Человек – вот капризная скотина – не хочет в канаву

Интересно смотреть, как миф подчиняет себе историю. Как миф сочиняет свою историю – свободно переделывая прошлое и рассказывая ту сказку, которая нравится миллионам ушей. За что любят Сталина? Интересно смотреть, как миф подчиняет себе историю. Как миф сочиняет свою историю – свободно переделывая прошлое и рассказывая ту сказку, которая нравится миллионам ушей. За что любят Сталина? Почему каждый год, в день рождения дяди Джо, мы снова видим, что его бюст у Кремля тонет в цветах, а какие-то люди, большинство из которых родились уже после Чейн-Стокса, все так же тянутся целовать его каменный нос? Сталин – это миф о равенстве и справедливости. Это миф о строгом, даже жестоком, но подлинно народном царе, который пошел войной на начальников – наказал их, начальников, пересажал, расстрелял за воровство и зазнайство, и только после него они пустились в пляс, отменили скромную, но зато всеобщую уравниловку и начали жировать. Ну ничего, новый Сталин еще придет, он еще их, сволочей, по лагерям распихает. Так говорит миф. Говорит – и велит целовать каменный нос, чтобы вернулось равенство, и возмущенные нынешней несправедливостью люди охотно целуют. Но что мы увидим, если попробуем забыть о логике мифа и заглянуть – ну буквально одним глазком, уж очень там страшно, – в саму сталинскую эпоху, в ее документы, в ее дневники и мемуары? Мы увидим там невероятное – африканское или, быть может, индийское, – неравенство. Мы увидим такую свирепую несправедливость, на фоне которой яхты и брюлики из двадцать первого века сами покажутся нам сладкой сказкой, волшебным сном о грядущем золотом веке. Потому что когда у него есть яхта, а у тебя нету, у тебя только приватизированная квартира, дача с участком в шесть соток и курица в супе – это обидно, конечно, но такую обиду как-нибудь можно и пережить. А когда у него есть должность, паек, бронь, паспорт, прописка в городе, а у тебя нету, и поэтому он будет жить, а ты умрешь, и ты умрешь буквально завтра – от голода или на передовой, – это совсем другая сказка, и до счастливого ее конца – привет Чейну-Стоксу, – многие так и не добрались. Подлинная сталинская эпоха была заполнена лихорадочными, суетливыми, часто даже отчаянными поисками хоть какой-нибудь регулярной еды, не ведущей к гарантированной смерти работы, жилья, надежных документов, дающих право уехать в город, остаться в тылу, питаться в отдельной столовой, получить комнату, выбить себе еще хоть чуть-чуть жизни по принципу: умри ты сегодня, а я завтра. И каждое перемещение вверх в иерархии сталинского мира: из крестьян – в городские, из обычных рабочих – в забронированные, из служащих – в партработники, из простых зэков на общих работах – в придурки, из пехоты – ну хоть куда-нибудь, где не ходят в атаку, в штаб, в госпиталь после ранения, – любое такое перемещение по сложной лестнице вопиющего неравенства давало голодному, запуганному, отлично выдрессированному человеку шанс перейти в будущее, а не быть сваленным в качестве трупа в ближайшую канаву прямо сейчас. А человек – вот капризная скотина – не хочет в канаву. Человек хочет жить. И если единственный способ выжить – это забрать у государства немного неравенства, стать хоть самым мелким начальником, хоть хлеборезом на зоне, – то, я вас уверяю, он заберет. Нарежет хлеб так, чтобы сытым был он, а вот вы – опоздавший занять эту должность, почему-то не принятый на нее, – упадете на пол и сдохнете. Так жил сталинский мир. Но миф об этом забыл. Миф – вместо всего этого – рассказывает нам историю про одну огромную столовую, где хлеба было пусть мало, но зато всем поровну, и где если кто и умер, то только шпион какой-нибудь, вор, диверсант. Но почему миф выбрал эту никогда не существовавшую столовую, эту сладкую сказку? Зачем ему – мифу – врать? Дело в том, что неравенство и жестокость сталинской эпохи имели масштаб грандиозный, но и людей, которые пробивались сквозь это неравенство, выбивали себе документы, должности, пайки, право умереть завтра, а не сегодня, – было много. Они и не умерли. Они прожили долгую жизнь, сделали стремительную карьеру, стали из ничего – всем, ну или хотя бы чем-то. Сталинская эпоха открыла огромные возможности для соревнования за место под солнцем, соревнования на беспощадных условиях (проиграл – падай в канаву), но те самые «сто тысяч вакансий», которые обещает любая революция, как раз те годы и дали, и дали в количестве намного большем, чем формально революционные 1917 или 1991 год. Бесконечные толпы деревенских ребят – прошедших через гибель близких, через раскулачивание, войну, аресты и расстрелы – которые, совсем как мины, ложились вокруг них близко–близко, – и, главное, через ежедневный страх не выполнить приказ, оказаться героем доноса, попасть в плен, провалить план, – эти бесконечные толпы вчера еще неграмотных и нищих людей хотели жить, и они смогли выжить, и кем-то существенным в жизни стать. Они, как стало принято говорить в следующем веке, поднялись на социальном лифте. И миф – запомнил именно этот лифт, саму эту возможность продраться сквозь неравенство и жестокость, и получить документы, и стать хоть крохотным, но начальником. Нарезать хлеб так, чтобы жить, – когда у других не получилось, и они умерли. Но правда выжившего, правда успешного и состоявшегося в кошмарных условиях человека – она всегда не про то, что ему повезло, не про то, что у него была хорошая анкета, нужное происхождение, вовремя полученное ранение, место в городе, голосование за те резолюции, за которые надо голосовать, паек категории «выживет», допуск в столовую. Что кто-то протянул ему руку – и втащил его, вшивого и худого, в последний уходящий вагон. Человек – вот самолюбивая скотина – об этом вспоминать почему-то не хочет. И миф не хочет. Миф хочет рассказать сказку о том, что выжившие и преуспевшие были не просто везучими, ловкими, сильными, хитрыми ребятами, состоявшимися в аду, – нет, в сказке должно быть сказано, что сама жизнь была строгая, но справедливая, и выжили лучшие, а вовсе не хитрые или везучие, и хлеба всем дали поровну, но кто-то работал, а уже потом ел, а кто-то хотел есть, но не работать, и только за это он был наказан и упал в канаву. В последнем вагоне уехали хорошие, честные, трудолюбивые люди. Им было трудно, но они поймали протянутую руку и попали внутрь, а кто не попал – тот плохой, он предатель, зарвался, проворовался, и потому не попал. Это равенство. Это строгое, но справедливое время. Это Сталин. Целуй каменный нос. Источник: Блог Дмитрия Ольшанского Дмитрий Ольшанский, публицист