Как оставаться русским, когда чужое наступает

Михаил Демурин, для РИА Новости Последние две недели были связаны для меня со светлым чувством от общения с настоящей русской литературой, причем литературой современной. К тому же художественная литература никогда не была в России делом сугубо литературным, она всегда несла в себе сильный идейный посыл. Именно об этом, о современном русском мировоззрении, и написал Михаил Тарковский в своем романе "Тойота-креста". Михаил Тарковский уже более десяти лет радует читателя своими искренними, глубокими, умными рассказами и повестями. Их обычные персонажи — жители сибирских поселков и деревень: охотники, рыбаки, рабочие, их жены, дети. За пределы сибирской глубинки писатель тоже выходил, но ненадолго. Его герой в городе задыхался. В "Тойоте-кресте", опубликованной в полной версии в прошлом году, но пока еще, к сожалению, не обретшей широкой читательской аудитории, все иначе. Это роман-путешествие, и путешествие ни мало ни много по всей России — от Москвы до Курильской гряды. Я бы назвал это повествование количественным (по километражу) освоением и усвоением родной земли, которое на глазах переводит героя — и читателя вместе с ним — в новое, более глубокое русское качество. Героя зовут Евгений, и он путешествует. Что-то знакомое, правда? Ну конечно: в путешествие Александр Сергеевич Пушкин отправил Евгения Онегина, но тому оно мало что дало, и соответствующие главы так и остались дополнительными. Вид на Телецкое озеро в Республике Алтай В "Тойоте-кресте" в путешествии суть. Пути-дороги ведут Евгения XXI века и автора вместе с ним от Красноярска вверх по Енисею; вниз, на юг, к Алтаю; на запад, за Камень, в Москву; на восток, к Тихому океану. Они сводят его с самыми разными людьми, и его счастье заключается в том, что они все (ну, почти все) — хорошие русские люди. Чужое, конечно, тоже в романе присутствует: именно его напор и встречное отторжение, многовековое столкновение в России Запада и Востока составляют основной нерв книги. Кого-то это побудило назвать "Тойоту-кресту" романом "геополитическим", но делать так было бы упрощением. Если уж говорить в этих категориях, то перед нами "культурологический" роман, однако и это звучит ограниченно. Да и зачем искать красивых определений, если не с маркетинговой, то есть опять-таки "не нашей", целью? Русская литература и есть русская литература. Она всегда о смысле жизни — и не только одного человека, но и народа в целом. Как это ни печально, но чужое, нерусское, уже так укоренилось в России, что стало "нашим". Оно, напоминает нам автор, не только в Москве или областных столицах. Страна огромна, и размеры губящей ее болезни велики: от бездумного вываливания мусора на берегу реки до набивания голов соотечественников рекламой и помойкой. Главную любовь героя зовут Маша. Она встречается нам уже на первых страницах романа и в отрыве от Москвы позволяет обнажиться тому, что говорит нам: и она была "русская душою". Но современная российская действительность с ее затапливающей даже высокие места мелкобуржуазностью сделала свое дело — и сделала его особенно вредоносно именно в отношении женщин. Маша делает выбор в пользу нелюбимого человека (да простит меня тот, кто романа пока не читал, за раскрытие этой сюжетной линии), но не потому что "ему отдана", а в силу его материальной обеспеченности и "статусности". Она остается в Москве с пустой и, как уверен Евгений, пагубной для окружающих работой в медиаагентстве, с возможностью выбирать не то или иное действительно творческое предложение, а просто более прибыльный, пусть даже и вредоносный, контракт, а также, что тоже для нее немаловажно, — новые туфли, в которых ее лучше оценят полезные клиенты на очередной зарубежной тусовке. Спасская башня Московского Кремля, храм Богоявления Господня и Покровский собор К счастью, Маша не единственная влюбленность в жизни Евгения Барковца. Ему есть к кому прислониться в трудную минуту и через воспоминания, и через многообещающее теплое пожатие вновь обретенной женской руки. Но главное его спасение не в этом, оно в преданности родной сибирской земле и через нее — всей России. Эти преданность и привязанность абсолютно органичны, и поэтому нам не кажется странным, что, мягко говоря, негодуя по поводу сегодняшних московских обычаев, он вместе с братьями видит именно в Москве мать городов русских. Трогательно и глубоко духовно обращение в романе к наследию Валентина Распутина и Василия Шукшина, к перетекающему от них к нашим современникам сердечному теплу и жертвенности. О музыке Сергея Рахманинова и Георгия Свиридова сказано один раз, но так, что она сама начинает звучать там и тогда, где и когда это нужно автору. К батюшке-духовнику мы вслед за героем попадаем чаще. Это еще один важный для героя и наших мыслей о нем и нас самих камертон, свидетельство прочности народных оснований, повод для большей надежды на будущее. Кто-то из уже познакомившихся с "Тойотой-крестой" скажет: что же этот русский парень Жека Барковец так увлечен именно японскими автомобилями? Не "перебрал" ли тут автор? Я автору верю, и, если он описывает эту часть жизни сибиряков именно так, значит, так все и есть. А вот то, что дыхание красноярских заводов воспринимается главным героем как нечто хотя и родное, но составляющее лишь характерную черту городского пейзажа и атмосферы, а не внутренний стержень жизни города, жалко. Это, однако, та щербинка, которая лишь добавляет картине естественность. Но требует осмысления. Удивительно всё-таки, насколько живыми получились у Михаила Тарковского его герои. Мы уже начали от такой жизненности печатного слова отвыкать. А здесь, как говорил другой герой Тарковского, всё своё, родное. Так и хочется взять лист бумаги, ручку и написать: "Здорово, Жека! Как ты там живёшь, за Камнем?" И ждать ответа, который он обязательно напишет и отнесёт в почтовое отделение.