Известный писатель Владимир Смирнов устроил голодовку против оборотней в погонах

История, как сюжет детективного романа: много лет назад он был обвинен в умышленном убийстве. Говорит, что обвинен ложно, но отсидел от звонка до звонка. Как жить дальше? Смириться или доказывать невиновность всю последующую жизнь? Писатель Владимир Смирнов выбрал тернистый путь. Он требует пересмотра своего дела, давно, наверное, пылящегося в архиве — с момента преступления прошло без малого десять лет. Месяц назад писатель начал голодовку и предупредил, что готов идти до конца... Узнав о его добровольном отказе от еды, эту петицию составили друзья писателя: «Председателю Верховного суда РФ Лебедеву В.М. «Просим Вас в надзорном порядке лично рассмотреть уголовное дело в отношении писателя Владимира Смирнова, по которому он был осужден приговором Сергиево-Посадского городского суда Московской области от 23 декабря 2008 года к 8 годам лишения свободы по ст. 105, ч. 1». ...На груди у писателя сидит кот. Кота зовут Волчок. Волчок урчит, довольный происходящим — у него есть дом, хозяин, полная миска. В комнате очень холодно, потому что открыт балкон — кошки, которые живут в этой квартире, могут беспрепятственно покидать помещение и возвращаться когда захотят. Они сыты и свободны. Чего подчас не можем сказать о себе мы, люди. Хозяина Волчка зовут Владимир Смирнов, он член Союза писателей России. И вот уже три с лишним недели, 26 дней к моменту моего приезда к нему, он ничего не ест. Чтобы доказать другим, не себе, то, что никого, кроме него самого, уже давно не волнует. Что он не убийца. Листок-подсказка, заложенный специально для меня между страницами повести Владимира Смирнова «Судный день» — о том, что произошло 25 февраля 2007 года. Страница 195. «С соседями напротив мне не повезло. Хозяйкой квартиры была Люба Томаровская. С ней проживала дочь Марина Шипунова и сожитель дочери Валера Барашенков. Свет у них был отключен за неуплату, окно на кухне выбито, завешено тряпьем и заколочено фанерой. Притон. Пьяницы таскались к ним и днем, и ночью. Жильцы боялись с ними связываться. В последних числах февраля притон облюбовала компания. Они пили три дня кряду. Одурев от выпитого, взялись дубасить в мою дверь... На кухне лежал нож, и больше ничего пригодного для обороны в доме не было...» Как известно, если в начале книги фигурирует нож, то в конце он обязательно... выстрелит. Два срока Скверно за городом в ноябре, первый снег под ледяным дождем быстро превращается в ледяную коросту. Таксист еле ползет — до деревни, где сейчас живет писатель, что в 70 километрах от Сергиева Посада, иначе не добраться. На вокзале меня подхватила Валентина, гражданская жена писателя. Каждый день мотается в Посад — налить воду в лавре. Писатель пьет только из источника. С постели он уже не встает. «Трудно голодать? Все-таки вы не мальчик», — спрашиваю я. Писателю 61. «Нет, не трудно, — не раздумывая, отвечает он. — Я уже голодал на зоне. Для пиара голодовка не годится, а если кому такое в голову придет, то надолго дурака не хватит. На голодовку идут от чудовищной несправедливости, от безысходности и от избытка чувств. На зоне меня хотели заставить есть насильно, врач показал мне полуторалитровую банку с манной размазней. «Либо вы будете съедать это самостоятельно, либо мы все равно станем вас кормить — но через зонд». Я согласился есть сам. Другого выхода все равно не было — так и так каша оказалась бы в моем желудке». Волчок с недоверием смотрит на хозяина. Разве такое бывает? У котов нет свободы воли, одни инстинкты, и поэтому выбор перед ними не стоит — голодать или нет. «Достойно отсидеть свой срок иногда бывает труднее, чем стать писателем», — добавляет Смирнов. А за его плечами, узнаю я, уже целых два срока. Один он получил в Латвии после распада Союза в неспокойные 90-е. Другим его одарила родина-мать. Эпопея русского террориста Латвийская газета «Курземес Вардс», 1995 год. «Самой яркой трагикомедией прошедшего лета наша редакция назвала террористическую эпопею Владимира Смирнова. Организованному им спектаклю позавидовал бы самый высокооплачиваемый сценарист триллеров в Голливуде, Смирнову удалось стать самым остроумным террористом новейшей истории Латвии, который умудрился 112 суток водить за нос самых ловких ищеек Латвии, Лиепая 4 месяца находилась на осадном положении». ...Он вырос в Латвии, в морской выветренной Лиепае, в начале 90-х таким, как он, там оскорбительно бросали в лицо — «оккупанты». «Получается, что я оккупировал Латвию, сидя на детском горшке, — не устает возмущаться Смирнов. — От несправедливости у меня чесались кулаки, я призывал своих соотечественников не к топору — к принятию российского гражданства, ведь в Латвии мы не имели никаких прав». Владимир Смирнов создал Ассоциацию российских граждан Латвии. «Я исходил из того, что вместе мы, русские, можем стать мощной силой». Местные газеты называли Смирнова рукой Москвы и агентом Кремля. «Однажды бросили гранату в мою машину. Вообще, не подумайте плохого, я люблю латышей. Моя первая любовь была латышка. И на зоне я дружил с латышом Улдисом Стугисом, он сидел за ограбление и писал изумительные стихи», — писатель замолкает, закрывает глаза, мне кажется, что он потерял сознание, но нет, приходит в себя. Однажды к Смирнову нагрянула полиция. Его жена как раз возвращалась домой, полицейские отняли у нее ключи от квартиры, пристегнули наручниками руку к перилам. Смирнов схватился за топор и выскочил на лестничную площадку. Полицейские кинулись врассыпную... Он крикнул первое, что пришло на ум, что у него автомат и гранаты и что, если ее не отпустят, он взорвет весь дом. ЧП государственного масштаба. Здание оцепили, вызвали спецгруппу и снайпера из Риги. По иронии судьбы на одной площадке с будущим писателем жил начальник службы безопасности города. «Он был должен мне 6 тысяч долларов, и я предложил ему в счет погашения долга, чтобы он помог мне бежать». Им удалось выбраться за кольцо оцепления, «террориста» и «заложника» никто не преследовал, те недолго покрутились на машине по ночному городу, и Смирнов отпустил главу местного «ФСБ», а сам дворами ушел к любимой старенькой учительнице, у которой его точно бы не стали искать. Город наводнили войсками и бронетехникой, в Лиепаю приехал премьер-министр Латвии и министр внутренних дел. ...Слушая рассказ писателя, я вспоминаю свою недавнюю поездку в Лиепаю — разоренный городок у стылого моря, невозможно себе представить, что когда-то это прибалтийское захолустье перевели на осадное положение из-за одного-единственного человека. Четыре месяца писатель менял места укрытия, нигде не задерживался больше одного дня. «Меня арестовали в ноябре. Умер отец, и я не мог не проститься с ним. Понимал, что этим воспользуются, но нервы были на пределе, — переводит дыхание писатель. — Я пришел домой и сел возле тела отца. Раздался звонок по домашнему, в трубке молчали». «Да, это я, идите, гады, я вас жду». Он ждал, что откроют огонь, изрешетят при любом резком движении. Но все обошлось арестом. Уже за решеткой, а дали ему три года, Смирнов ходатайствовал о переводе в российскую тюрьму, ведь он оставался гражданином России, так что на свободу он вышел из Псковской колонии с твердым намерением изменить свою жизнь, начать все с чистого листа, заново, окончил Высшие литературные курсы, литературный институт, вступил в Союз писателей РФ. «У меня за душой ничего не было, кроме России, но я еще не ведал, что она меня тоже предаст». Кровь на диване Притон в соседской квартире, загаженный подъезд, пьяная ругань... «Ночью снова кто-то бухал в мою дверь. Чувствовал себя как в осаде. Голуби толклись за моим окном. Помню, как-то возле лавры, когда я разбрасывал пшено, богомольная старушка истово сказала: «Голубь сколько раз клюет, столько за тебя поклонов кладет Богу». Мне эти слова запали в душу, и я кормил голубей всю зиму». Последний раз он бросил им пшено 25 февраля 2007 года. Потом решил, что должен наведаться в соседский притон, проучить забулдыг. Взял палку. Подумал и захватил нож в чехле. Чтобы было чем отбиваться, если нападут. Визит действительно закончился дракой. Одного из пьяниц, самого наглого, писатель огрел палкой по голове. «Не успел к себе вернуться, как дверь в мою квартиру распахнулась, и ко мне ввалился мордатый тип, схватил меня за горло, давай душить, я в ответ полоснул его ножом по руке...» — И вот в его смерти вас обвинили? — Нет, он боком-боком вышел из моей квартиры, а через несколько минут прошел под окном, придерживая раненую руку. Больше я его не видел. А минут через пятнадцать постучал сожитель хозяйки притона и попросил меня вызвать «скорую помощь», сказал, что кому-то плохо. На этот раз к соседям писатель заглянул без стука. Его приход словно никто и не заметил. Он увидел еще одного незнакомого мужчину, неподвижно валявшегося поперек старого дивана с задранной рубашкой. «Я попросил пьяниц положить лежавшего поудобнее. Но никто не сдвинулся с места. Сейчас-то я понимаю, что они уже знали, что это криминальный труп». Как говорит писатель, он просунул руку под спину мужчины, подтянул его на диван, брюки лежащего были мокрые, но в тот момент Смирнов не понимал, что это кровь. Подъехавшая бригада «скорой помощи» констатировала, что мужчина убит ножом. Дом наполнился людьми в форме, алкаши злорадно начали показывать на писателя: «Смотрите, он же весь в крови!» «С ужасом замечаю, что на правом рукаве и на брючине, на бедре, видны большие темные пятна... Я же об него испачкался. Представляю, что у меня дома еще и окровавленный нож после драки с мордатым, все, как нарочно, против меня». «Сергиево-Посадской горпрокуратурой 25.02.2007 года возбуждено уголовное дело №14871 по признакам преступления... В ходе предварительного следствия было установлено, что Смирнов В.О. в ходе ссоры, возникшей на почве личных неприязненных отношений, в подъезде д. 2 по ул. Дружбы г. Сергиева Посада нанес удар ножом Греку Р.В., от которого потерпевший скончался». Приговор — виновен. Восемь лет до правды «В некоторых случаях голодовка — обычный инстинкт самосохранения. Больной не будет есть, когда для организма это вредно, — объясняет мне Владимир Смирнов. — Я же голодаю ради восстановления справедливости. Года полтора я колебался, не сжечь ли себя на Красной площади. И в результате выбрал медленное самосожжение — отказ от еды». Писатель не спрашивает меня, верю ли я в его историю. Я вижу, что вся его жизнь — до самых краев — наполнена только тем, что он пережил десять лет назад. Больше в нее ничего не вмещается. Он до сих пор не может выйти из той комнаты, где лежит труп. И, значит, не может освободиться. «На другой день пьяницы дали одинаковые, как под копирку, показания... Что это якобы я затащил к ним в квартиру уже мертвого потерпевшего и сказал, что так будет с каждым из них. Во время следствия я умолял провести эксперимент, что рисунок дивана и размер с формой кровавых пятен на нем полностью соответствует тому, который был на моей одежде, но мне раз за разом отказывали в моей просьбе. Не был допрошен и тот мордатый, с которым мы подрались в моей квартире. Никого не интересовала правда. В деле, как я считаю, была масса нарушений, на которые никто не обращал внимания», — говорит писатель. Хотя первый приговор в отношении Владимира Смирнова Московский областной суд отменил, не хватало доказательств, дело отправили на повторное расследование. «Но, сами понимаете, висяки никому не нужны. И поэтому в моем деле появилось множество фальсификаций, — говорит Смирнов. — Так, в моем уголовном деле имелись два биологических исследования, №976 и №2716, эксперты изучали группы крови, той, которую нашли в моей квартире, и той, что была у убитого. Экспертизы были проведены в разное время и дали взаимоисключающие результаты. Самая первая экспертиза показала, что кровь в двух квартирах, моей и у соседей, была разная, то есть принадлежала двум разным людям — на моей кухне мордатому, которого я ранил в руку, а в притоне — убитому, первая и третья группа соответственно, но уже следующая экспертиза показала, что везде одна и та же первая группа, — продолжает писатель. — Я уверен, что не о простой ошибке идет речь, а о подлоге, подмене образцов, его провели впопыхах, предельно нагло, потому что были уверены, что копать никто не станет». Основные свидетели обвинения, хозяева притона, вскоре выпили паленой водки и померли... Но их обвинительные показания остались. «Все те годы, что я провел за решеткой, я писал жалобы во все инстанции. Но в ответ приходили одни отписки», — возмущается писатель. За время долгого сидения ему, как он говорит, часто попадались на глаза журналы, в каких любят публиковать исповеди раскаявшихся зэков — и потом распространяют в колониях для перевоспитания. «Но ни разу я не встречал исповедей кающихся прокуроров, судей, следователей». ...Сидят убежденные, сидят случайные, невиновные, больные, злые, сломленные и так и не признавшие свою вину... Он говорит, что копил силы для ненависти и борьбы. За ворота колонии писатель вышел с большой коробкой, в которой сидели три кота. Старый и больной Рыжик, брюнетка Лада и крошечный котенок Волчок. — Они и есть теперь все мое богатство, — добавляет он. — Похоже, вы очень любите кошек, гораздо больше, чем людей из органов, — констатирую очевидное я. — Когда-то в детстве с мальчишками мы замучили котенка, — честно признается Смирнов. — И я так и не могу простить себе это, забыть ту кошачью смерть. Всю свою жизнь теперь я искупаю перед кошками свою вину, но никакой другой вины у меня перед Богом нет. От голодовки к истине Писательские организации вступились за своего коллегу. Оказывается, можно сочинить десятки талантливых книг, а прославиться — публичным протестом, разве же это справедливо? «Про ситуацию с Владимиром Смирновым мы узнали сразу. Пытались его отговорить, но бесполезно. Написали в Следственный комитет, председателю Верховного суда, — перечисляет Геннадий Иванов, секретарь Союза писателей РФ. — Знаете, похожие эмоциональные сюжеты ведь были и в СССР, я вам так скажу, но только сейчас они приобрели какой-то мрачноватый оттенок. Творец голодает не ради любви к женщине или спора с друзьями, а для доказательства того, что он — порядочный человек. — Вы, молодые люди, не думаете о вечности, о том, с каким багажом подойдете к своему финалу, — рассуждает и Иван Переверзин, председатель Международного сообщества писательских союзов. — А на склоне наших лет пора уже помыслить и о душе. Лично я полностью на стороне Владимира Смирнова, с которым давно дружен, да, его решение по отношению к себе самому достаточно суровое, но он имеет право на восстановление справедливости. А придти к истине, как известно, можно только через страдания. Когда я дописывала этот материал, чувствовалось, что писатель устал. Адреналин спал. История становилась похожей на одну из глав его будущей книги. «Други мои. Почто бросили меня одного биться против оборотней в погонах, чего боитесь, что выжидаете? Может быть, остались одни только оболочки? Я еще немного подожду и попрощаюсь вежливо со всеми...» Статья готовилась к печати, когда Владимир Смирнов написал на своей странице, что прервал голодовку и поел манную кашу, организм сдал. Дух силен, тело слабо. Так нужно ли было оно, это страдание? Или он не настрадался еще за восемь лет за решеткой? Не проще ли простить и отпустить. Не ради негодяев в погонах — ради себя самого. Кто вел когда-то его расследование, кто зачитывал приговор — суд их собственной совести голодовка Смирнова не приблизит. Они о ней и не узнают даже, разве что прочитав нашу газету. Должны быть другие пути, обязательно должны. И очень жаль, что, кажется, их нет. Что всем все равно.