Судьба в двух отделениях
Театр "Современник", на время ремонта своей большой сцены на Чистых Прудах переехавший во "Дворец на Яузе", показал премьеру спектакля "Дама." по пьесе Тадеуша Ружевича в постановке Анджея Бубеня с Мариной Нееловой в главной роли. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ. Постановка пьесы классика польской литературы прошлого века Тадеуша Ружевича -- акт не только художественный, но и просветительский. Признанный еще при жизни (Ружевич умер всего два года назад в весьма преклонном возрасте) одним из главных новаторов польского театра, пьесу "Старая женщина высиживает" он написал полвека назад. Но в России она почти неизвестна -- только недавно случилась постановка в Петербурге. Театр заказал новый перевод Ивану Вырыпаеву и переименовал пьесу просто в "Даму.". Тем самым афиша лишилась важного сигнала зрителю: ведь наличие в названии незаконченного действия -- верный признак абсурдистской драматургии (вспомним "В ожидании Годо" Беккета или "Король умирает" Ионеско), в которой категории действия и сюжета радикально переосмыслены. А подозрительную точку после слова "дама" мало кто из публики замечает -- вот и идет наш театральный люд, не привыкший к ответственному выбору, смотреть на Марину Неелову в роли некоей дамы, наверняка грезя о дамах сердца или с камелиями. Но ни камелий, ни сердечных сюжетов, ни каких-то понятных принаряженной демократической публике историй у Ружевича нет и быть не может. Герои его по преимуществу безымянны, а те три женщины, что все-таки имеют имена, оказываются мойрами, богинями судьбы. Действие начинается в вокзальном кафе, а продолжается на свалке; немолодая женщина, главная героиня пьесы, все первое действие собирается рожать; на сцене много говорят о войне, но диалоги рваные, фрагментарные. Герои словно погружены в тревожное безвременье, и хотя пьеса ускользает от однозначных обывательских толкований, с оглядкой на время написания круг размышлений Ружевича очертить можно -- с одной стороны, о бесплодии человечества, уже неспособного найти общие ценности, оставленного небесами и погруженного в бессмысленные войны, а с другой -- о несбыточных надеждах, за которые люди хватаются даже на самом краю пропасти. Так или иначе, но пьеса Ружевича сегодня настойчиво требует режиссерской жесткости и последовательности, ее нельзя сыграть "вообще", словно взяв понемножку отовсюду, наметив то одну, то другую мысль, а потом их бросив, ничем не соединив персонажей -- да, в пьесе они тоже встретились как бы лишь по воле случая, но сценический "случай" нужно все-таки ясно оформить и объяснить. В его нынешнем состоянии спектакль "Дама." лишь намекает на возможные решения, предложенные режиссером Анджеем Бубенем. Он явно ставит "Старую женщину..." как современную пьесу -- иначе откуда в ней взяться упоминаниям о Бараке Обаме? Но арсенал средств, активированных режиссером, напоминает скорее о времени написания пьесы, чем о театре XXI века. Бутафорская руина с цветным окном, напоминающим о церковных витражах (художник Анита Боярска), набеленные лица актеров, некая многозначительность в интонациях и движениях -- верные признаки того усредненного "метафорического театра", который сегодня не способен увлечь. Впрочем, зачем обо всем этом подробно говорить, если в центре спектакля Марина Неелова. Ее отваге, стоит даже сказать актерскому безрассудству, можно только позавидовать: как же интересен был тот момент, когда, прочитав пьесу Тадеуша Ружевича, актриса сказала "да". Оглядывая спектакль во всей его полноте, поневоле начинаешь размышлять о том, сколько же для этой роли актрисе пришлось изобрести самой. Однако быстро бросаешь это занятие -- настолько интересно смотреть на Неелову. С самого начала, когда бесформенная гора одежд на авансцене вдруг выпускает из себя ноги, которые, совершив небольшое путешествие по спинке кресла, опускаются на сцену и приходят в равновесие с головой эксцентрично одетой безвозрастной Дамы. В первом действии спектакля Неелова предстает во всем блеске комедийно-эксцентрических граней своего дарования. Она буквально обрушивает на зрительный зал каскад разных масок, поз и интонаций. Совершенно невозможно, даже мысленно, зафиксировать ее в каком-либо одном состоянии -- перед нами то древняя старуха, то маленькая девочка, то сварливая ворчунья, то не растерявшая куража кокетка, то насмешливая волшебница, то мстительная ведьма. Эти определения можно длить без конца: непонятно, какую именно маску достанет Неелова в следующую секунду -- и иногда в пределах одной реплики она успевает измениться четыре раза, ничего не упустив и не растратив зря. Однажды она вдруг останавливает вращение этого калейдоскопа, читает монолог Раневской из "Вишневого сада" -- и вот тут ее актерское одиночество непроизвольно, почти страдательно и как-то особенно беззащитно прорывается через мастерскую клоунаду. Во втором действии героиня Нееловой, сменив разноцветную "капусту" одежд на белый балахон, кажется отрешенной и безучастной. Собственно говоря, ее роль и объясняет тему спектакля: первое действие -- неудержимое, почти истерическое желание новой жизни на пороге чего-то страшного, а ко второму все трагическое уже произошло, катастрофа случилась, и теперь остается лишь бесслезно оплакать мир -- так, чтобы протянутая сквозь весь акт колыбельная мелодия на самом деле стала погребальной. В финале нееловская Дама, точно заботливая хозяйка, приводит мир-кладбище в порядок -- прежде чем самой уснуть навеки -- за все тем же столиком кафе.
