«Женские ноги должны быть длинными»

«Большая книга» — самая влиятельная российская литературная премия — 6 декабря огласит имена лауреатов этого года. Среди финалистов конкурса писатели Людмила Улицкая, Леонид Юзефович, Александр Иличевский, Алексей Иванов, Евгений Водолазкин — всего 11 авторов. По просьбе «Ленты.ру» член жюри премии «Большая книга», литературовед Михаил Эдельштейн рассказал о текстах шорт-листа.

Петр Алешковский «Крепость»

Несколько лет назад один критик, блюдя профессиональную честь, но не желая обижать знакомого прозаика, изобрел замечательный эвфемизм: у романа имярек, написал он, есть «все достоинства, за исключением стилистических» — читай: литературных. То же можно сказать про «Крепость» Петра Алешковского, который за несколько дней до вручения «Большой книги» стал лауреатом «Русского Букера». Его книга про честного археолога, защищающего древнерусское архитектурное наследие от бездушных и корыстных бюрократов, актуальна, точна в социальных диагнозах, обнажает болевые точки современности — одна беда: автор забыл ее написать. От протокольного языка среднестатистической советской прозы он, по точному замечанию питерского литератора Валерия Шубинского, переходит к прохановскому барокко — лишь для того, чтобы тут же вернуться обратно, к привычной безъязыкости. Включение этого романа в шорт-листы самых престижных премий, тем паче его олауреачивание — убедительное доказательство системной деградации отечественного литпроцесса. Цитата: «Десять лет назад Виктор защитил слабенькую кандидатскую в Тверском университете. Иван Сергеевич выступал на защите оппонентом и поддержал-пожалел, выдал аванс молодому человеку, но парень не оправдал надежд. Получив диплом и некий вес в провинциальном ученом сообществе, Калюжный сразу же переключился на поиски денег для раскопок. Экспедиция его заработала как часы, землю лопатили кубическими метрами, но наукой там и не пахло, о науке новоиспеченный кандидат больше не вспоминал. Виктор вызывал теперь у Мальцова брезгливое отвращение».

Евгений Водолазкин «Авиатор»

После романа о средневековой Руси Евгений Водолазкин написал роман о российском ХХ веке — его герой родился в 1900-м, был заморожен в рамках научного эксперимента на Соловках в 1932-м и «воскрешен» в 1999-м. Впрочем, и в «Лавре», и в «Авиаторе» время действия интересует автора куда меньше, чем человек, в этом времени живущий. «Лавр» был снабжен подзаголовком «неисторический роман». «Я мыслю неисторически», – признается и герой «Авиатора», уверяя, что революции и войны происходят не из-за экономических или политических предпосылок, а просто потому, что дерьмо в человеке «входит в резонанс с дерьмом других». Водолазкин — писатель профессиональный. Казалось бы, странно подчеркивать профессионализм одного из самых известных российских прозаиков, но в русской литературе сейчас происходит такое чудовищное падение ремесла, что владение элементарными техническими навыками — умение придумать внятный сюжет, организовать композицию, менять по ходу повествования речевые регистры — само по себе вызывает уважение к автору. Впрочем, как обычно и бывает, недостатки писателя оказываются прямым продолжением его достоинств. Роман Водолазкина не живое растение, а механический конструктор. Тут нет ни одной детали, которая грамотно и ладно не срифмовалась бы с другими, ни одной мысли, которую бы герои подумали сами, без подсказки автора. Цитата: «— Что это было? — кричу, обливаясь слезами, сестре Валентине. — Почему счастье жизни моей вспоминается мне не полностью? Прохладными губами Валентина прижимается к моему лбу. — Может, тогда оно перестало бы быть счастьем. Может. Но чтобы понять это, нужно все вспомнить».

Мария Галина «Автохтоны»

Марию Галину традиционно относят к писателям-фантастам. В «Автохтонах», однако, упыри, саламандры, двойники и весь прочий мистико-фантастический антураж оказывается лишь красивой декорацией в разговоре о жизни и смерти, истории и власти, тирании и свободе. Бонус для читателя — не названный, но легко узнаваемый Львов, где происходит действие романа: уютные кафе, старинные мостовые, атмосфера загадки и тайны. И каждый здесь проживает по нескольку жизней, как проживает их сам город с его «слоистой» историей. И сюжет романа делает поворот за поворотом, один неожиданнее другого, и каждый раз невозможно угадать, что ждет впереди, какой еще сюрприз приготовила читателю авторская фантазия. Главный недостаток прозы Галиной — завязки в ней, как правило, интереснее и убедительнее развязок. Новый роман не исключение. Это, впрочем, не мешает «Автохтонам» выглядеть ярче, живее, «разноцветнее» большинства отечественных бестселлеров. Цитата: «— Вам как всегда? Официант возник бесшумно, как бэтмен, весь в черном, очень строгий и очень молодой. И не еврей. Кажется. — Фаршированная щука сегодня особенно удалась, — доверительно сказал официант. — Фиш. Гефелте фиш. — Нет, благодарю. Только не рыбу. — А, — кивнул официант понимающее, — ну, тогда шейку или клецки. Я думал, вы турист. Приезжают и тут же требуют фиш. А у мамы Юзефа фиш никогда не получался, если честно. — А почему тогда вы спрашивали «вам как всегда»? Если думали, что я турист? — Традиция, — сказал официант. — Приезжему одиноко. Он думает, его запомнили в лицо. Узнали. Ему приятно, и он начинает сюда все время ходить».

Владимир Динец «Песни драконов»

Владимир Динец работает в странном жанре: не то беллетризованная диссертация, не то слегка онаученная автобиография, не то вполне документальный, но от этого не менее авантюрный роман. Впрочем, в первую очередь это книга о любви: крокодилов к крокодилицам, а их исследователя — к девушке по имени Настя, которая в конце концов станет его женой. И о любви к приключениям: порой кажется, что даже крокодилы не так дороги автору, как тот риск, порой смертельный, которому он подвергается в процессе наблюдения за жизнью аллигаторов и кайманов. Бессонные ночи в зарослях Миссисипи и нильских камышах, китайская тюрьма, пьяная дуэль в Боливии — будни ученого-зоолога в изложении Динеца больше напоминают похождения Индианы Джонса, чем штудии солидного профессора в уютном кабинете. Впрочем, сам автор благополучно совмещает страсть к авантюрам с работой в университете Теннесси. Пожалуй, единственное, чего не хватает его книге — это опытного редактора. Найдись таковой — и «Песни драконов» вполне могут стать классикой зоологического научпопа. Цитата: «С тех пор как у меня украли рюкзак, я носил все оставшиеся вещи в карманах, так что передвигаться стало легко. Я добрался автостопом до границы и присоединился к конвою. Он состоял из двух БТРов и нескольких старых грузовиков, забитых товарами первой необходимости для охваченного гражданской войной Сомали: кассетами с рэпом и ящиками кока-колы. Обратно грузовики должны были везти кат (легкий наркотик, популярный в странах Африканского Рога) для сомалийских беженцев в Кении».

Алексей Иванов «Ненастье»

«Ненастьем» Алексей Иванов попытался ответить на давно сформировавшийся у читателей и критиков запрос: создать эпос на материале российских 1990-2000-х. Коллективный портрет афганского братства в уральском городе Батуев (читай: Екатеринбург) прозаик вписывает в панораму двух десятилетий новейшей отечественной истории: ларьки, «крыши», банки, спецслужбы — фактура, знакомая кому по газетам, кому по собственному опыту. Попытки такие предпринимались и раньше: вспомним хотя бы «Слой» Виктора Строгальщикова или — на чуть более раннем материале — «Чертово колесо» Михаила Гиголашвили. Проблема в том, что сколько авторы этих вещей ни пытаются придумать всеобъемлющую работающую метафору, насытить свои полотна символическими смыслами — публицистическая составляющая раз за разом берет верх, на выходе неизменно получается гипертрофированный криминально-психологический очерк. Причина, полагаю, в ошибочной формулировке задачи — материал еще не остыл, еще не сформировалась историческая дистанция, необходимая для такого романа. Подождем 20-30 лет — глядишь, и появится у нас российский аналог «Крестного отца». А пока не будем толкать писателей под руку. Цитата: «— И все же, Витя, я не понимаю, как такое случилось. Как простой и безоружный водитель автобуса, не спецназовец и не фокусник, ухитрился отнять у четырех охранников с карабинами сто сорок миллионов рублей? Это в голове не укладывается, Витя. Ты сумеешь объяснить? Вопрос был риторический. Басунов еще вчера вечером, едва вырвался от следователя, все рассказал боссу пошагово и по секундам. В этом же самом кабинете. Сейчас Щебетовский просто нагнетал страха, чтобы легче давить. — Вы намекаете, Георгий Николаевич, что я был в сговоре с Неволиным? — Можно подумать что угодно, и про сговор тоже. — Если бы я хотел ограбить вас, зачем мне нужен Неволин? И почему я раньше не ограбил? Я перевожу ваши деньги уже четвертый год. — Но такой суммы, Витя, никогда прежде не бывало».

Александр Иличевский «Справа налево»

Что бы ни писал Александр Иличевский — рассказы, романы, эссе — он всегда пишет в своей фирменной манере: взахлеб, с неожиданными параллелями и ассоциациями, с постоянными отступлениями и ответвлениями, загромождая текст эпитетами, сравнениями, метафорами. Новая книга путевых — и не только — заметок не исключение. По прихоти свободной, «беззаконной» авторской мысли чередуются страны и континенты, геология, физика, мистика, Лев Гумилев, Иегуда Галеви, Талмуд… Бесконечная поэма в прозе, сплошной лирический поток, от которого во все стороны летят брызги. К Иличевскому можно предъявлять много претензий, но у него есть одно неоспоримое достоинство: он настоящий, его оптика – это оптика писателя, он смотрит на мир писательским взглядом. Цитата: «В великом гимне планете Земля — фильме «Койяанискаци» — камера движется на самолетной высоте над гористой пустыней в Чили. Причудливые слоистые скалы, напоминающие одновременно и вертикальную мрачную готику, и органического Гауди, казалось бы, неотличимы от каньонов Юты. Но в Юте известняк из-за избытка окислов железа красноватый — рыжий, рудой, даже персиковый; такого больше нигде не сыскать. А, например, только в низовьях Волги были открыты особые эрозивно-наносные образования, напоминающие с высоты волнистое, как стиральная доска, дно мелководья».

Анна Матвеева «Завидное чувство Веры Стениной»

Кажется, именно для таких романов в свое время был придуман ярлычок «качественная проза». Две героини, одна из них с молодости завидует другой. Фоном — дети, мужья, друзья, знакомые. Ближе к финалу выяснится, что завидовать было особенно нечему (читатель догадается об этом значительно раньше). Но еще ближе к финалу все станет совсем хорошо. Кажется, это называется «трудное счастье». Гладкая история, легко читается, быстро забывается. Необязательность вообще основная черта прозы Анны Матвеевой. Писательница рассказала про Веру и Юлю — а могла бы про Зину и Таню, Олю и Аню, Зиту и Гиту. Чтобы читатель не спутал — перед ним серьезный текст из шорт-листа «Большой книги», а не какой-нибудь там женский роман — главной героине в лучших традициях Дины Рубиной приписывается способность тонко чувствовать живопись. Правда, тут приходится верить автору на слово, так как никаких мало-мальски убедительных примеров удивительных способностей Веры Стениной в романе не приводится. Но мы, разумеется, поверим, отчего же не поверить. Цитата: «Прежде Вера не задумывалась о том, что женские ноги должны быть длинными, но теперь беспощадная правда стояла перед ней в лице Юльки — точнее, правда была в ее ногах. Первого сентября Витя Парфянко, помнится, споткнулся взглядом о Юлькины ножки, а потом и просто — споткнулся. Копипаста была в тот день еще и в очень удачной юбке — и проносила ее до весны, пока не села на тополиную почку. А Вера Стенина, глядя на красивую Юльку, впервые ощутила внутри странный трепет. Маленькое создание, запятая, если не точка, открыло глаза и осмотрелось. Для существа, только-только увидевшего мир, у него был на редкость цепкий, внимательный взгляд. Зависть была наблюдательной — как юнга».

Сергей Солоух «Рассказы о животных»

Название этой книги — сплошной обман. Это вовсе не рассказы, а роман, и животных там почти никаких нет, одни люди. А если настоящие звери все же появляются в книге, то выглядят куда симпатичнее большинства персонажей. Главный герой, бывший доцент Южносибирского (читай: Кемеровского) политеха, работает менеджером в интернет-конторе и непрестанно колесит по делам фирмы по бесконечным сибирским дорогам. Он ненавидит работу, сотрудников, клиентов — и свою жизнь, из которой давно ушел смысл: осталось лишь чувство долга по отношению к непутевой дочери и алкоголичке-жене. Зачем жить, когда жить больше незачем — этим вопросом человек со смешной фамилией Валенок задается каждый день, не находит ответа, но опять и опять уезжает за сотни километров — в слякоть, метель, гололед. Книгу Солоуха легко прочитать как роман социальный. «Рассказы о животных» действительно жестко привязаны к месту и времени: это история краха поколения итээров, вошедших в профессию в тот момент, когда их знания, навыки и система ценностей оказались никому не нужны. Но из этой истории вырастает, по определению Леонида Юзефовича, вневременная притча, вариация на тему Книги Иова, рассказ о незаметном повседневном героизме незаметного человека. Цитата: «Вот когда, на третьем или на четвертом году превращения преподавателя, учителя в менеджера, продажника, возникло это чувство нескончаемости. Без линии отрыва. Без точки. Без предела. Какой-то медицинской, равномерно, и вглубь, и вширь, насквозь пропитанной, проморенной и вываренной в сером антисептике ваты, в которой нет и не может быть личинок, туфелек и куколок. Живого. Всего того, что обещает будущее. И крылья. Легкие, неутомимые, резные».

Людмила Улицкая «Лестница Якова»

В «Лестнице Якова» две линии, современная и историческая. В основе последней — реальные письма деда Улицкой и его личное дело из архивов госбезопасности. Как часто бывает, слегка беллетризованный нон-фикшн берет верх над авторским вымыслом — читать историю Якова Осецкого куда интереснее, чем следить за судьбой его внучки Норы. Вывод автора — или, если угодно, ее философия истории — вполне пессимистичны: жизнь человека трагична сама по себе, независимо от того, выступает ли в роли палача тоталитарное государство или любимый человек. И какое бы ни было тысячелетье на дворе, судьбы людей разных поколений, при всех внешних отличиях, состоят, в общем-то, из одного и того же материала. Бонусом — характерный для последних романов Улицкой ликбез: множество сведений о живописи, театре, литературе и т. д. Цитата: «Прошел год с тех пор, как Тенгиз уехал, даже больше. Нора поменяла в жизни все, дотла. Хотела, чтобы не осталось следов от прошлого, чтоб никогда больше не случалось таких пожаров, потопов, землетрясений, потому что надо жить, надо выжить, а Тенгиз уезжает всегда, уезжает навсегда… со своей небритой щекой, с рукой скульптурной, как у Давида Микеланджело, с неправильным прикусом, запахом деревенского табака, с узкими бедрами и тощими, как у собаки, ногами, и никогда, никогда больше не удастся сыграть этот великий, убийственный спектакль…»

Саша Филипенко «Травля»

Попадание этого текста в шорт-лист «Большой книги» — абсолютная загадка. Полагаю, отборщики сочли наличие в романе олигархов, бандитов, геев и журналистов-правдоискателей свидетельством острополитической актуальности. На самом деле «Травля» — простенький памфлет и ничего сверх. Беда даже не в газетной фактуре, а в газетном взгляде на эту фактуру. Самое комичное в книге — попытка усложнить одноаккордное повествование сонатной композицией, отчего вся затея окончательно скатывается в фарс. Цитата: «Я вдруг вспоминаю рассказ брата и передаю Феде айпад. Пять открытых «окон», столько же разгромных статей. Я вспоминаю свое предыдущее выступление здесь, в Лугано. Тогда меня назвали главным разочарованием 2015 года. Местные критики посчитали, что я слишком переоценен. Сочувствовали Баху. Во всех рецензиях утверждалось, что соната была сыграна чересчур медленно, многозначительно и совершенно растерянно. Все так, только вряд ли критики подозревали, что произошло в тот день».

Леонид Юзефович «Зимняя дорога»

Документальный роман об одном из последних эпизодов гражданской войны — якутской «дуэли» 1922 года белого генерала Анатолия Пепеляева и красного командира Ивана Строда — лишний раз доказывает то, что, в общем-то, было вполне очевидно и раньше: Леонид Юзефович — прекрасный прозаик, дотошный историк и умный человек. Обаяние этой книги столь велико, что ее вполне могут читать люди, вовсе не интересующиеся событиями тех лет, — просто как притчу о том, как два рыцарственно-благородных человека волей истории становятся непримиримыми врагами. А через несколько лет почти одновременно гибнут от рук победителей, на стороне которых сражался один из них. Цитата: «Все сохранившиеся в деле письма Пепеляева к жене написаны им в Якутии. Ни одно из них до нее не дошло. Судя по тому, что он перед ней постоянно оправдывался, ссылаясь то на пославшую его в этот поход высшую волю, то на долг перед народом, Нина Ивановна без восторга отнеслась к перспективе остаться на неопределенный срок одной с двумя маленькими детьми на руках и едва ли приняла это со смирением. Пепеляев уверял ее, что разлука продлится не больше года, но на год жизни смог оставить семье лишь скромную сумму в тысячу рублей. Это, надо думать, не прибавляло Нине Ивановне оптимизма. К тому же она видала кое-кого из тех, кто подбил ее мужа плыть в Якутию, и не могла не думать о том, что добром это не кончится».