Евгений Евтушенко: «Прощай, наш красный флаг... С Кремля ты сполз не так»

Стихотворение навзрыд - ...Прощай, наш красный флаг... С наивных детских лет играли в "красных" мы и "белых" больно били. Мы родились в стране, которой больше нет, но в Атлантиде той мы были, мы любили. Евгений Евтушенко приехал к нам в «Комсомолку», чтобы записать свое «Прощание с красным флагом» - и... забыл захватить с собой носовой платок. А пришлось читать стихотворение, начальные строки которого четверть века назад (Евтушенко «начал делать» его в 1991-м, а закончил в 1992-м), точно молитву, повторял весь развалившийся СССР. Я отдал поэту свой платок. После нескольких четверостиший платок стал мокрым от слез. Но Евгений Александрович это стихотворение все же дочитал до конца. Лежит наш красный флаг в Измайлове врастяг. За доллары его толкают наудачу. Я Зимнего не брал. Не штурмовал рейхстаг. Я - не из "коммуняк". Но глажу флаг и плачу... (Полный текст стихотворения читайте ниже, в конце интервью) «Красная площадь молчала. И не верила своим глазам» - А как вообще родился этот ваш плач в стихах? - Один мой школьный товарищ позвонил мне и сказал: «Женя, ты должен быть на Красной площади, там, кажется, будут снимать красный флаг. Я немедленно поехал». - Это же ночью было. - Да. Красная площадь была переполнена народом. Было полное молчание, почти не разговаривали, никаких смешочков, ничего не было, ни пьяных, ничего. Все зачарованно смотрели, как будто не верили себе, что сейчас будут спускать флаг. И вот когда он пополз, у всех людей поползли слезы. Я бы не сказал, что это были какие-то рыдания такие. Люди не могли просто удержаться от боли. Некоторые даже закрывали глаза. - А что за люди? - Это были разные люди. Там были и шоферы такси (я, кстати, добирался на такси, и водитель пошел со мной вместе, когда узнал, зачем я иду, и он тоже плакал). Кто-то пришел с детьми, хотя было довольно поздно. Может быть, хотели показать детям, чтобы они увидели этот момент. Это был трагический момент, что-то было такое прямо шекспировское. Люди понимали, что сейчас что-то происходит. Потому что все-таки красный флаг – это же был такой же флаг, как на Рейхстаге когда-то был поднят. И это было для многих людей невыносимо видеть. Некоторые люди вот так, пятясь, уходили. Некоторые, не все. Большинство стояли. И потом долго стояли. Потом начали разговаривать друг с другом. Но не все тоже, группами такими. Это были разговоры только репликами, потому что не складывались слова во фразы. Никогда не думал, что я это увижу вот так. Я там стоял часа два. Главное было – лица людей, они больше выражали, - люди. Это была трагедия для многих. Так оно и оказалось. Трагедия, конечно... У меня сейчас слезы выступают, когда я рассказываю об этом. Я пришел домой и сразу стал писать свое «Прощание»... «По-английски не плачут? Дурак ты!» - Теперь, Саша, хочу тебе рассказать одну историю, как это стихотворение я переводил на английский. - Может, не надо? А им-то зачем? Они не будут плакать. - Дурак ты! - Что, тоже плачут? - Я тебе сейчас расскажу. У меня был один хороший друг, Альберт, профессор. Между прочим, работал в разведке. Тогда они, из американской военной разведки, выбрали лучших людей, они готовились к оккупации России, был такой план. - Гады. - Ну, подожди... Он-то был не гад, он много сделал хорошего. Что делать людям, военнослужащим, когда вызывают и дают задание, что может быть такое, что мы вступим в Россию и нам нужно, чтобы у нас были люди подготовленные, знавшие хорошо культуру России. - Это какие годы? - Это в трумэновские времена. Это первая холодная война. - 60-е. - Да. Я с ним познакомился в 60-м году, когда приехал в Америку. Когда холодная война уже началась. Так вот, это он рассказал тогда, когда мы ехали с ним на выступление. Я только что написал это стихотворение. - Это уже 92-й год? Мы вот так с вами перескакиваем - через десятилетия. - Да. Он разревелся. Меня это не удивляло, потому что он любил Россию. А ты знаешь, что происходит? Когда человек погружается в культуру какой-то другой страны, неважно, кто его направлял, кто его туда толкнул, он уже по-другому относится... - То есть даже шпион плачет? - Да. Ну, разведчик, скажем так. - Нет, это шпион! - Я тебе скажу одну вещь. У Саввы Кулиша был гениальный совершенно в фильме «Мертвый сезон» кусок, когда Банионис сыграл то, как он увидел, как убивают Джона Кеннеди. И как он сидел и рыдал. Там тоже разные люди бывают. Тот рыдал просто. Мы стали переводить. Очень трудно было переводить как стихи. И он, обливаясь слезами, продолжал. Мы выступали в одном хорошем вузе. Перед этим он мне сказал: «Женя, знаешь, это потрясающие стихи, они будут жить всегда. Настолько оно мне нравится, я боюсь, что кто-нибудь это не поймет». Потому что тогда, во время холодной войны, все время устраивали... такие вещи. Начали по приказу Трумэна устраивать такие якобы бомбежки русскими. В бомбоубежища все бежали и так далее, во всех школах они были. Все время были учебные бомбежки: русские идут, русские идут! И вот очень многие люди плакали. Не все. Там были совсем молодые люди, но они очень аплодировали и вдумывались. После этого мы оказались вечером у одного миллионера. Миллионер был из рабочих. Он всю жизнь работал лесорубом. - Такие бывают? - Да. - У нас таких нет. Только бывшие партийные и комсомольские работники. - Не перебивай! Так вот - он пригласил меня домой. Он плакал, я видел это, он сидел и плакал очень сильно. Я говорю: «Я не понимаю вас, вы что, были коммунистом когда-то?» - «Не только не был коммунистом, я был против того, чтобы на моей лесопилке не работал ни один человек, если он был членом какой-либо партии. И даже меня считали консерватором». Это не относилось только к коммунистам – ко всем. Я говорю: «Меня поражает огромное количество слез». Он говорит: «Во-первых, это вообще стихи о не получившихся идеалах. А вы приняли меня за коммуниста? Нет, я никогда не был. У меня не было плохого отношения к русским. Фашистов я ненавидел даже. Я был всей душой против фашизма, на стороне русских. И знаю, что без Сталинграда мы бы не победили». Вот это он мне сказал. Вы не понимаете, почему так много американцев плакало? - Что наш красный флаг спустили? Не знаю. А вы понимаете? - Это он - миллионер - мне говорит. И сам же отвечает... «А потому что мы плакали о том, что мы только притворяемся, что у нас все получилось, а мы знаем, что это наша великая американская тайна, что у нас все мечты наших идеалистов американских, они не состоялись или повернулись в какую-то другую сторону. Поэтому мы плакали, не только сочувствуя тому, что произошло в России, а мы думали о себе». Вот почему так. И меня все время в Америке просили читать это стихотворение. По двойной причине. Ты меня понимаешь или нет? - Нет. - У людей, у которых идеалы их не состоялись... - То есть они на себя эту ситуацию примерили? - Да. А что делать? Когда женщины-иностранки смотрят «Анну Каренину», они перекладывают ее на себя. Ты понимаешь или нет? - Вот это я понимаю... «Рубаха у меня была не русская и не украинская... Советская!» - Знаете, что я еще не понимаю? Очень хорошо помню народного депутата СССР от Харькова Евгения Александровича Евтушенко. Он ходил в длинной рубахе русской по Кремлю. - Не в русской... Это была украинская рубаха. Нет! Советская рубаха была. - Ведь вы же были у власти, вы были депутатом, парламентарием. Значит, вы тоже несете ответственность, что СССР тогда - в дребезги! - А как же нет?! - Почему и столько горя в этих ваших строчках? Евтушенко как депутат, у которого мы брали интервью, за вами бегали, - вы тоже виноваты в развале. - Безусловно. - Поэтому заряд такой у этого стихотворения? - Конечно. Потому что для меня это было очень искреннее изъявление моих чувств, было горе огромное просто. - Сейчас вы не случайно, что ли, приехали сюда из Штатов, где живете и работаете, именно когда четверть века этих событий отмечается? Или это совпадение? - Да нет, это не имеет значения. Эта боль все время лежит во мне. Я тебе это стихотворение читаю из педагогических целей. Потому что не все люди это понимают. То, чего боялись мои друзья-американцы... Они боялись, что кто-то не так поймет и решат, что вы хотите, чтобы снова был Сталин. Что-то в этом роде. Я говорю: да это невозможно просто! - Вернемся к этой печальной дате. Почему вам проще все-таки стихами сегодняшними о ней говорить? - Потому что очень тяжело. - Потому что вы пытаетесь сгладить вину народного депутата СССР от Харькова Евгения Евтушенко за развал Советского Союза? - Ну почему я хочу загладить только свою? Я был тоже одним из них. Я тоже виноват в этом. Это не нарочно получилось, но так получилось. - Вы прямо как Горбачев говорите. - Я считаю, что Горбачев порядочный человек, просто он ошибся, где-то его не хватило. Он оказался не на уровне тех событий, которые он же и вызвал. Когда мне говорили, скажем, Степан Олейник, наш депутат, что Горбачев – это был... Какое-то колдовство... То есть чушь какая-то. - То есть, Горбачева заколдовали? - Да не заколдовали. Он чуть ли не заколдовывал нас. Чушь просто собачья. - Может быть, правда? Я был на этих депутатских съездах. Михаил Сергеевич, кажется, пассы делал какие-то... - Нет, ничего этого не было. «Нам не хватило сахаровского ума» - Что-то вы, Евгений Александрович, задумались. А запись-то идет. - Вот когда - в тот декабрьский день 1991-го - я был на Красной площади, сколько людей ко мне приходили и спрашивали: а как дальше жить? Потому что у нас совершенно непонятная одна есть вещь. Какую систему мы строим? - А вы знаете? - Я не готов давать какую-то развернутую рецептуру. Я знаю, в какую сторону нужно двигаться, с моей точки зрения. Я считаю, что это было предсказано Сахаровым. - А что он предсказал? - Он употребил только очень неудачное слово – конвергенция. Если объяснить это, нужно, в конце концов... Не существует таких систем, даже христианство, одна из лучших религий, даже у христианства была инквизиция. Ошибок было много. - А что конкретно вы имеете ввиду? - Перечитайте Сахарова. Это совет прямой. Ведь сахаровское наследие совсем не разрабатывается... Я считаю, что как раз совершенно неправильный взгляд был у некоторых людей того времени на Андрея Дмитриевича Сахарова. Потому что он был практически идеалист. - То есть, вы хотите сказать, был вариант... Вот сейчас спорят, был вариант сохранения Союза в каком-то виде, в виде конфедерации, или не было. - Конечно, был. - Вы считаете, что у Сахарова были какие-то рецепты на этот счет? - Такие вещи я не говорил. Я не знал. Я думаю, что он просто не успел об этом сказать. Но его идея конвергенции подтверждается... Во-первых, я никогда не слышал из его уст какого-нибудь... Как бы вам сказать? Оскорбления социализма. Как говорили некоторые молодые залихватские ультрадиссиденты. Вы знаете, кто мне сказал, что он плакал тоже тогда? Вот, пожалуйста... - Не Горбачев ли? - Нет. Мне сказал это Юлий Даниэль. Он фронтовик, между прочим. - Никогда бы не подумал. - Почему? А мне было ясно. Потому что я был на его процессе, я видел. У него были антибюрократические мысли, но не антисоциалистические. Мы спорили с Синявским о многом, но он понимал, что такое мечта о социализме, понимал, что в ней были и чистые люди, и идеалисты, которые ничем не замараны. Столько сил было в эту идею вложено, столько жизней, столько крови... - Горбачев сейчас впервые стал говорить о том, что возможно возрождение в прежних рамках Советского Союза. Это потому, что Путин создает какие-то новые формирования – ЕврАзЭС, например, Таможенный союз? - Я не занимаюсь сейчас профессиональной политикой, я говорю о том, почему я написал это стихами. Я сразу это увидел, я считал, что... Знаешь, сослагательного наклонения в истории нет, к сожалению. Я не хочу смотреть назад, что мы не сделали, это бессмысленно. Может быть, что-то нельзя было сделать. Но все равно я знаю, что сейчас... Во-первых, мы настолько остаемся связанными все вместе. Мы все как бы разошлись по своим квартирам, но никто друг друга, если уж говорить по-честному, понять не может по-настоящему. Никто не сможет так, как мы можем понять друг друга, мы еще не потеряли эту возможность. - Вы имеете в виду нас, Россию? - Нет. Нас как советских людей. Я, например, тоскую о многих своих друзьях в разных республиках, которые вроде отошли от нас. Грузия, Абхазия... - Абхазия не отошла, она наша. И Южная Осетия наша. - Знаешь, это не такая наша, которой она была. - Понятно, что не такая, но все равно это не Грузия. - Понимаешь, существует какая-то боль, какая-то тяга... И надо все-таки эти драгоценные отношения каким-то образом понемножечку, потихонечку восстанавливать. Потому что было замечательное культурное пространство. - Оно осталось в принципе. - Правильно, оно осталось. Не совсем так, как это было. * * * - То есть, поэт Евтушенко теперь грезит о том, чтобы... - Почему грезит? - ...Чтобы вы пришли однажды на Красную площадь и увидели, что снова стяг (не обязательно красный, но - союзный!) поднимается вверх? Вы думаете об этом дне? Может быть такое, чтобы он снова вверх пополз? - Знаешь, когда-то Владимир Владимирович выступил. Он разговаривал со всей страной... - Маяковский или Путин? - Путин. Он произнес одну фразу... (Цитирую на память) «Тот, кто родился в Советском Союзе, но не тоскует по нему иногда, у того нет сердца, а тот, кто любой ценой хочет его возродить, у того нет головы». Это очень точно сказано. Возрождение - оно ни в коем случае не должно быть насильственным. Мы должны вообще показать пример поведения, которое бы привлекало людей к нам... А теперь - новые стихи... СОН О САХАРОВЕ Ваш глас нам послан был с земли к земле родимой, не варяжской. Вы были стойким неваляшкой - как на пружине завели. Уж если на трибуне встали, вам о войне не прекословь. И голосом в Афганистане Вы останавливали кровь. Слезу, бывало, ночью вытрешь, но вновь не допущу слезу. Я вас всегда, Андрей, свет Дмитрич, в себе, как Родину, спасу. Рассказ Ваш помню об эпохе, как вы студентом без стыда, перебирали холм картохи, ученый будущий тогда. Вы не играли в либерала, Страх вас в парламенте не брал. Сама картошка выбирала тех, кто ее перебирал. С предвидящими все глазами Вы будущее предсказали - без слов фашизм, ГУЛАГ, война - вот сахаровская страна. Что конвергенция? Мне лично поменьше морд, и все с концом. Дружите, измы, только лишь бы все - с человеческим лицом. Во сне увидел я впервые, что робертфростовский топор между Америкой с Россией рассек по-плотницки забор, и нанесет визит свой светский Гекльберри Финн из книжки детской, и кореш Джим в их общий плот прилежно щепочки смахнет. Но вдруг ты спросишь, внучка Роза, опершись грустно от серьеза на нежный крошечный кулак: «Мне рассказали про Гулаг... А это правда было так?» Что ей сказать - полуирландочке , с глазами, как на елке лампочки... И сон мой сразу разлетится, как вдруг подстреленная птица, распавшаяся на лету... Нельзя солгать в минуту ту! Но и нельзя дать обещанья, что так не будет никогда. Душа умрет от обнищанья во обещаньях нетверда. Нет, надо клятву свято выполнить, а не поспешно ее выпалить. Я в братство будущее верю, и всех людей беру в родню. Я Русь хранил в ЭсЭсЭсэре, И ЭсЭсЭр в душе храню. Все в мире сущие народы вздохнут, и Мать-Земля сама с Россией пушкинской свободы, и сахаровского ума. Евгений ЕВТУШЕНКО. 16 декабря 2016 г. Переделкино. ПРОЩАНИЕ С КРАСНЫМ ФЛАГОМ Прощай, наш красный флаг... С Кремля ты сполз не так, как поднимался ты - пробито, гордо, ловко под наше "так-растак" на тлеющий рейхстаг, хотя шла и тогда вокруг древка мухлёвка. Прощай, наш красный флаг... Ты был нам брат и враг. Ты был дружком в окопе, надеждой всей Европе, но красной ширмой ты загородил ГУЛАГ и стольких бедолаг в тюремной драной робе. Прощай, наш красный флаг... Ты отдохни, приляг, а мы помянем всех, кто из могил не встанут. Обманутых ты вёл на бойню, на помол, но и тебя помянут - ты был и сам обманут. Прощай, наш красный флаг... Ты не принёс нам благ. Ты с кровью, и тебя мы с кровью отдираем. Вот почему сейчас не выдрать слёз из глаз так зверски по зрачкам хлестнул ты алым краем. Прощай, наш красный флаг... К свободе первый шаг мы сделали в сердцах по собственному флагу и по самим себе, озлобленным в борьбе. Не растоптать бы вновь очкарика "Живагу". Прощай, наш красный флаг... С наивных детских лет играли в "красных" мы и "белых" больно били. Мы родились в стране, которой больше нет, но в Атлантиде той мы были, мы любили. Лежит наш красный флаг в Измайлове врастяг. За доллары его толкают наудачу. Я Зимнего не брал. Не штурмовал рейхстаг. Я - не из "коммуняк". Но глажу флаг и плачу... 1992 г.