Водолазкин: Я пытаюсь в "Авиаторе" сделать читателя соавтором
Три года назад неожиданный "Лавр" Евгения Водолазкина стал несомненным фаворитом "Большой книги". За это время книгу перевели на 23 языка, в том числе и английский. Новый роман "Авиатор" - в "коротком списке" "БК" и снова в центре читательского интереса. Сравнивать "Авиатора" с предыдущим романом "Лавр" - бессмысленно, они слишком разные. Какую задачу вы для себя ставили? Евгений Водолазкин: Когда меня спрашивают, о чем "Авиатор", отвечаю: "О персональном сознании". Я хотел указать на то, о чем стесняются говорить в современности. Неужели остались темы, о которых еще стесняются говорить?! Евгений Водолазкин: Вот попробуйте произнести словосочетание "вечная любовь". Легко! Евгений Водолазкин: А у большинства после этих слов, как бы сказал Бродский, взгляд сосредотачивается на вилке или на ноже. В лучшем случае это сочтут романтизмом. В худшем - дурновкусием. А я как раз считал, что без этих вещей или без понимания того, зачем ты живешь, вообще чем-то заниматься странно. За границей на встрече встала одна дама: "Как хорошо, что о вечной любви говорит мужчина. Думала, только женщины верят в вечную любовь". Я ей: "В России все мужчины верят в вечную любовь!" Хорошая шутка. Евгений Водолазкин: Разумеется. И все засмеялись. А серьезно? Евгений Водолазкин: "Авиатор" о ценностях вечных. О том, что всегда. Опереточное, легкомысленное начало я сознательно сделал для того, чтобы произвести смысловой прыжок, взял самый дальний разбег. Я вышел вообще за пределы серьезной литературы, зайдя в жанровую. В "Авиаторе" несколько существенных тем. Про одну я уже сказал - персональное сознание. Человек оказывается без воспоминаний и начинает их восстанавливать. Перед нами возникают две истории - личная, состоящая из небольших событий, и всемирная, или всеобщая, которая состоит из всяких могучих деяний, переворотов, войн. Выясняется, что большая история - всего лишь часть истории частной. Она, в сравнении с личной историей человека, незначительна. С собой человек уносит не великие деяния, а шум вскипевшего самовара, Новый год с елкой, ожидание подарков на день рождения... Ощущение покоя и надежности дома, в которым спят родные люди. Евгений Водолазкин: Именно это. Подобные вещи и формируют личное сознание. Почему личное сознание так важно сейчас? Евгений Водолазкин: Оно напрямую связано с угрозой тоталитаризма. Ведь тоталитаризм - более широкая вещь, чем плохая власть. Когда все начинают читать "50 оттенков серого" - это тоталитаризм. Это тоталитарное сознание, которое всех соединяет в одну кучу, и никто даже не предпринимает попытки отлепиться. Есть от этого противоядие? Есть. На мой взгляд, это персональное сознание, которое нужно всячески лелеять в себе. И в других уважать его. В здоровом обществе персональное сознание не противопоставлено общественному. Только когда происходят какие-то неприятности в жизни, надо включать его. Пример из жизни Лихачева. Дмитрию Сергеевичу позвонил академик Храпченко и предложил: "Подпишите письмо против Сахарова" (потом выяснилось, что почти вся академия подписала - кроме Капицы и Лихачева). Лихачев ответил: "Я с Андреем Дмитриевичем лично не знаком и не могу подписывать письма против незнакомых людей". На том конце провода было произнесено: вольному - воля. На следующее утро Лихачева под дверью ждали два человека, которые его избили, сломали два ребра, но оставили живым. Показали, что расслабляться рано. Вот его поведение - это проявление персонального сознания. Дмитрий Сергеевич абсолютно не стремился быть диссидентом, но была красная линия, которую он ни в коем случае не мог переступить. Позже, когда Сахаров умер, выяснилось, что открыть гражданскую панихиду в Академии наук некому. Оказалось, что единственный не подписавший - Лихачев, Капица к этому моменту умер. Попросили Дмитрия Сергеевича, чтобы он приехал из Петербурга и открыл панихиду. Он приехал - и открыл. Или другая история. Почти никто не знает: когда был суд над Бродским, именно Лихачев устроил ему переводы из Джона Донна и справку, что он состоит на договоре о сотрудничестве при Пушкинском доме. Другое дело, что эта справка была уже никому не нужна, решение было принято заранее. Но у него была справка, что он переводит для Пушкинского дома и работает! И, кстати, Бродский, который помнил все - и доброе, и злое, сохранил благодарность Дмитрию Сергеевичу: он разыскал его во время его пребывания в Италии и провел с ним целый день. Они гуляли по Венеции. К чему я это говорю - персональное сознание вовсе не обозначает войну личности и общества. Не противопоставление. Оно существует в гармонии с обществом. Но когда происходят неприятные вещи, оно вынуждено сопротивляться. Мне ближе всего опыт и тактика Лихачева: он не ходил на собрания, где голосовали за смертные приговоры. Находил причину - и не ходил. Главный герой "Авиатора" - немножко Лихачев? Евгений Водолазкин: Многие детали, особенно лагерные, взяты из его воспоминаний. Вообще "Авиатор" отчасти родился из моей работы над огромным альбомом о Соловках "Часть суши, окруженная небом". Там собраны воспоминания соловчан, от основания монастыря - монахов, паломников, трудников - до конца существования лагеря, конца 30-х годов XX века. Так что в главах романа о Соловках почти ничто не выдумано. Да, Лихачев тоже попал на Соловки почти ребенком, но судьбы его и моего героя, их психология совершенно разные. С Иннокентием - героем "Авиатора" - связана масса культурных и литературных мотивов - от воскресшего Лазаря до "Простодушного" Вольтера, проспавшего двадцать лет Рипа ван Винкля и множества путешественников во времени... Что в нем от автора - филолога, специалиста по древнерусской литературе? Евгений Водолазкин: Как и в "Лавре", главный герой "Авиатора" - многосоставной. От меня - напряженный интерес ко времени. Но Иннокентий высказывает чаще не то, что думает автор. "Как можно тратить бесценные слова на телесериалы, на эти убогие шоу, на рекламу? Слова должны идти на описание жизни. На выражение того, что еще не выражено" - наверняка это волнует вас, ученика Лихачева, автора тотального диктанта? Евгений Водолазкин: Слова "стремительно девальвируется" - это правда. Но так было всегда! Правда, сейчас это происходит особенно быстро и явно. И слово всегда приходило в чувство. Это процесс естественный или надо прилагать усилия? Евгений Водолазкин: Надо меньше говорить. Кстати говоря, молчание - это не пустота. Молчание - тоже речь, просто другой период речи. Речь состоит из слова и молчания, они чередуются. Если экономить слова, а молчанию дать большее место, это только полезно. Я очень люблю древнерусское выражение из одного из "Житий", которое переводил: "опочинути от людских молв". Я был очень общительным человеком лет до 30. Потом что-то во мне изменилось - общаться расхотелось. Я не становлюсь бирюком, общаюсь, когда нужно. Но для того чтобы полноценно общаться, мне нужно довольно долгое время помолчать. В деревне молчу неделями. Мне кажется, это хорошая профилактика. Если смотреть шире - заканчивается многословная эпоха, эпоха, в которой со словом были проделаны самые разные эксперименты - и убийственные, и целительные. Язык - живая субстанция. Он развивается от примитивного к сверхсложному, а потом - опять к простому, которое включает в себя эту сложность, но уже на другом, более высоком уровне. Наступает момент, когда ты хочешь сказать какую-то совсем простую вещь, но понимаешь: это слово до тебя использовали Пушкин, Толстой, Платонов... Сплошные подтексты, ни слова в простоте. Евгений Водолазкин: Вот! На слове наросло столько, сколько нарастает на корабле за вековое плавание. Оно становится тяжелым, нагруженным. Сейчас мы с этим начинаем прощаться, начинаем писать по-новому. Какую роль сыграл постмодернизм, которого уже нет? Насмеялся над словом, в котором 50 значений. И тем самым очистил его, вернул первозданный смысл. Не нужно многословия. 15 лет назад еще надо было, а сейчас уже не надо. Именно это я делаю в "Авиаторе". Такое отношение к слову предполагает другие отношения с читателем? Евгений Водолазкин: Я пытаюсь в этом романе, в отличие от "Лавра" и других моих книг, сделать читателя соавтором: всякий раз нажимая на ту или иную клавишу, дать начало ассоциативному ряду. Говорю, что барабанит дождь по крыше веранды - и рассчитываю на то, что человек начнет дорисовывать, подключит свой собственный опыт и будет развивать эту картину. В некоторых рецензиях пишут, что в новом романе - какой-то условный язык. Но я сознательно отказался от стилизаций в пользу простоты. В 90-м году Венедикта Ерофеева спросили: какие беды сейчас главные для России? Он ответил: дурость и невероятная жадность. Переадресую тот же вопрос вам. Евгений Водолазкин: Тотальная безответственность. Точнее - отсутствие должной персональной ответственности. Может ли сейчас книга изменить мир или хоть как-то повлиять? Евгений Водолазкин: Еще лет 10 назад я бы ответил: "Нет". Сейчас, в связи с переменой отношения к литературе и в России, и в мире, скажу: "Да, наверное, может". Мы литературоцентричная страна изначально. Был провал в 90-х, когда литература оказалась придавлена публицистикой. Жизнь была интересней литературы. Евгений Водолазкин: Поэтому и на писателей всем было глубоко наплевать: что сказал, куда пошел или куда не пошел... Сейчас литература снова выходит на авансцену. По статистике, упал интерес к тривиальной литературе: любовным романам, детективам, фэнтези, а к серьезной как раз возрастает. За три с половиной года тираж "Лавра", книги далеко не развлекательной, перевалил за сто тысяч. Более того, сейчас стыдно не знать каких-то авторов, каких-то книг. Кого стыдно не знать? Евгений Водолазкин: Кутзее, Памука, Литтела, Джулиана Барнса, Даниэля Кельмана, Франзена... Шарова стыдно не знать. Юзефовича, Улицкую, Шишкина... Каждый, на мой взгляд, должен знать повесть "Рождение" Варламова - вещь, потрясающую по силе и по воздействию. Я боюсь кого-то забыть, но суть не в этом. Главное вот что: на довольно долгое время книги перестали быть темой в разговорах. Теперь я постоянно сталкиваюсь с тем, как обычные, нормальные люди и в жизни, и в Интернете говорят о книгах - о новых айфонах, машинах, детях и - о книгах. А еще могу сказать не без трепета: изменилось отношение к писателю. Я очень много езжу, в частности по России. Писатель в глазах публики снова становится фигурой значимой, человеком, который может ответить на все вопросы: от смысла жизни и актуальной политики до современной архитектуры и жизни звезд эстрады. Для меня это означает, что идет восстановление значимости книги, литературы, слова. В общем, вполне оптимистический взгляд. Популярность для писателя - вещь важная? Евгений Водолазкин: В разном возрасте она важна по-разному. Лет в 25-30 я бы просто вдохновенно тусовался где-нибудь, изображая писателя. Эффектно забрасывал бы челку набок. Заявлял бы что-то глубокомысленное. Завел бы желтую куртку. На том бы дело и кончилось. И со мной, и с моим писательством. Писатель в глазах публики снова становится фигурой значимой, человеком, который может ответить на все вопросы В моем нынешнем возрасте я отношусь и к литературе, и к успеху иначе. Успех, если рассуждать прагматически, это возможность печатать что ты хочешь и когда хочешь. И никто не будет тебя исправлять. И ты можешь быть разборчивым. Кроме того, знаете, мне часто задают дурацкие вопросы о чем угодно, но никто не спрашивает, как живут научные издания, - это никого не интересует. Но теперь имя помогает, и я легче нахожу финансирование. Я же официально "ведущий научный сотрудник Отдела древнерусской литературы Пушкинского дома", возглавляю центр по изучению современной русской литературы. В недавнем интервью Андрей Битов сказал: писательство - это неспособность ни к чему. Ни к чему не способен - стань писателем. Как вы к этому относитесь? Евгений Водолазкин: Я отношусь к Андрею Георгиевичу с глубоким уважением. Моя интерпретация такова: писатель - это человек, который может, но не хочет делать ничего другого. Досье "РГ" Евгений Водолазкин - известный российский писатель и литературовед. Окончив в 1986 году филологический факультет Киевского госуниверситета им. Тараса Шевченко, поступил в аспирантуру Института русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), в Отдел древнерусской литературы, возглавляемый академиком Д. С. Лихачевым. В течение трех лет писал диссертацию о переводе византийской Хроники Георгия Амартола. Тема докторской диссертации Водолазкина: "Всемирная история в литературе Древней Руси (на материале хронографического и палейного повествования XI-XV вв.)". С 1990 года Евгений Водолазкин, доктор филологических наук, работает в Пушкинском доме. В 2002 году вышел подготовленный им сборник "Дмитрий Лихачев и его эпоха: Воспоминания. Эссе. Документы. Фотографии". Опубликованный в 2009 году роман Водолазкина "Соловьев и Ларионов" вошел в шорт-лист премии "Большая книга" (2010). За следующий свой роман, "Лавр", писатель был удостоен премии "Большая книга" в 2013 году. Кроме того, роман "Лавр" получил также премию "Ясная Поляна" и премию конвента "Портал". В 2015 году Евгений Водолазкин награжден сербской премией "Милован Видакович". А в этом году, опять же за "Лавр", писатель награжден итальянско-русской премией Горького в городе Сорренто. В 2015 году именно Водолазкин написал текст "Тотального диктанта", который провели по всей стране.
