Философия печали

Я хочу рассказать о моем друге, писателе Юрии Кувалдине. Что за псевдоним он выбрал? Почему? Не каждый отважится выбрать такой — грубый, подминающий, разящий наотмашь и в лоб. Перековывающий. А настоящая его фамилия — простая, изящная, литературная: Трифонов. Но Юрий Валентинович Трифонов, автор «Старика», «Дома на набережной», «Другой жизни», уже был и громко прозвучал, а походить на кого-то (даже паспортными данными) Юрий Александрович Кувалдин, подлинный художник, не может и не хочет. (Между прочим: выдающийся скульптор Дмитрий Тугаринов запечатлел Кувалдина в бюсте — именно с молотобойным основанием). Кувалдина и верно ни с кем не спутаешь — ни в жизни, ни в прозе, ни в дружбе. Он создает неповторимые романы, рассказы, пьесы, эссе, пишет с утра до вечера (а чем еще должен заниматься мастер слова?) О чем пишет? О том, к чему другие боятся подступиться. Его роман «Родина» — сплошь россыпь открытий: философских, бытовых, лингвистических. В эпоху, когда русский мат официально запрещен, Кувалдин не стесняется и не устает повторять: три буквы самого знаменитого псевдоругательного слова не случайно по количеству знаков совпадают с самым употребляемым молитвенным словом, а значит, почему-то считающееся грубым «пошел, на…» — это не нарушение общественного порядка, а благожелательство: «иди к Всевышнему». В рассуждениях этих нет ни эпатажа, ни богохульства, а лишь упорное желание пробиться к сути Слова, которое было в начале начал. Дерзновенный поиск предвечной истины — вот что такое литература Кувалдина. Если кто-то этого не понимает, мастер не огорчается: «Мой читатель еще не родился». В поверхностном научном исследовании я прочитал: использование матерной лексики ведет к деградации личности. Это не о Кувалдине. Его личность постоянно усложняется и дополняется новыми гранями. Его мат возвышает и выступает мощным энергообразующим стимулом. Да, он такой, естественный, прямой в предпочтениях и в метафоричности, бьющий в лоб, но не до сотрясения мозгов, а до их побудки и прояснения: у Пастернака доктор Живаго, у Кувалдина — доктор Мертваго. Одним из первых в перестроечные годы Юрий Александрович создал частное издательство, напечатал дневники Нагибина (с которым дружил), стихи Мандельштама, массу замечательных книг, включая путеводитель по Ваганьковскому кладбищу. Причем для сборника Мандельштама разыскал во Львове (каким образом они туда попали?) стихи поэта, о которых не знала даже Надежда Яковлевна, так что по части сохранения и сбережения нашего общего наследия маэстро даст фору иным широко известным изыскателям. Он учредил журнал «Наша улица», печатает экспериментальную литературу. Сколькие таланты заблистали в этом журнале — опубликовавшись впервые! А еще снимает фильмы (в редкие часы передышек) о поэтах Александре Тимофеевском и Кирилле Ковальджи, ныне здравствующей Веронике Долиной и ушедшем Евгении Бачурине, живом художнике Вадиме Снегуре и умершем переводчике Мильтона Аркадии Штейнберге, о дикторе центрального телевидения прозаике Ваграме Кеворкове и поэтессе Нине Красновой, о недавно почившем русском орфее Анатолии Шамардине и о писательнице Марии Голованивской… Круг общения неожидан и неохватен. Его сын, художник Александр Трифонов, целеустремленно пошел талантом в отца и одержимо рисует. А жена Аня — постоянно в театре. Не семья, а содружество муз! Вобравшее все виды искусства. Заслуженный во всех смыслах человек (потому и не отмеченный громкими наградами) спокойно относится к своей обособленности в мире погонь за официальными званиями. И полагает: писатель, когда творит, должен пребывать в башне (необязательно из слоновой кости), но при этом обязан в нетворческие моменты пропагандировать свои произведения — бумажно или в Интернете, на заборах. (Когда вижу на стенах краткие энергичные надписи, вспоминаю Кувалдина: не он ли таким образом приобщает прохожих к своему методу познания мира и рекомендует прочесть свои книги?) Мы однажды разговорились. Я рассказал (чего обычно не делаю) о детстве в Мансуровском переулке близ Арбата, о дворике, где было три палисадника, о своем папе, которого, возможно, не раз видел в подвальном окне нашей квартиры Михаил Булгаков, проходивший по этому переулку в гости к другу-художнику, жившему в одноэтажном особнячке, увитом плющом. Кувалдин сказал: «Я должен это увидеть». И мы пошли в мое детство, в мой двор (до сих пор существующий, но уже заасфальтированный и без палисадников), расположенный рядом с домом, где бесчинствовал Швондер. Приблизились к подвальному окну, где в снах я часто продолжаю видеть папу и дедушку… Кувалдин воскрешает прошлое и торопится сохранить настоящее. Его девиз: «Незафиксированное не существует». Он по-гётевски улавливает мгновения, чтобы сделать их вечными. Он пишет без оглядки на власть, не угождает расхожим вкусам, создает сюжеты, которые крайне важны для читателя, ищущего ответы на самые болезненные вопросы. «Философия печали» — если в двух словах… Так называется одна из лучших его повестей. Правильнее обо всем творчестве Юрия Кувалдина не скажешь.