фрика, не парочка «профессиональных обиженцев», а действительно множество самых разных людей, в большинстве своем вполне искренних – при виде обнаженных подростков на фотографиях пугаются, возмущаются, чувствуют, что происходит что-то ненормальное и недопустимое. Одним словом, «соблазняются». Возможно, это признак их «немощи». Возможно, способность смотреть на работы Стерджеса «чистыми очами» и не видеть ничего дурного свидетельствует о крепком нравственном здоровье и душевной чистоте. Но, может быть, той части общества, что здоровее и сильнее – имеет смысл уступить «немощным братьям»? Не «соблазнять» их тем, что их так смущает и отталкивает? Так и поступили руководители Центра Люмьера, согласившись закрыть выставку раньше срока. В нашем расколотом, враждующем обществе такой жест воспринимается как «прогиб». Но в нормальной, здоровой среде – это признак солидарности и способности человечно отнестись к своим. Скандальные медиа-поводы приходят и уходят; через неделю-другую забудется выставка Стерджеса, и что-нибудь другое придет ей на смену. Есть вещи куда важнее. Например, умение в разгар холивара, когда сказано уже так много страшных слов – шагнуть навстречу «немощному брату» и протянуть ему руку.
