Аргентинская писательница — о жизни в Москве и том, почему русские не улыбаются

Аргентинская писательница, журналист и архитектор Лилиана Вильянуэва в феврале этого года опубликовала на родине книгу Sombras Rusas ("Русские тени"), посвященную ее жизни в России. Хроники были тепло встречены местными критиками, а издательство уже готовится к выпуску дополнительного тиража. Обладательница одной из самых престижных латиноамериканских литературных премий Casa de las Americas (2017) рассказала в интервью ТАСС о работе над произведением, переезде в Москву, возвращении домой и о русской душе. — В вашей книге вы описываете четыре года жизни в Москве в конце 90-х. Почему книга была опубликована только сейчас, 17 лет спустя? — На самом деле на этот вопрос нет ответа. Возможно, дело в том, что, если бы я написала ее тогда, это была бы другая книга. Это была бы книга о настоящем. Это была бы журналистская книга, и я не уверена, что сейчас такой результат был бы мне по душе. Кроме того, я не собиралась писать книгу. Я думала, что Россия осталась позади вместе с тем, что я писала для новостного агентства, и заметками для французского радио, которые были исключительно про настоящий момент. Но потом после долгих лет я вернулась в Аргентину, и здесь все пошло не так. Я рассталась с Яном, с которым у меня были отношения. Потом я познакомилась с одним русским. И этот молоденький парень, эмигрант, который работал у меня дома, начал мне рассказывать о России, которую я никогда не знала, и я была поражена. Это была провинциальная Россия, деревенская, Россия изнутри, и я, сама не замечая, начала записывать какие-то его интересные фразы. Он говорил на смеси испанского с русским и французским. Думаю, эти рассказы открыли во мне силы. Сначала я хотела написать книгу, основанную на его истории. Он был очень интересным, но в то же время сумасшедшим. Мне не приходилось встречаться с такими людьми в России. Этот человек, который затем вернулся в Россию, рассказал мне про своего отца, который был ветераном войны в Афганистане, про знакомство его родителей. В его историях было что-то чеховское. И с этими рассказами я пошла на писательский мастер-класс здесь, в Буэнос-Айресе. Я хотела писать, но не знала как. Я писала как журналист, со стороны, а не изнутри. Написание моей собственной истории изнутри и заняло все это время. У меня была другая версия книги, которую я завершила в 2012 году. Она называлась Moscu no cree en lagrimas ("Москва слезам не верит") и заканчивалась примерно на половине (книги Sombras Rusas. — Прим. ТАСС). Было очень сложно найти издателя. Это были литературные хроники, немного журналистские, но уже изнутри, написанные с точки зрения того, что происходило со мной лично. Потом я поняла, что хочу добавить вступление, объяснить, что я собственно делала в Москве. В первой книге не было меня, в ней были истории, была Россия, но отсутствовала я. Я добавила вступление, в котором рассказала о нашей с Яном, который был корреспондентом, поездке в Москву (до переезда в Россию. — Прим. ТАСС), о том, как я случайно стала заниматься журналистикой. Это вступление становилось все больше и больше и в итоге превратилось в новую книгу. — Почему она называется "Русские тени"? — Название взято из книги "Россия в 1839 году" (немецкое издание книги носит название Russische Schatten. Pro hetische Briefe aus dem Jahre 1939" — "Русские тени. Пророческие письма 1939 года". — Прим. ТАСС) Астольфа де Кюстина, путешествовавшего по России в XIX веке. Она мне во многом помогла. На самом деле это своего рода очень раннее социологическо-психологическое эссе о том, какой была царская Россия в это время. Но эта книга помогала понять и некоторые современные вещи. И хотя она была очень негативной, в конце автор оказывается доволен тем, что он увидел в России. Со мной произошло что-то похожее. Еще одна причина, по которой я не стала писать книгу сразу, заключается в том, что сначала я боролась с Россией, которую я тогда не знала. Я не хотела писать об этой негативной стороне. Я хотела понять страну, понять, почему люди такие, почему, когда ты заходишь в магазин, тебе никто не улыбается. Позже я осознала — и это произошло не только со мной, но и многими другими иностранцами, — что, когда я вернулась в Берлин, а затем в Буэнос-Айрес, меня раздражало, что люди улыбаются. Мы тоже стали немного русскими. — Сколько времени потребовалось, чтобы привыкнуть к местной культуре, языку и людям? — На самом деле это произошло быстро. Но я не знаю, подходящее ли слово "привыкнуть". Я считаю, что необходимо быть открытым к другой действительности. Я думаю, я приехала как белый лист, у меня не было заранее составленного мнения. У меня было много книг, но я их прочитала ближе к концу. Но к русскому языку я так и не привыкла, он все еще очень сложный для меня. Мне повезло, у меня получается быстро мимикрировать. Я учу языки, как будто это песни. У меня получается говорить так, что собеседник не понимает, что я не владею русским так уж хорошо, но на второй-третьей фразе люди все равно начинают замечать что-то неладное. На самом деле я не хотела привыкать, я хотела всегда испытывать удивление. Хотела сохранить любопытство до конца. Но с другой стороны, да, к жизни в России было сложно привыкнуть. В Москве у нас была квартира в доме, где жили русские семьи. Это была квартира авиационного конструктора. К сожалению, мне пришлось убрать из книги много материала про нее, хотя мне очень нравилась эта часть. Но я не хотела ставить в неудобное положение хозяйку квартиры. Она была немного не в себе, и думала, что за ней следят секретные службы. В квартире было две телефонные линии. И я помню, как сидела за большим письменным столом, на котором было два старых телефона, и знала, что левый обеспечивал связь с Кремлем. Это наводило оторопь, хотя он уже и не работал. — В книге вы написали, что отказались от предложенной квартиры в доме, где жили другие иностранцы, чтобы жить "среди русских". Почему это было так важно? — Потому что мы боялись попасть в "иностранное гетто", а все наши знакомые жили среди иностранцев. Мы считали, что так Россию не узнать. В основном коллеги моего молодого человека, немца, были подготовлены к России, они изучали славистику, мы — нет. Ян прошел интенсивный курс русского языка, потому что его сестра работает преподавателем русского. Но он не думал, что однажды его отправят в Москву. Это было случайностью, и мы были немного наивны. Жить среди русских оказалось очень сложно. У нас были те же проблемы, что и у них, но нам еще приходилось чрезвычайно много платить за аренду. Первые почти два года были очень трудными. Тяжело было и оттого, что мы не особо общались со своими соседями. Там люди не становятся друзьями, потому что они ездят в одном лифте. — Однако затем вы все-таки переехали на Кутузовский проспект в дом, где жили иностранцы. Были отличия? — Разница была огромной. В Москве мне приходилось много времени проводить одной в квартире, потому что Ян уходил на работу, а я писала свою диссертацию дома. В здании, в котором мы жили, шел ремонт. Сбоку — ремонт, сверху — ремонт, снизу — ремонт. Иногда шум становился невыносимым или были ситуации, когда я заходила в туалет, а там была дыра в стене, в которой виднелась голова. Это была действительно дикая эпоха в Москве. Мы пережили пожар, на котором заканчивается первая часть книги, переехали в другой дом и стали чувствовать себя более защищенными. Это уже не было такой авантюрой. В это время мы также начинаем путешествовать по России, и это был очень позитивный опыт. И самое странное, на втором этапе жизни в Москве у нас стало появляться больше русских друзей. Возможно, дело было во владении языком, возможно, просто случайность, я не знаю. — И куда вы успели съездить? — Мы проехали по всему Золотому кольцу, четыре-пять раз ездили в Суздаль, чтобы отдохнуть. Конечно, ездили в Санкт-Петербург. Если испанской службе агентства было интересно, я тоже писала заметки. В Сибири мы ездили только в Иркутск и на юг Байкала. Мы также посетили бывшие советские республики: Армению, Грузию и Узбекистан. После отъезда я вновь ездила в Россию в 2003 году, чтобы навестить того русского, который жил здесь, в Буэнос-Айресе. Я поехала одна на Кубань, и это было действительно авантюрой. Все думали, что я сошла с ума. Я отправилась в Анапу, и у меня были очень наивные представления. Я воображала себе небольшую гоголевскую или чеховскую деревню, где я могла гулять и писать. Все оказалось не так. На пляже были километры и километры загорающих русских самых разных профессий. Это было забавно. — Но в Москве вы тоже были? — Да. Я заезжала в Москву, чтобы навестить мою подругу Наташу. Я жила у нее дома. В Москве я была на свадьбе, и мы плавали в Москве-реке. — Как изменилась Москва в ваших глазах за это время? — Моя жизнь в Москве пришлась на эпоху Ельцина и когда Путин только начал обретать власть. В это время я внимательно следила за происходящим для работы на радио RFI, и поэтому у меня есть ясное представление об этом этапе. Я уехала в 2000 году и вернулась в 2003-м. И за это время, по моим наблюдениям, произошло много изменений. На самом деле та часть книги, где Наташа ведет меня в магазин "Все для красоты русской женщины", — это уже как раз 2003 год. Это была другая Россия, Россия, которая опережала время, в которой побеждал капитализм. Я думаю, я жила в Москве в эпоху перемен, когда начал проявляться этот новый капитализм, на тот момент дикий. Не знаю, как сейчас. — Вы также долго жили в Уругвае и Германии. Что было самым сложным при переезде в Россию? — Я прожила девять лет в Германии, Уругвай был после (Москвы. — Прим. ТАСС). Так что я приехала в Россию не из Аргентины, а уже немного сформировавшись в Германии, набравшись там опыта. Я была в Германии во время падения Берлинской стены, много работала в архитектурном бюро и на себе ощутила тяжелый период после падения стены, когда был подъем крайне правых. Это было время больших перемен. И когда мы приехали в Москву, казалось, что там очень спокойно. Но главным шоком — не уверена, что это слово подходит — главным отличием было отношение людей друг к другу в общественных пространствах. Нам было трудно понять это. Понять, почему москвичи и русские в общем такие закрытые. Почему, когда ты заходишь в булочную, там не говорят: "Привет. Как дела?" Теперь мне это уже самой не очень нравится. Более того, когда я поехала в Париж, все происходящее там казалось мне театром. У меня было впечатление, что они идут в булочную купить багет исключительно ради того, чтобы поговорить, а не из-за хлеба. А в России все было прямолинейно. Хочешь что-то купить — покупаешь, тебе нужно что-то сделать — делаешь. Посередине ничего нет. Не было фильтров, но был занавес между людьми. Люди не открываются другим так просто, только если они уже не стали друзьями. — В книге у вас есть фраза: "В Сибири русская душа — как сумасшедшая бабушка: невыносимая днем, но которая приходит ночью и накрывает меня одеялом, чтобы я не замерзла". Почему такое сравнение? — Я сравнивала со своей собственной бабушкой. Она была испанкой, но очень старомодной. Она родилась еще в XIX веке в деревне в провинции Леон. У нее была очень трудная жизнь, она забеременела, оставила свою дочь и эмигрировала в Аргентину, где у нее появились еще две дочери. Она потеряла своего мужа, итальянца, который воевал во Второй мировой войне. Она была очень, очень сурова ко мне, но я ее любила, ведь она была моей бабушкой. Я ее любила и терпела. Однажды ночью я готовилась к экзаменам в университете и заснула. Она увидела это и накрыла меня одеялом. Когда подходило к концу мое пребывание в России, я чувствовала, что Россия — как моя бабушка, которая была очень суровой и строгой, которая тебе не улыбается, которая очень прямолинейная, но которая затем приходит и каким-то образом тебя защищает. Это метафора. Меня много раз спрашивали, что такое русская душа, но это очень сложно описать. Даже все русские дают свое определение. — А какое бы определение дали бы вы? — Не знаю, это очень сложно описать. Мне кажется, что, хотя путешествие закончилось, внутри меня осталось что-то от России. После жизни в другой стране у тебя как будто появляется антенна, которая в моем случае была настроена на русских. И вы начинаете сближаться друг с другом. Например, однажды на пароме из Аргентины в Уругвай я разговаривала с немцем, когда к нам подошел русский мужчина с переводчицей. Он был уже немного пьян и сказал мне: Hello, beautiful woman ("Привет, красотка"). Я ответила ему по-русски, что не думаю, что его спутница будет рада подобным словам. Он изумленно сказал: "Вы говорите по-русски?" Через пять минут он предлагал жениться на мне. Вот такие вещи происходят. Что-то остается в человеке, но я не знаю, как лучше это назвать. — У вас появились какие-нибудь русские привычки? Или, может быть, любимое блюдо? — Здесь их не найти, но когда я приезжаю в Берлин, я бегу за сырками. Я без ума от них. Что касается привычек... Мы с Яном общались на испанском или немецком. Но, когда мы говорили по телефону о деньгах, мы переходили на русский. Это был наш секретный язык. Да, какие-то вещи остались во мне. В Москве я много читала, и летом в Буэнос-Айресе, когда мой сын уехал в Германию вместе с бабушкой и дедушкой, я ходила по книжным магазинам и в каждом спрашивала, есть ли у них русская литература. Я собрала библиотеку из 800 книг. Когда я переезжала из Уругвая в Буэнос-Айрес, я купила еще 600. Они все еще лежат в коробках. И всегда, когда я путешествую, со мной в чемодане едут Гоголь, Чехов, Набоков. — На испанском? — На разных языках. На испанском, английском, французском, русском. Было время, когда многие русские, жившие в Аргентине, из-за кризиса начали уезжать в другие страны. Они продавали свои книги, и я их покупала. Очень задешево, поскольку русский язык в Аргентине почти никто не знал. Тогда я сказала себе: "Однажды я смогу прочитать их". — Кого вы можете назвать своим любимым русским писателем? — Их много. Конечно же, классики. Я обожаю Гоголя, Лермонтова, Набокова. Мне также нравится Довлатов, сатирики 20-х годов, Андрей Белый, Пастернак, Цветаева. И недавно я открыла для себя писательницу Лидию Чуковскую, которую я читаю на немецком. Мне также очень нравится Гайто Газданов. — А есть кто-нибудь из современных? — Да. Я читаю все, что выходит. Абсолютно все. Я даже хотела перевести некоторые книги с немецкого на испанский. Мне очень нравится Светлана Алексиевич, которая хоть и не русская, но пишет на русском. Я читала ее книги до того, как ей вручили Нобелевскую премию, и хотела перевести ее в Аргентине, но меньше чем за год до объявления лауреатов три издательства сказали мне: "Никто не читает белорусских писателей". Сейчас стали появляться книги на испанском, но их не так много и они не очень хорошо переведены. Это настоящая проблема. Мне также очень интересно творчество русских эмигрантов. Этой литературы много, и она очень хорошая. Это выходцы из России, Украины, других стран бывшего СССР. Много молодых женщин, которые приехали в Германию еще детьми. Не знаю, как в других странах, но в Германии сейчас они пишут лучше всех. Например, Катя Петровская, Алина Бронски. — Вы бы хотели, чтобы Sombras Rusas перевели на русский? — Я была бы очень рада. Но не знаю, будет ли она интересна в России. Это было бы чудесно. Мне не следует подробно рассказывать, но книгой уже интересуются в Финляндии. Она вышла совсем недавно, в феврале, но месяц назад мне уже написали оттуда. Я иногда сама перевожу работы на английский, но сейчас у меня очень много работы. Скоро на Кубе должна выйти моя книга Llovera siem re ("Всегда будет идти дождь"), за которую я получила премию Casa de las Americas. Это история очень известной уругвайской журналистки Марии Эстер Хилио. Она выйдет в скором времени, и сейчас я работаю еще над двумя книгами. — И в завершение нашей беседы. Как вы думаете, есть сходство между русскими и аргентинцами? — Да, есть сходство. Так говорят сами русские. Я считаю, что есть разные параллели между разными странами. Прочитав много русской литературы на немецком, я поняла, что между Россией и Германией есть много параллелей. Также безусловно есть много исторических параллелей с Францией. Что касается Аргентины... Мне кажется, что есть параллели, которые очень сложно описать. Есть что-то схожее, но я не знаю, как это назвать. В Аргентине очень интересуются Россией. Это также было одной из причин, почему я написала эту книгу. Потому что каждый раз, когда я приходила на вечеринку или в книжный, представляя меня, говорили: "Она жила в России". Все остальное было неважно. И все сразу задавали кучу вопросов. Существует огромный интерес, возможно, не очень заметный невооруженным глазом. Эти параллели кроются в маленьких вещах. Например, моя подруга Наташа в Москве танцует танго и чакареру (народный аргентинский танец. — Прим. ТАСС). И очень забавно, когда я зову ее поехать со мной в Сибирь, она говорит мне: "Лиличка, ты с ума сошла. Я хочу поехать в Буэнос-Айрес, танцевать там танго, или отправиться в Жужуй, Сальту. Вот моя мечта!" У нас пересекающиеся интересы. Мы такие разные, что это притягивает. Беседовала Елена Кондратьева