Амбулаторное чтение: что общего у литературы с медициной и могут ли книги лечить
Описывая боль, мы часто используем метафоры: «колющая», «режущая», «пульсирующая», «ноющая». Исследования показывают, что слова, которые мы при этом выбираем, могут изменять и наши ощущения. Поэтому (и не только) терапевт и писатель Гэвин Фрэнсис уверен, что правильно подобранные книги могут стать лекарством как для пациента, так и для врача. «Теории и практики» перевели статью на Aeon, в которой он рассказывает, что общего у доктора с писателем, чем соглашение между врачом и пациентом похоже на сделку Фауста с дьяволом, а также как литература может изменить взгляд человека на болезнь и повлиять на процесс выздоровления.Каждый месяц или около того ко мне на прием в центр первичной медпомощи приходит Фрейзер, бывший солдат, который служил в Афганистане. Пятнадцать лет спустя его все еще преследуют воспоминания о пылающих зданиях и стрельбе снайперов. Он не работает, редко выходит в люди, плохо спит и, чтобы облегчить свои душевные терзания, временами режет себе руки. После армии у него так и не было серьезных отношений. Когда-то он был мускулистым, но потерял в весе: пренебрежительное отношение к собственным нуждам лишило его сил и уверенности в себе. Назначенные лекарства не могут полностью усмирить ужас, который сотрясает его ум. Во время приемов он всегда сидел на краешке стула, дрожащей рукой вытирая пот со лба и висков. Я слушал его, корректировал лечение и нерешительно что-то советовал.Когда Фрейзер начал ходить ко мне, я как раз читал «Передислокацию» (2014) Фила Клея — рассказы об американских военных операциях, но не в Афганистане, а в Ираке. Никакая книга не заменит личный опыт, но рассказы Клея помогли мне начать разговор о том, через что проходил Фрейзер; когда я дочитал книгу, я предложил ее ему. То, что стало для меня открытием, для него оказалось подтверждением, у нас появились новые темы для бесед: мы стали обсуждать нюансы книги. У него впереди длинная дорога, но я уверен, что эти истории сыграли свою роль (какой бы скромной она ни была) в его выздоровлении.Говорят, что литература помогает нам исследовать пути человеческие, позволяет взглянуть на мир за пределами собственной жизни, учит эмпатии, облегчает боль и расширяет кругозор. То же самое можно сказать про медицинскую практику в любом ее проявлении: от работы медсестры до хирургии, от психо- до физиотерапии. Осмысление литературы может пригодиться в медицинской практике, так же как полученный в больнице опыт определенно помогает мне писать книги. Я пришел к выводу, что у этих двух сфер больше сходств, чем различий, и хотел бы доказать, что их взаимодействие приносит пользу.Пациенты проводят больше времени с писателем, чем когда-либо проведут с врачом, и часы, которые уходят на чтение и размышления по поводу прочитанного, могут приносить свои плоды. Вполне возможно, что «Передислокация» немного облегчила чувство растерянности и изоляции, которое преследовало Фрейзера, но также она дала мне представление об опыте, которого у меня нет, и помогла мне понять чуть лучше, через что пришлось пройти моему пациенту. Несчетное число книг способно создать подобный эффект. «Зримая тьма» (1990) Уильяма Стайрона предлагает красноречивое свидетельство того, каково это — страдать от жестокой депрессии, и я видел, как эта книга ободряет больных обещанием, что они, как и Стайрон, смогут найти путь обратно к свету. Книги, которые я за прошедшие годы обсуждал с пациентами, такие же разные, как и люди, которые приходят в клинику: «Электричество» (2006) Рэя Робинсона, когда речь идет о тяжелой форме эпилепсии, «Изобилие»(2016) Энни Диллард, когда мы говорим о необходимости чуда для жизни человека, «Далеко от яблони» (2014) Эндрю Соломона — о трудностях заботы о ребенке-инвалиде; стихотворение Бена Окри «Английскому другу в Африке» (1992) при обсуждении плюсов и минусов работы в неправительственных организациях.Можно провести параллель между созданием историй и объектов искусства, неподвластных времени, и созданием эффективно действующей системы медицинских приемов. В обоих случаях творцам идет на пользу открытое любопытство, вовлеченность в творческий процесс, стремление сопереживать, более глубокое погружение в контекст человеческой жизни. Доктор, как и писатель, работает лучше всего, когда он чуток к личному опыту пациента и в то же время видит человека в его социальном контексте.Если из активных читателей действительно выходят хорошие доктора и литература помогает медицине, возникает вопрос, работает ли это и в обратном направлении: может ли медицинская практика что-нибудь предложить литературе? Конечно, истории, которые слышат медики, являются показателями здоровья общества. Практикующим врачам часто приходится быть исповедниками, которые связаны узами секретности и посвящены в тайны, совсем как когда-то священники. Более 300 лет назад Роберт Бертон в «Анатомии меланхолии» (1621) приравнял священнослужителей к докторам, когда сказал, что «хороший священник или является хорошим врачом, или должен им быть»; французский романист Рабле был и тем и другим.В прошедшие века оба занятия предполагали незамутненный взгляд на срез общества; и священники, и врачеватели по долгу службы становились свидетелями жизненного кризиса человека, им приходилось принимать во внимание вопросы о цели и бесполезности, которые также имеют непосредственное отношение к литературе. Современник Бертона Джон Донн (также священнослужитель) написал цикл поэтических медитаций, описывающих, как он сам еле победил опасное для жизни заболевание. Самое известное из его размышлений, «Обращение к Господу в час нужды и бедствий» (1624), подтверждает, что близость смерти может усилить чувство принадлежности к обществу и человечеству: «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством.А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе». Для эффективной клинической практики докторам нужно быть очень внимательными к вербальным и невербальным потокам информации. Врачи всех направлений постоянно выуживают какие-то детали из речи и физического состояния своих пациентов. Нам кажется, что доктора должны насквозь видеть придуманные истории, которыми мы живем, что они возьмут на себя роль переводчиков и литературных критиков, дабы расшифровать рассказы, которые мы проецируем на мир.«Вообще, самая богатая фантазия не в состоянии создать таких необычайных положений, какие нередко приходится наблюдать врачу», — написал Артур Конан Дойл в сборнике «Вокруг красной лампы» (1894). Дороги нашей жизни могут быть такими же запутанными и неожиданными, как сюжет любого рассказа или фильма, но в то же время все равно будут напоминать модели из архетипических историй, которые мы узнаем в детском саду или в кино. Разве писатель не называет, не описывает различные модели и архетипы и не предлагает читателю узнать себя в этих описаниях? И разве врач не занимается «узнаванием» истории пациента, утверждая, что «у ваших страданий есть имя», и пытаясь их усмирить с помощью этого имени?Благодаря метафорам шедевры литературы создают нечто вроде заклинаний, которые изменяют наш взгляд и помогают нам видеть в мире смысл, от гомеровской «розовоперстой» зари до «библейски черной» ночи Дилана Томаса. Более глубокое погружение в книги может помочь докторам с метафорами, которые они используют: например, если рак неизлечим, есть смысл думать о нем не как о монстре, которого надо победить, а скорее как о внутренней экосистеме, в которой нужно поддерживать гармонию. Когда Анатолю Бройяру, бывшему литературному обозревателю газеты The New York Times, поставили диагноз «рак простаты», он сказал, что хотел бы, чтобы его врач использовал метафоры для того, чтобы примирить его с недугом. «Доктор мог бы использовать все что угодно, — написал он в книге «Опьяненный собственной болезнью» (1992). — «Искусство сожгло ваше тело красотой и истиной». Или «Вы истратили себя, как меценат, который раздает все свои деньги». Бройяр хотел, чтобы язык превратил болезнь в достоинство, чтобы он помог ему «смотреть на развалины собственного тела, как туристы смотрят на великие руины античности».В своем скрупулезном поэтическом исследовании вакцинации «Об иммунитете» (2014) Юла Бисс показала, почему иммунную систему человека лучше сравнивать с ухоженным садом, чем с бойцами Сопротивления. Метафоры войны применительно к здоровью могут быть обоснованными, но по-разному действуют на каждого пациента — любовь к историям может помочь врачам с выбором метафор, которые лучше всего повлияют на больных, а также позволят им точнее описывать свои ощущения на приеме врача. Описания боли — один из ярких примеров нашей склонности постоянно метафоризировать свой опыт: в следующий раз, когда вы почувствуете боль, подумайте о том, является ли она «колющей» или «режущей», «пульсирующей» или «ноющей». Нервные клетки, воспринимающие боль, не передают этих оттенков, но, как показали исследования, язык, который мы используем для описания боли, может изменять и наши ощущения.В своем автобиографическом эссе «Практика» (1951) поэт и врач Уильям Карлос Уильямс написал, что суета и многоликость больницы могут быть вдохновляющими и даже целительными, если правильно настроиться. Медицина воспитала в Карлосе Уильямсе важное для писателя чувство — что значит быть человеком, и дала ему необходимый лексикон: «Разве меня не интересовал человек? Прямо передо мной была история. Я мог дотронуться до нее, я чувствовал ее запах… Это давало мне слова, нужные слова, с помощью которых я мог описывать настолько сложные явления, насколько хватало моего ума». Зигмунд Фрейд заметил, что подбор выражений всегда влиял на то, как люди воспринимают болезнь и свыкаются с ней: «Следовательно, все доктора, включая вас, непрерывно практикуют психотерапию, даже когда у вас нет таких планов и вы не осознаете, что делаете это». Он задается вопросом, не станет ли врачебная практика более действенной, если врачи будут понимать силу слов и эффективнее пользоваться этой силой.И врачами, и писателями движет желание представить и опознать схему нашей жизни и сгладить отсутствие в ней гармонии. Но существует ключевое различие: писатели и читатели могут затеряться в мире героев и сюжетных линий, в то время как доктора должны оставаться восприимчивыми, внимательными и, что важнее всего, соблюдать регламент. Врачи, которые полностью отдаются страданиям своих пациентов, рискуют столкнуться с профессиональным выгоранием. В основе соглашения между врачом и пациентом лежит договор Фауста — вам предлагается безграничный опыт человечества во всем его разнообразии, но существует риск изматывающего сострадания, которое не так угрожает писателю.Нейробиологические исследования показывают, что чем сильнее вы сопереживаете кому-то, кто испытывает физическую или душевную боль, тем в большей степени ваш мозг ведет себя так, как будто вы сами ее испытываете. Если взять медиков-младшекурсников, молодых докторов и их более опытных коллег (вплоть до тех, кто почти вышел на пенсию), то мы получим обратную пропорцию: чем больше возраст и опыт, тем ниже уровень жалости, как если бы медицинская практика несла такую психическую и эмоциональную тяжесть, что некоторые врачи не смогли выдержать это бремя.Абрахам Вергезе, стэнфордский врач и романист, заметил: «В медицинских школах нужно не столько учить эмпатии как таковой, сколько учить сохранять ее». Клиническая практика может быть слишком тяжела для некоторых — вот почему сейчас все больше докторов на Западе работают на полставки и раньше уходят на пенсию. Но разнообразие этой профессии дарит озарения и поводы для вдохновения, удовлетворение и утешение, которые могут предложить очень немногие занятия.В интервью ВВС в 1962 году Сильвия Плат сказала: «Я хотела бы быть врачом… кем-то, кто работает напрямую с человеческим опытом, может излечить, починить, помочь». Она открыто сопоставила «мастерство практики» врачей со своей жизнью поэта при которой, как она жаловалась, «живешь неизвестно чем». В детстве она играла в доктора, а в юности посещала роды и наблюдала препарирование тел. Но ей не хватало дисциплины, которая необходима для учебы на врача, и она переживала, что бремя этой работы будет слишком тяжелым для нее.Это бремя реально, и врачам нужно научиться его выносить. Я уже 20 лет в профессии, и литература и медицина иногда казались мне орлом и решкой одной той же монеты, а иногда — левой и правой ногой человека, который твердо стоит на земле, но ни одна из этих метафор не передает то чувство тяжести, которое может принести работа врача и которое может уравновесить любовь к книгам. Когда я думаю о следующих 20 годах моей медицинской практики, я знаю, что бремя историй станет еще тяжелее, но предпочитаю представлять этот вес как балласт, а воздушность и поэтичность литературы — как ветер в парусах. Если этот дуэт сработает, то нас ждет безграничный океан человечества, который нужно исследовать.
