Борис Мессерер выпустил мемуары о Белле Ахмадулиной

Время 60-х годов прошлого века оказалось настолько уникальным, что, наверное, никогда не остановится поток желающих рассказывать о нем. Тем ценнее, когда вспоминают об этих годах и людях, которые в них проявились, современники-свидетели. Одна из таких книг увидела свет - в издательской группе "ЭКСМО-АСТ" в "Редакции Елены Шубиной". А то, что выход книги совпал с демонстрацией в телеэфире сериала о шестидесятниках "Таинственная страсть", снятого по одноименной книге Василия Аксенова, лишь подогревает к нему интерес. В книге мемуаров выдающегося художника, графика, сценографа Бориса Мессерера "Промельк Беллы: Романтическая хроника" также "оживает" романтичная и трагичная эпоха "шестидесятников" с ее противоречиями, воодушевлением и драматизмом. Книга охватывает большой временной отрезок - почти всю вторую половину двадцатого века и начало века двадцать первого. Автор воссоздает яркие портреты отца - выдающегося танцовщика и балетмейстера Асафа Мессерера, матери - актрисы немого кино, красавицы Анель Судакевич, двоюродной сестры - великой балерины Майи Плисецкой. Здесь образно и детально описан быт послевоенной Москвы и андеграунд шестидесятых-семидесятых, мастерская на Поварской, где собиралась вся московская и западная элита, и где родился знаменитый альманах "Метрополь". Герои книги - Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Лиля Брик, Борис Эрдман, Всеволод Мейерхольд, Сергей Юткевич, Михаил Чехов, Василий Аксенов, Андрей Битов, Евгений Попов, Иосиф Бродский, Михаил Барышников, Владимир Высоцкий, Лев Збарский, Ростислав Плятт, Тонино Гуэрра, Сергей Параджанов, Отар Иоселиани и другие - с некоторыми из них был знаком сам автор, о некоторых - слышал от своих близких. Но главная героиня, как следует из названия - поэтесса Белла Ахмадулина, которая была супругой Бориса Мессерера в течение почти сорока лет. В этой книге - ее поэзия, ее воспоминания, записанные мужем на диктофон. Для того чтобы читатель мог глубже погрузиться в атмосферу того времени, издание проиллюстрировано фотографиями из личного архива автора. Читая книгу, невольно думаешь, как же повезло не только Борису Мессереру, что в его жизни большую роль играла такая женщина, как Белла Ахмадулина, но и ей самой - что рядом присутствовал такой человек, готовый помочь не только в бытовых вопросах, но у сумевший сохранить память о самом главном, что наполняло ее. "Я был не сторонним наблюдателем, а участником этой безумной, но счастливой жизни. У меня всегда было много друзей, общение с которыми занимало значительную часть моего времени. Но главным моим жизненным инстинктом стало стремление хранить и беречь Беллу и ограждать от различных бытовых неурядиц. Мне удалось сразу после впечатления от ее красоты и фантастической одаренности разглядеть некую черту гибельности натуры, уязвимость и беззащитность Беллы как человека. Рассказ о человеческих взаимоотношениях и событиях нашей общей жизни - не главное для меня в этой книге. Важнее образ самой Беллы, который я хотел бы донести до читателя", - пишет Борис Мессерер. С разрешения издательства публикуем отрывки из книги: …Между людьми порой происходит что-то, чего они не могут понятьсами. Таких встреч во дворе было три. В последнюю из них Беллапредложила: - Приходите через два дня на дачу Пастернака. Мы будем отмечатьдень его памяти. Я мучительно представлял свое появление в этом священном для меня доме, имея только устное приглашение Беллы. В семь часов вечера назначенного дня я появился в Переделкине возле дома Пастернака. Ворота были, как всегда, распахнуты. Меня встретил большой рыже-коричневый чау-чау. По морде пса невозможно было прочитать его отношение ко мне. Я направился к дому. Позвонил и вошел. Вокруг стола сидела большая компания. Из гостей хорошо помню Александра Галича, Николая Николаевича Вильям-Вильмонта, Стасика Нейгауза и его жену Галю, Евгения Борисовича Пастернака и его жену Алену, Леонида Пастернака и его жену Наташу. В центре сидела Белла. Гости, кажется, были удивлены моим приходом. Одна Белла радостно воскликнула: - Как хорошо, что вы пришли! И в пояснение окружающим добавила: - Я пригласила Бориса в этот торжественный день и очень рада, что он сегодня с нами…. … Проверка человеческой сути Мой такой недолгий успех продолжался, пока Борис Леонидович Пастернак не получил Нобелевскую премию. В институте разразился скандал, да не только в институте, в институте только в малой степени. Всем объявили: этот писатель - предатель. Некоторые с легкостью подписывали обвинения, некоторые просто не понимали, о чем речь. Да, взрослые писатели, некоторые именитые писатели подписывали фальшивые проклятия Пастернаку. А мне просто сказали, что вот надо, совали эту бумагу… Хорошо, если уже в раннем возрасте человек понимает, что ты один раз ошибешься и потом всю жизнь, всю жизнь… Но мне и в голову не приходило ошибаться, я не могла этого сделать, это было бы так же странно, как, я не знаю, обидеть мою собаку или какое-то злодеяние. Это касалось всех писателей, редко кому этого удалось избежать, то есть порядочные люди, конечно, так или иначе старались от этого уклониться как-то, хотя бы не замараться, сохранить свою опрятность, но некоторым это не удалось... Исключение из Литинститута ...Исключали меня за Пастернака, а делали вид, что за марксизм-ленинизм. Я, естественно, не поспевала по этому предмету. У нас была преподавательница по диамату, а у нее был диабет, и я однажды перепутала диамат и диабет. Это диалектический материализм - диамат. Ну, мне тогда засчитывалось это как цинизм. Да нет, я не знала, я не хотела обидеть. "Каким-то диабетом вы называете учение…" Мне прислали для последней переэкзаменовки преподавателя из Института марксизма-ленинизма, он был человек армянского происхождения и какой-то профессор. Он пришел для испытания, целая толпа студентов у двери стояла, мы три часа беседовали. Первый его вопрос был, конечно, про Пастернака, почему я не подписала. Я сказала, а я, честно, тогда еще не читала "Доктора Живаго", я сказала: - Я же роман "Доктор Живаго" не читала, но это мой любимый поэт, как же я могу такое преступление совершать, это же против совести моей. И против поэта воздействовать вообще для всякого вредоносно…. … Андрей Вознесенский В 1951 году, сдав первую летнюю сессию и приобретя апломб второкурсников, мы, студенты, уже выдержавшие испытание временем и трудностями постижения ремесла, с любопытством поглядывали на только поступивших и иногда покровительственно помогали им в решении каких-то малозначительных проблем, связанных с пребыванием в стенах института. Вообще-то мы знакомились с младшими, только когда они в силу сложившейся традиции помогали нам сдавать проекты большого объема. В этот момент требовалась помощь "рабов", как мы называли наших младших сподвижников, бескорыстно помогавших в вычерчивании и покраске огромных досок готовившихся проектов. Мне запомнился один вихрастый тоненький паренек с угловатыми движениями, самоотверженно трудившийся рядом с нами. Фамилию его я тогда не знал, но зрительно отличал, потому что он выделялся интеллигентностью и проницательным взглядом. К концу учебы в МАРХИ я уже подрабатывал художником-офор-мителем книг в издательстве "Советский писатель", которое располагалось тогда в Большом Гнездниковском переулке на одиннадцатом этаже дома № 10. ...Однажды среди посетителей издательства я встретил того вихрастого студента, учившегося на курс младше, на которого обратил внимание в институте. Я был очень удивлен, увидев его в этих стенах, и спросил: - А ты что здесь делаешь? Он скромно ответил: - Я пишу стихи, и здесь должна выйти моя книга. Я удивился еще больше: - А как же тебя зовут? Он так же скромно ответил: - Андрей Вознесенский. Я так и застыл: мне никак не удавалось соотнести это имя, уже неоднократно слышанное, с внешностью студента, знакомого мне с момента его поступления в институт! Первые стихи Вознесенского произвели на нас, учившихся на последних курсах МАРХИ, большое впечатление. В них замелькали столь близкие нам слова: колонны, пилоны, пилястры, фризы, фронтоны и другие архитектурные термины. В стихотворении "Пожар в Архитектурном институте" он писал: Прощай, архитектура, Пылайте широко, Коровники в амурах, Райклубы в рококо… Такой взгляд со стороны на то, что мы проектировали, был нам внове, потому что позволял ироническое отстранение от нашего "серьезного" дела. Ведь мы по-прежнему "внедряли идеи Ренессанса" в убогое проектирование отечественных бытовых объектов. В октябре 1974 года мы с Беллой впервые вместе вышли в свет в компании Андрея и Зои. Белла заказала по телефону столик в ресторане Дома литераторов, чего обычно не делала, и мы сидели вчетвером, соблюдая свою отдельность; многие подходили и хотели присесть к нам, но мы в тот вечер держались таким маленьким независимым человеческим островком. Наша с Беллой жизнь и в дальнейшем тесно соотносилась с жиз-нью Андрея и Зои. В октябре 1981 года Андрей Вознесенский при-шел на открытие моей выставки, которая проходила в выставочном зале Московского союза художников на улице Вавилова, 65. В книге отзывов крупно, через весь разворот, написано рукой Андрея: Боря! Кто бы думал в наши институтские годы, что ты так шикарно будешь пировать на выставке мирового эха?! Как я любил твои натюрморты тогда - а теперь - все сцены твои! Ура! Ура! Андрей Вознесенский… Андрей выступал и на закрытии выставки, читал свои стихи, стоя на столе, уставленном бутылками с шампанским. В тот вечер Белла тоже читала стихи, а Миша Жванецкий прочел несколько рассказов…. … Их соотношение по жизни было литературного свойства. Недавно в энциклопедии я прочитал, что творчество Ахмадулиной, Вознесенского, Евтушенко, Окуджавы называется эстрадной поэзией. Думаю, в те годы никто бы не посмел так сказать. Выступления молодых поэтов перед многотысячными аудиториями можно смело назвать подвигом: они отбросили страх, не боялись читать стихи, в каждой поэтической строчке которых звучали новаторские темы и рифмы. Белла была исключительно строга к своему пребыванию на сцене и в дальнейшем, отвечая на вопросы, связанные с этим ее поэтическим периодом, говорила сдержанно и в высшей мере объективно, подчеркивая, что это было требование времени. И в конце непременно добавляла: - В то время, когда мы находились в Москве на сцене, Иосиф Бродский был в архангельской ссылке. Об этом следует помнить всегда… …Пик безумия наших отношений совпал с полным отсутствием денег. Их, как нарочно, в это время мне не платили. Они просто отсутствовали. Причем у Беллы тоже. Ей тоже никто ничего не платил: Звонила начальнику книги, искала окольных путей узнать про возможные сдвиги в судьбе моих слов и детей. Там - кто-то томился и бегал, твердил: его нет! Его нет! Смеркалось, а он все обедал, вкушал свой огромный обед… Должен сказать, что и деньги, на сегодняшний взгляд, как бы не были нужны - стоило перейти Калининский проспект, войти в Новоарбатский гастроном и посмотреть на ценники. Бутылка водки стоила 2 руб. 87 коп., колбаса "Отдельная" - 2 руб. 20 коп. за килограмм, оливки в полулитровой банке с проржавелой железной крышкой - 1 руб. 61 коп., а великий и подлинный деликатес - кильки - 87 коп. за полкило. Конечно, можно было разнообразить стол за счет рыночного продукта - картошки, грузинских трав, бочковой капусты, соленых огурцов, - что я иногда и делал. Просить Беллу купить что-нибудь в гастрономе было бесполезно. Заняв место в конце очереди, она пропускала всякого, кто нырял из одной очереди в другую, говорила: "Пожалуйста, будьте прежде меня!" Ей был невыносим озабоченный взгляд мечущихся, затравленных людей…. Булат Окуджава …Одна из самых главных наших с Беллой дружеских привязанностей - Булат Окуджава. Притягивая окружающих своим талантом, он крепко держал "оборону сердца", почти ни перед кем не открывался душой. В его непростой судьбе был и опыт "сына врага народа", и испытание войной: окопы, передовая, ранение, полученное под Моздоком, военный госпиталь, затем годы работы учителем в сельской школе. Булату постоянно сопутствовала бедность, порожденная его не- суетным существованием и тем, что он не сделал ни одного ложного шага, не пытался прибегнуть ни к каким уловкам, чтобы улучшить свою жизнь. Лишь неожиданное открытие самого себя как творца и поэта-барда позволило Булату стать тем, кем он стал… … Булат был старшим товарищем для всего нашего поколения. Возможно, он тоньше и острее всех нас ощущал жестокость и трагизм жизни, что заставляло его быть столь серьезным и отстраненным от житейских дрязг. Тяжкий крест памяти он с огромным достоинством нес по жизни… Белла часто обращалась к Булату за советом в трудных жизненных ситуациях. Обменивались они и стихотворными посланиями. Булат посвятил Белле "Песенку о ночной Москве" (1963), которую чаще называют "Надежды маленький оркестрик", к ней же обращены иронико-романтические строки "Считалочки для Беллы" (1972): Я сидел в апрельском сквере. Предо мной был божий храм. Но не думал я о вере, а глядел на разных дам. И одна, едва пахнуло с несомненностью весной, вдруг на веточку вспорхнула и уселась предо мной… Последнее лето Беллы …Свое последнее лето Белла провела на даче в Переделкине. Она ожидала моего приезда, ей нравилось сидеть рядом и вместе вспоминать прошлое. У Беллы были проблемы со зрением, она даже стихи не могла писать, а мне хотелось сохранить ее речь, ее размышления, неожиданные повороты мысли. Я поведал Белле о своем желании записывать за ней то, что она мне рассказывала. Белла охотно согласилась. Я расспрашивал ее о любимых поэтах и писателях, о наших общих друзьях и, держа диктофон в руке, ловил буквально каждое произнесенное слово. Так родились эти записи. Кроме того, я включил в эту главу фрагменты из ее воспоминаний о дорогих ей людях. Надеюсь, читатель разделит восхищение и любовь Беллы к таланту другого человека…