Неожиданная версия «Мастера и Маргариты»: театр Женовача впал в безумие
Премьеру «Мастера и Маргариты» ожидали в Москве с декабря, но случилась она только в первые дни весеннего месяца нисана, то есть простите, марта. Говорят, задержка произошла по чисто техническим причинам, но не исключено, что сам сатана тут руку приложил. Впрочем, именно он оказался главным героем театральной версии Сергея Женовача. На Булгакова ломится вся Москва, ещё бы — не каждый день у нас «Мастера и Маргариту» ставят. С премьерного показа обозреватель «МК». В гардеробе милый молодой человек принимает у меня пальто — на нем больничная рубаха с завязками на спине. Такая же и на его товарище рядом, как и на юных билетершах в зале — ну точно пациенты клиники для душевнобольных. Но не буйные, а тихие и воспитанные. С клиники же начинается и спектакль. На сцене занавес, сшитый из пододеяльников, отсекает глубину от авансцены, койка белая справа, и человек на ней в белом исподнем свернулся калачиком. Это псих — поэт Иван Бездомный (Иван Янковский), который начнёт рассказывать другому «психу», тоже в больничном, про приключившееся с ним и крупным функционером от литературы Михаилом Берлиозом теплым майским вечером на Патриарших. При этом голова Берлиоза моргает глазами и говорит тут же на белом столе слева — койку и стол разделяет лишь дверь. И как только душевно потрясённый бедолага поэт произносит «странный господин» распахивается белая дверь и на пороге собственной персоной появляется господин, но не в белом. А вместе с ним врываются Патриаршие и то, чрезвычайное, что на них произошло. Именно так резко, без переходов монтирует свой спектакль по культовому роману Михаила Булгакова Сергей Женовач - сцены входят одна в другую без спроса, беспардонно, без обиняков и без стука. В одной больничной палате, как в одной жизни, разом сошлись иностранный профессор Чёрной и белой магии Воланд, прокуратор Иудеи Понтий Пилат с окровавленным (а не красным) подбоём своей белой рубахи (а не мантии) и Иешуа, напоминающей простоватого дурочка или юродивого тоже в белом. Сам долговязый, голова, обритая на тонкой шейке, а взгляд его светлых глаз чист и наивен, как у дурашливого несмышленыша, хотя говорит он разумное и вечное. За что такого на крест? Ни креста, ни Патриарших, ни трамвая, который отрежет голову Берлиозу. Режиссёр избегает прямой иллюстративности, повествовательности, колористичности в конце концов, когда речь заходит о Воланде и его свите. Там, где другие отчаянные, принимавшиеся за булгаковский роман, использовали яркие сочные цвета, острую характерность актеров, Женовач растушёвывает, выбеляет, причём в прямом смысле слова — Азазелло, Коровьев, Бегемот — точно в таких же больничных рубашках с завязками на спине, что и у гардеробщиков. Вот только одной Геле позволено быть вызывающе выразительной: рослая, статная, породистая, с непроницаемым лицом в коротком медицинском халатике — она напоминает не медсестру, а породистую кобылу, чей выразительный круп бесстыдно сверкает между разъехавшихся пол халата. В Сеанс чёрной и белой магии в варьете, в который включается зал, первые ряды посыпают долларами. Но режиссер как будто избегает самых «вкусных» и ярких эпизодов романа — нет «Нехорошей квартиры», Маргарита не бьёт стекол в квартирах критиков, многие герои и сюжетные линии не вошли в спектакль. Или их не пустили? Об этом я ещё спрошу Сергея Женовача, но чем дальше идёт спектакль, тем становится очевиднее замысел режиссера. В центре его романа Мастера с евангелическими сценами, безумие, в которое погружает Москву 30-х годов обаятельный профессор Воланд. Его блистательно играет Алексей Вертков, в некоторых ракурсах пугающе похожий на самого Михаила Булгакова. Играет неторопливо, изящно, виртуозно, и этот набор, как будто возвышает его над всеми суетящимися, копошащимися на земле. И это безумная суета как будто сама делегирует ему права распоряжаться мирскими судьбами. Интересна и трактовка образа Мастера (Игорь Лизенгевич): у Женовача это не мудрый писатель, а сломленный талант, сам не понимающий ценности своего труда. Иешуа Га-Ноцри, бродячий философ (Александр Суворов) также выпадает из привычного представления: как и было сказано выше — юродивый, смешной дурачок, чья чистота помыслов способна влиять на умы. Если говорить об актерских работах, то весьма интересен Иван Янковский в роли поэта Ивана Бездомного, Александр Прошин в роли Азазелло После премьеры говорим с Сергеем Женовачем. — Какие источники, собственно, кроме самого романа, ты использовал в постановке? — Сейчас опубликованы два тома «Мастер и Маргарита. Полное собрание черновиков романа», и это было очень хорошее подспорье в работе, где можно было проследить изначальный замысел романа, как он менялся, что приобретал, что терял… Ведь роман не завершен, нет окончательной версии, потому что смерть оборвала работу, поэтому Михаил Афанасьевич просил Елену Сергеевну взять на себя редакцию романа. Поэтому черновики давали повод для театрального сочинения: это не иллюстрация романа, а попытка его образно осмыслить. — Что поразило в черновиках? Насколько сильно отличался замысел от результата? — На мой взгляд (я не глубокий исследователь), но самое интересное в этой истории то, что она не окончена. В этом её замечательность. А там всё удивительно: в изначальном замысле — дьявол приехал в Москву, а образы Мастера и Маргариты появились (я боюсь точно сказать) только через несколько лет после начала работы. Просто автор вставил эту историю, и она начала обрастать какими-то линиями, уточнениями. Так как время было не простое, 30-е годы, а Булгакову хотелось, чтобы роман был опубликован, то иногда возникала самоцензура. Какие-то вещи просто уничтожались. Многие друзья были под арестом, он боялся за евангелиевские сцены — они больше всего пострадали. А потом, он же был болен, и в силу этого что-то забывал, потом возвращал, короче, много там тонкостей для тех, кто любит этот роман. Там много можно найти любопытного, как всё менялось и преобразовывалось. Поэтому в канонический текст входило дыхание этих тетрадок, черновиков. — Из «Черновиков» все-таки понятно, что автор задумывал в финале? — Об этом сложно говорить, особенно о том, что человек задумывал — вещь неблагодарная. Можно только прикоснуться к некоей загадке и тайне, как-то трактовать. Но наш финальный монолог взят из «Черновиков». Часто возникает вопрос — куда делась Гелла? Она вроде со всеми хулиганила, шалила во всех пространствах, а когда в финале все улетают, её нет. И когда этот вопрос задали Елене Сергеевне, она, как пишут очевидцы, всплеснула руками и сказала: «Ой, а Миша про Геллу забыл». Там много вообще любопытных вещей, например, персонажи назывались по-разному: Мастера, как я уже сказал тебе, не было, а потом появился Поэт, позже стал называться Мастером. У меня был опыт работы над записными книжками Чехова, и там мы с Александром Боровским придумали такой способ: я разрезал записные книжки на разные кусочки и разложил по разным конвертам, подписав их как «медицина», «о любви», «о России» и т.д. И потом раскладывали конверты по столу, искали в них диалоги, сценические истории — в общем, в течение суток эти истории перекладывали. На этот раз я брал версии и тоже в конверты раскладывал: финальная, после бала — сколько их было, сличал, сравнивал, какие наиболее сценичны и театральны. Одна из версий, которую он сам правил, заканчивается пожаром Москвы. Как и в «Роковых яйцах» у него был замысел, что горит вся Москва. И они прощались на доме Пашкова, на башнях Новодевичьего монастыря, и там плыли подводные лодки, летели аэропланы… Не то что «Грибоедов» загорелся, и мы в спектакле пытались образно это повторить. Рукописи не горят, и черновики никуда не уходят и помогают роман лучше осмыслить, почувствовать. — Бытует мнение, что Булгакова, точнее, его «Мастера и Маргариту» невозможно поставить, сколько не пытались в театре или кино это сделать. Тебя это не останавливало? — Когда что-то нравится и хочешь сделать, меньше всего думаешь о результате, получаешь радость от самого процесса. Для меня понять пьесу или прозу — это сделать её, тогда лучше понимаешь её через пространство, через ритмы и т.д., потому что наша профессия не разговорная, а сочиняющая во времени и пространстве. А Булгаков, кроме того, что он мощный писатель, он ещё и драматург, поэтому драматургическое мышление у него ещё и в прозе. И тут важно понять его мироощущение, его правила игры и в это погрузиться, объясниться в любви к автору и уже потом делать свою историю. Особенно, когда есть рядом Александр Боровский, Григорий Гоберник, Дамир Исмагилов, ребята-артисты. А страхи они всегда есть — если нет страхов, то нет и сомнений. — В общем, Булгаков тебя не мучил? — Ну как? Мучил, а что Достоевский не мучает или Гоголь? — По какому принципу ты отбрасывал самые «вкусные» сцены и героев, например, «Нехорошую квартиру» или расправу Маргариты с критиками? — В прозе есть литературная логика, а в сценической композиции надо выдумать некий ход. Если мы возьмем лист бумаги и бросим на него металлическую стружку, то стружка будет лежать хаотично. А когда под лист поднесём магнит, то стружка начнёт выстраиваться в некий какой-то рисунок. Вот магнит для меня и есть тот ход, который позволяет что-то открыть в романе, по-другому взглянуть на любимое произведение. Когда мы идем в театр, с одной стороны, мы хотим получить что-то новое, а с другой — увидеть то, что он полюбил в книге — в этом противоречие. В этой работе таким ходом стало безумие, состояние клиники, в котором и в то время все находились, да и сейчас. И когда это почувствовалось, нашлось, как под действием магнита всё само стало организовываться. И захотелось начать не с того, как герои сидят на лавочке на Патриарших, а Иван Бездомный находится в клинике, в своих сновидениях. Нечто подобное мы делали в «Записках покойника», и не случайно Боровский сделал пространство, перекликающиеся с «Записками». Да и распределение ролей похоже — в «Записках покойника» Максудова играл Ваня Янковский, то здесь он переходит в Бездомного и начало спектаклей практически совпадает. Поэтому мы эти спектакли в афише будем ставить рядом. — Последний вопрос — у тебя нет второго состава. Это принципиальная позиция? — У нас очень маленькая труппа, в спектакле заняты все, и мы даже привлекли из администрации. У нас 23 человека труппа. — Такой маленькой труппы нет ни у кого. — Да, но сейчас мы стали федеральным театром и сейчас заканчивает учебу мой новый курс, я надеюсь кого-то пригласить. Надеюсь, будет продолжена история одной мастерской.
