15 апреля выдающемуся русскому историку Шмидту исполнилось бы 95 лет

Сигурд Оттович не был религиозным человеком в обыденном понимании, но свое появление на свет в самый канун Пасхи, в самую сосредоточенную и глубокую минуту христианского бытия, он всегда считал путеводным обстоятельством судьбы. Это может показаться странным, но все, кто знал Сигурда Оттовича, подтвердят: далекий от всякой обрядовой церковности Шмидт был пасхальным человеком. В нем всегда ощущалось то ровное свечение тихой радостности, то умиротворение счастливого человека, которое дается лишь свыше. Его свободно льющееся добросердечие казалось, ничем невозможно было возмутить. Среди хмурых, озабоченных и часто раздраженных жителей столицы Шмидт был явлением совершенно необыкновенным. Знаю тех, кто виделся с ним лишь однажды - разговорившись случайно у лотка букиниста на Арбате или в продуктовом магазине, - и они навсегда запомнили улыбку Сигурда Оттовича и те несколько приветливых слов, что от него услышали. Удивительно, что даже в критических ситуациях, спокойствие, жизнелюбие и самоирония не изменяли ему. В последний год с ним не раз случались обмороки. Для 90-летнего человека, который жил один, каждый такой обморок мог стать роковым. Когда мы говорили по телефону, Шмидт упоминал об этих происшествиях, как о чем-то заурядном: "Вчера опять падал..." Услышав в моем голосе нотки панического ужаса, Сигурд Оттович утешал: "Милый мой, так ведь все хорошо закончилось. Соседи меня подобрали. Я ведь на площадке у лифта упал..." С этим лифтом - отдельная история. Однажды мы с Сигурдом Оттовичем застряли в нем. Потом лифт заменили, а тогда, в середине 1990-х, это был дребезжащая клетушка со скрипучими деревянными дверцами. Сигурд Оттович торопился на вечернюю лекцию в историко-архивный, а я вызвался проводить его и донести тяжелый портфель. Поняв, что мы в западне, я занервничал, стал колотить в двери лифта и взывать к народу, который время от времени спускался по лестнице. "Миленький, ну что вы бьетесь", - ласково сказал Шмидт и нажал кнопку. - Кто застрял? - откликнулась диспетчер, как будто должность или звание застрявшего решали его судьбу. - Профессор Шмидт. У меня, знаете ли, через полчаса лекция начинается. - Ждите, если механики еще не ушли… Тишина. Я переживаю. А Сигурд Оттович вдруг просиял: "Какое сегодня число?" - Двадцать шестое. - Ничего плохого двадцать шестого случиться не может. - Почему? - Двадцать шестого я защитил докторскую. И вообще в этот день у меня было много хорошего. - А если бы сегодня было тринадцатое? - Тоже ничего страшного. Правда, тринадцатого, в феврале, затонул "Челюскин"… - Ну, вот видите… - Так тринадцатого апреля челюскинцев спасли! ...В 2012 году в самой большой аудитории РГГУ по-студенчески шумно праздновался 90-летний юбилей Шмидта. Тогда он признался: "Моя мечта - восстановить храм Николы Явленного с дивной колокольней, которая была символом Арбата и запечатлена во многих художественных произведениях. Когда на большой улице храм, здесь и ведут себя по-другому…" Через год он умер в день Николая Чудотворца, 22 мая... "Шмидтовцы", ученики Сигурд Оттовича, теперь аукаются его веселым именем. Вчерашние студенты, седые профессора и почтенные академики вспомнят в эти дни и экспедиции на Север, и легендарный кружок Шмидта, возникший в историко-архивном вскоре после войны, с его уроками интеллигентности и порядочности. Непременно вспомнят капустники и уморительные стенгазеты, где главным героем шуток и шаржей был любимый учитель. Из "Похвалы святому Сигурду", написанной членом-корреспондентом РАН Сергеем Каштановым: Когда умолк войны гражданской Ужасный и суровый гул, И трех походов злой Антанты Давно закончился разгул, Когда уставшие свирепо, ожили все под сенью нэпа, И курд назад погнал свой гурт, Тогда родился вдруг Сигурд... Для вундеркиндного Арбата, Шальных, балованных детей Он был вполне "персона грата" И мастер каверзных затей. Что из такого заводилы Однажды выйдет педагог, Предвидели лишь крокодилы С далеких нильских берегов... У самого Сигурда Оттовича было четыре героя, о которых он мог говорить бесконечно: Алексей Адашев, Николай Карамзин, Василий Жуковский и любимый учитель академик Михаил Николаевич Тихомиров. Когда в прошлом году отмечался 250-летний юбилей Карамзина, Андрей Васильевич Мельников (ученик Шмидта, хранитель его дома и архива) предоставил мне для работы уникальную книгу из библиотеки Сигурда Оттовича: знаменитый труд Михаила Погодина "Николай Михайлович Карамзин, по его сочинениям, письмам и отзывам современников" (в 2-х томах, 1866). Оказалось, что эта книга хранит не только карандашные пометки Шмидта, но и вся утыкана его закладками. Чем дольше я читал эту книгу о Карамзине, тем чаще вспоминал Сигурда Оттовича. Как много, оказывается, общего может быть в характерах и душевном складе людей, живших так далеко во времени друг от друга! Добра не много на земле, Но есть оно - и тем милее Ему быть должно для сердец... Эти еще не очень гладкие строки юного Карамзина мог бы с радостью подхватить и 90-летний Сигурд Оттович. Они выражали и его жизненную философию. Шмидт не раз признавался, что по-настоящему прочитал Карамзина лишь в начале перестройки. Он изучил всю литературу о Николае Михайловиче и полюбил его как человека. Во многом благодаря Шмидту великого историографа вновь - после почти столетнего перерыва! - стали читать в России. Предлагаю заглянуть в старинную (и до сих пор не переизданную) книгу о Карамзине глазами Сигурда Оттовича Шмидта. Перед вами несколько тех фрагментов труда Погодина, которые Сигурд Оттович подчеркнул или отметил галочкой на полях. Чаще всего это строки из писем Карамзина, иногда - из комментариев Погодина. Закладки Шмидта Карамзин: "Всякие насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот. Предадим, друзья мои, предадим себя во власть Провидению: оно, конечно, имеет свой план; в его руке сердца государей - и довольно. Легкие умы думают, что все легко, мудрые знают опасность всякой перемены, и живут тихо…" * * * К счастию - его (Карамзина - Д.Ш.) чистая совесть, его кроткий характер, его способность углубляться в свой предмет, и забывать все окружающее, его преданность вол Провидения, послужили ему, как всегда, успокоением, ободрением. * * * "Странное время. Взяткобрательство сделалось общим, и справедливость, не подкрепленная деньгами, слаба как соломинка. Мне надо было действовать всеми батареями, чтобы одержать верх над самыми глупыми плутами. Вот чем занимался нынешним летом Историограф Российский! Не смотря на все мои связи, я, право, ни в чем не уверен, кроме того, что люблю добро и честь..." Эти же слова - "люблю добро и честь" - Сигурд Оттович выписал на закладку. * * * Из письма Карамзина Тургеневу 9 сентября 1815: "Управляюсь мало помалу с царем Иваном. Казань уже взята, Астрахань наша, Густав Ваза побит, и орден Меченосцев издыхает; но еще остается много дела: надобно говорить о злодействах, почти неслыханных. Калигула и Нерон были младенцы в сравнении с Иваном..." * * * Из письма Карамзина супруге: "Добрые люди на всякий случай дают мне мысль продать свою Историю тысяч за сто... Покупщик, может быть, найдется; но согласно ли это с достоинством Российской Империи, и с честью Историографства?.." * * * Из записки Карамзина для Государя, осень 1816: "Академики и профессоры не отдают своих сочинений в публичную цензуру. Государственный историограф имеет, мне кажется, право на такое же милостивое отличие. Он должен разуметь, что и как писать; собственная его ответственность не уступает цензорской; надеюсь, что в моей книге нет ничего против веры, Государя и нравственности; но быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости Царя Ивана Васильевича. - В таком случае что будет История?.." Анонс 18 апреля в Москве в Государственном музее А.С. Пушкина (Арбат-53) пройдут научные чтения памяти Сигурда Шмидта.