Братья -- славянам

Кирилл и Мефодий: создатели письменности и первые славянофилы 1901 публикация, посвященная Кириллу и Мефодию, вышла только за первые 30 послевоенных лет. Общее же число книг и статей, рассказывающих о создателях славянской письменности, едва ли поддается подсчету. АЛЕКСАНДР КРАВЕЦКИЙ Мода на все, что связано со славянскими первоучителями, набирает обороты, и кажется, что так было всегда. Между тем через несколько столетий после смерти Кирилла и Мефодия память о них начала угасать. А в XVII веке их имена и вовсе вычеркнули из церковного календаря. О них вспомнили лишь в XIX веке, когда славянские народы, жившие на территории Османской империи и Австро-Венгрии, начали борьбу за независимость. Именно тогда имена Кирилла и Мефодия стали символом славянского возрождения. Создатели чего-то там Когда-то в самом начале перестройки в день церковной памяти Кирилла и Мефодия стали проводить праздник письменности. Это было необычно и интересно. Тема еще казалась полузапретной, и приуроченные к этому дню конференции и лекции проходили при полных залах. Но новизна вскоре ушла, а празднование превратилось в официоз, получивший название "День славянской письменности и культуры". К череде унаследованных от советской жизни праздников, приходящихся на теплый май, добавился еще один. Причем за народными гуляньями, концертами и танцами суть праздника как-то терялась. Подлинная история Кирилла и Мефодия слишком сложна и запутанна, поэтому в детали их биографий предпочитают не вдаваться, ограничиваясь общими словами о том, что сделали братья для славян. Не читать же отдыхающим людям лекцию, которая может отвлечь от шашлыка и колеса обозрения. Письменность создали, теперь и попраздновать можно. Между тем история создания славянской письменности похожа на увлекательный детектив, и очень жалко, что праздник, задуманный как просветительский, превратился в развлекательное шоу. Ну, можно было бы хотя бы объяснить, почему мы называем Кирилла создателем славянской письменности, если он создал не кириллицу, которой мы пользуемся до сего дня, а другой алфавит -- глаголицу. Дело в том, что создание письменности -- это лишь в самую последнюю очередь сочинение конкретных графических знаков. Что действительно сделал Кирилл, так это выделил в языке смыслоразличительные элементы и соотнес их с придуманными им значками. Именно это и называется созданием письменности. А сочинить значки, объявив, что буква "а" теперь будет выглядеть как знак доллара, "б" -- как кружочек, а "в" -- как человечек с флажком в руке, уже совсем не сложно. Какой ребенок, прочитав рассказ Конан Дойля про пляшущих человечков, не пытался сделать что-то подобное. Но то, что у него в итоге получается, будет элементарным шифром на основе уже существующей системы письма. Когда спустя век после смерти Кирилла экзотическую глаголицу сменила кириллица, воспроизводящая простой рисунок греческих букв, эта замена уже не потребовала того колоссального труда, который необходим для создания новой системы письма. Буквы глаголицы не похожи на буквы других алфавитов. Уже два века идут вполне бесплодные споры о том, на что оглядывался Кирилл, когда сочинял эти странные знаки. Какие-то буквы вроде бы можно считать заимствованными из еврейского письма, какие-то -- из греческой скорописи, но для большей части знаков объяснений не находится. Вполне разумным кажется объяснение, что перед нами специально придуманный алфавит, а не удачный опыт приспособления уже существующего алфавита для другого языка. Кирилл создавал свою систему, следуя какому-то не особенно понятному нам принципу. Большую часть глаголических букв можно представить как комбинацию трех элементов -- креста, треугольника и круга. И здесь мы получаем простор для различных символических фантазий. Крест обозначает Христа, круг -- бесконечность, треугольник -- Троицу. "Аз" -- первая буква алфавита -- имеет форму креста, что едва ли случайно. Очевидно, что и остальные буквы представляли по замыслу создателя какую-то символическую систему. Было много попыток ее расшифровать. Но, увы, ребусы такого рода, как правило, не имеют решений. Критериев для проверки гипотез у нас нет, и рассуждения очень быстро приобретают характер недоказуемых фантазий. Несомненным является лишь то, что создатель глаголицы пытался построить внешний облик букв в соответствии с какой-то внутренней логикой, восстановить которую мы не можем. Хотя и очень хочется. Биограф и агиограф О Кирилле и Мефодии нам рассказывают их жития, созданные спустя значительное время после их смерти. Читать эти жития -- увлекательнейшее занятие. Здесь и записи богословских споров, и рассказы о дипломатических путешествиях, и интриги византийского двора, и многое другое. Только вот превратить житийное повествование в такой биографический рассказ, в котором сходятся концы с концами, очень сложно. Согласно житиям, младший брат Константин (имя Кирилл он получил, приняв перед смертью схиму) родился примерно в 827 году, а Мефодий, старший,-- в 815-м. Они были детьми византийского чиновника, давшего своим детям прекрасное образование. Среди учителей Константина были будущий Константинопольский патриарх Фотий и выдающийся ученый того времени Лев Математик. Талантливому молодому человеку предстояла блестящая карьера, однако он предпочел монашество, покинул столицу и поселился в одном из монастырей Малой Азии. Но совсем уйти от столичной жизни ему не удалось. И вскоре молодой монах вернулся в Константинополь, где стал преподавать философию. А вот дальше начинаются непонятки. Житие рассказывает, например, о том, что молодой богослов победил во время публичного диспута патриарха-иконоборца Иоанна Грамматика, блестящего оратора и последнего из авторитетных противников иконопочитания. Однако поверить, что все происходило именно так, как это описывает житие, очень трудно. Дело в том, что к тому времени, когда Константин вернулся в столицу, иконоборчество было уже осуждено и публичные дискуссии не имели смысла. Конечно, для таких противоречий можно изобрести разные объяснения. Можно, например, предположить, что Константин написал трактат, направленный против иконоборцев, составленный в форме диалога с Иоанном Грамматиком, а позже автор жития включил этот трактат в свой текст, превратив его в факт биографии Константина. Возможны и другие объяснения, но все они остаются гипотезами. Еще труднее бывает внятно рассказать о миссионерских путешествиях, которые совершил Константин. Житие рассказывает о том, как он проповедовал среди мусульман и иудеев, в результате чего его слушатели приняли христианство. Однако других свидетельств о массовых крещениях мусульман и иудеев, относящихся к тому времени, у нас нет. Поэтому рассказ жития вызывает сомнения. В том, что Константин действительно ездил в столицу Арабского халифата и к хазарам, сомнений как раз нет. А вот цель этой поездки была, скорее всего, не миссионерской, а дипломатической. Он мог, например, сопровождать какие-то посольства при переговорах об обмене пленными. Подобные проблемы встают почти всегда, когда историки пытаются извлекать из житий святых биографическую информацию. Жития для этого и не предназначены. Авторов житий называют агиографами (ἅγιος — «святой»; γράφω — «пишу»), то есть они, в отличие от биографов (βίος — «жизнь», γράφω — «пишу»), пишут не историю жизни, а историю святости. Историка же интересуют именно биографические сведения, которые в жития попадают лишь по недосмотру. Приходится довольствоваться и этими крохами, поскольку других источников информации о создателях славянской письменности у нас нет. "Пошли нам, владыка, епископа и учителя такого..." А собственно, зачем Константину и Мефодию понадобилось создавать для славян специальную письменность? Средневековье относилось к идее переводов богослужения на языки новокрещеных варварских народов без большого энтузиазма. Ситуация, когда все национальные общины молились на греческом или латыни, давала Константинополю и Риму возможность хоть как-то контролировать деятельность далеких окраин. Переход же на национальные языки, непонятные жителям столиц, как многим казалось, грозил хаосом. Священники могли сколько угодно проповедовать на местном языке, а вот языком письменности, культуры и переписки с начальством должны были оставаться греческий и латынь. К тому же среди имперской знати сохранялось восходящее к античности представление, что на земле существуют только два языка -- свой и варварский. Поэтому ни Рим, ни Константинополь не ставили перед собой задачи дать письменность тем народам, которые находились в их подчинении. Согласно житию Константина-Кирилла, в 862 году моравский князь Ростислав направил императору Михаилу письмо, в котором говорилось: "Хотя наши люди язычество отвергли и держатся закона христианского, нет у нас такого учителя, чтобы нам на языке нашем изложил правую христианскую веру... Так пошли нам, владыка, епископа и учителя такого". Современному читателю в этом письме, конечно же, бросается в глаза просьба прислать учителя, но Ростислав в первую очередь хотел епископа, что значило бы обретение Моравией церковной самостоятельности. И как раз эту просьбу Константинополь проигнорировал, прислав не епископа, а людей, не имеющих никакого статуса в церковной иерархии. В Моравию отправились два брата -- монах Константин и иеромонах Мефодий. О том, чтобы дать славянам письменность, не думали ни император Михаил, ни патриарх Фотий. Если бы Константина и Мефодия посылали в Моравию для проповеди и перевода богослужения на славянский язык, то их миссию следовало бы признать блестяще выполненной. А между тем в византийских источниках эта миссия почему-то не упоминается. Так что, судя по всему, создание письменности было личным проектом Константина. Перед тем как отправиться в путь, он, согласно житию, придумал, как записывать язык славян, создал алфавит и подготовил первые переводы. Константин и Мефодий были греками, однако считается, что один из славянских диалектов был им знаком с детства. В Солуни (Салоники), откуда они были родом, проживало много славян. Они говорили на диалекте, который несколько отличался от диалекта жителей Моравии. А значит, тот язык, на который Константин переводил богослужебные тексты, был понятен мораванам, но не во всем совпадал с их повседневным языком. Историческая случайность определила очень важную черту созданной Кириллом письменности. Во всех славянских странах книжный язык был достаточно близок к разговорному, но все-таки несколько от него отличался. И так происходило везде. Из Моравии славянская письменность пришла в Болгарию, то есть к южным славянам, затем -- в Киевскую Русь к славянам восточным. Это был общеславянский книжный и богослужебный язык, с одной стороны, относительно понятный, а с другой -- отличающийся от каждого конкретного диалекта и наречия. Дипломатическое чудо Чтобы ввести богослужение на славянском языке, одних переводов было недостаточно. Нужно было подготовить священников, способных по этим переводам служить. Также требовались переписчики, готовящие копии славянских книг. А кроме двух приехавших из Константинополя братьев этой письменностью никто не владел. Однако Константин и Мефодий оказались прекрасными организаторами. Им удалось быстро собрать вокруг себя кружок учеников и последователей, увлеченных идеей славянской письменности и богослужения на славянском языке. Но здесь была одна тонкость. Подобный проект неосуществим без серьезного административного ресурса, которым наши миссионеры явно не обладали. Можно было сколько угодно учить местную молодежь пользоваться славянскими книгами, но рукоположить своих учеников в священники не могли ни Константин, который был простым монахом, ни Мефодий. Для этого был нужен епископ, а вот с местным епископатом у братьев-миссионеров отношения не заладились. Моравское духовенство было вполне традиционно и полагало, что переводы -- это излишество, а служить нужно на том языке, на каком всегда служили в Моравии, то есть на латыни. Местный епископат разделял это убеждение, поэтому любые попытки внедрить переводы в церковную практику оказывались парализованы. Требовалось какое-то нестандартное решение, и братья-миссионеры его нашли. Моравия была в церковном подчинении у Рима, поэтому Константин и Мефодий отправились искать поддержки там. Несмотря на непростые отношения между Константинополем и Римом, окончательного разделения церкви на православную и католическую еще не произошло, поэтому византийские монахи могли поехать в Рим совершенно свободно. Хотя казалось, что и там надеяться не на что. Рим, ратующий за централизацию церковной жизни, никогда не отказывался от латыни и не утверждал богослужение на местных языках. Но у Константина и Мефодия был припрятан козырь. За несколько лет до поездки в Моравию Константин оказался в Херсонесе (ныне район Севастополя), куда в I веке н. э. был сослан Климент, четвертый папа римский. Кириллу удалось обнаружить мощи святого Климента, вывезти их в Константинополь, а затем взять с собой в Моравию. Мощи одного из первых пап были для Рима драгоценнейшей реликвией, а человек, который принес эту драгоценность прямо в папский дворец, приобретал неограниченные возможности. Жития рассказывают, что переведенные Константином и Мефодием богослужебные книги не просто получили одобрение папы, но по ним совершили службы в нескольких римских храмах. Молодых людей, пришедших с братьями в Рим, папа рукоположил в священнический сан, а Мефодия сделал епископом, дав ему право самостоятельно рукополагать своих учеников. Славянские переводы приобретали, таким образом, законный статус. Правда, сам Константин уже не успел воспользоваться плодами своей дипломатической победы. В Риме он заболел и, приняв перед смертью схиму и имя Кирилл, скончался и был погребен в Базилике святого Климента, чьи мощи братья привезли в Рим. Разгром, ставший победой Рукоположенный в епископы Мефодий вернулся вместе со своими учениками в Моравию и в течение 16 лет уже на законных основаниях продолжал ту деятельность, которую они начали вместе с Кириллом. За это время он и его ученики перевели на славянский язык Библию и другие церковные книги. А подготовка знатоков славянской грамоты была поставлена на поток. Согласно житию, Мефодий подготовил 200 священников, которые могли служить на славянском языке. Но противники богослужения на национальных языках стояли на своем, и даже покровительство папы римского не спасло Мефодия от обвинений в ереси и тюремного заключения. Впрочем, ему все-таки удалось выйти свободу, еще раз съездить в Рим и полностью оправдаться. Его сан и авторитет давали возможность защитить славянское богослужение от запрета. Но все держалось только на нем. Уже через год после смерти Мефодия славянскую письменность в Моравии запретили, а членов мефодиевского кружка в лучшем случае изгнали из страны, а в худшем -- продали в рабство. Созданный Кириллом и Мефодием центр славянской письменности был разорен, и казалось, что их просветительский проект прекратил свое существование. Но все сложилось иначе. Изгнанные из Моравии знатоки славянской письменности были охотно приняты в соседней Болгарии. Кто-то сбежал туда от преследований, а кого-то даже нашли в Венеции на невольничьем рынке и выкупили. Внимание, которое ученикам Мефодия уделял болгарский царь Борис, не было случайностью. Отношения Болгарии с Византией были непростыми, и Борис стремился к некоторому культурному обособлению своей страны. Шагом на пути к такому обособлению должна была стать языковая реформа, то есть переход богослужения и государственного делопроизводства с греческого языка на славянский. Реформу готовили в глубокой тайне. Перебравшихся из Моравии специалистов спрятали от посторонних глаз подальше от столицы. В глубинке создавали центры, где переписывались книги, осуществлялись новые переводы и готовились кадры. Один из таких центров находился на берегу Охридского озера, другой -- в Преславе. Считается, что именно в процессе подготовки болгарской языковой реформы глаголица была заменена кириллицей. Кириллические буквы, воспроизводящие греческое уставное письмо, казались болгарам более приемлемыми, чем ни на что не похожая глаголица. В 893 году тайный период подготовки к реформе был завершен, и болгарский царь Симеон, сын Бориса, созвал собор, на котором славянский язык был объявлен языком церкви и государства. Частный проект Кирилла и Мефодия приобрел, таким образом, государственный статус. Собственно говоря, с этого момента и начинается широкое распространение славянской письменности. На Русь славянские книги пришли в связи с проповедью христианства. Первое упоминание о том, что на Руси стали учить славянской грамоте, мы находим в "Повести временных лет", где рассказывается, что сразу после официального крещения Руси Владимир собрал детей киевской знати ("нарочитой чади") и засадил их за книги. А с его преемником Ярославом летописец связывает появление первого переводческого центра и скриптория. "И любил Ярослав церковные уставы,-- сообщает летопись под 1036 годом,-- попов любил немало, особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением божественным". "Поляки ненавидят русских, чехи не ладят с мораванами, кроаты ревнуют сербам, босняки чуждаются болгар..." После того как земли южных славян были завоеваны турками, Русь стала основным центром славянской письменности. Для жителей Руси письменность была связана скорее с крестившим Русь князем Владимиром, чем с Кириллом и Мефодием. О них стали забывать. А в XVII веке, когда патриарх Никон исправлял богослужебные книги, имена создателей славянской азбуки были и вовсе вычеркнуты из церковного календаря. Вновь о Кирилле и Мефодии вспомнили борющиеся за независимость болгары. Впервые Кирилло-Мефодиевские торжества прошли в 1858 году в Пловдиве. Это воспринималось как вызов. Константинопольский патриархат, к которому относилась Болгарская церковь, был резко против. Официальным поводом для недовольства стало то, что это мероприятие имело не только церковную, но и политическую составляющую, а провоцировать большой скандал не хотелось. Однако торжества состоялись, прецедент появился. Пример оказался заразительным. В 1862 году моравские славяне-католики, проживающие на территории Австро-Венгрии, начали готовиться к празднованию 1000-летнего юбилея моравской миссии Кирилла и Мефодия. Русская церковная печать тех лет с плохо скрываемой завистью писала о том, что католики и протестанты помнят о создателях славянской письменности, а православные не помнят. Журнал "Духовная беседа" писал: "В текущий год, который назван Римской церковью годом славянского юбилея, назначено во всех церквах, как в римско-католических, так и лютеранских, читать особые молитвы и петь особые песнопения в честь славянских просветителей при всех богослужениях". Это был завуалированный призыв к единоверцам вспомнить, что они имеют к этому юбилею самое непосредственное отношение. В итоге Россия тоже присоединилась к праздничным мероприятиям. Публицисты наконец-то заметили, что в богослужебных книгах отсутствуют имена Кирилла и Мефодия. Синод постановил не только вернуть их имена в церковный календарь, но и в срочном порядке подготовить и напечатать богослужебные тексты, посвященные этим святым. А через два года после этих торжеств историк Михаил Погодин выпустил "Кирилло-Мефодиевский сборник", ставший манифестом славянофильского движения. Сам Погодин поместил здесь свое "Окружное послание славянам", в котором он сетовал на взаимную неприязнь славянских народов ("поляки ненавидят русских, чехи не ладят с мораванами, кроаты ревнуют сербам, босняки чуждаются болгар") и предлагал русским взять на себя объединительную функцию. Основу для такого объединения Погодин видел в языке. Мысль о том, что языковое единство должно лечь в основу единства политического, проходила через многие статьи этого сборника. Славянофильские идеи и общественный интерес к борьбе славянских народов за независимость стимулировали возрождение интереса к Кириллу и Мефодию, связанное с борьбой славянских народов за независимость и идеями славянского единства. Постепенно рассказы о солунских братьях вошли в популярные книги и буквари, а посвященные им службы -- в богослужебные книги. Октябрьская революция изменила систему ценностей и ориентиров. Всенародных празднеств, посвященных создателям письменности, больше не проводилось. О них скромно упоминали как о великих просветителях, но подробностей не касались. После Второй мировой войны, когда все славянские страны оказались социалистическими, славянская взаимность вновь стала актуальной. А в постсоветское время Кирилл и Мефодий вошли в массовое сознание в формате большого государственного праздника с речами и оркестрами.