Новые тридцать: почему молодость больше не является козырем

Сейчас героиням сериала за пятьдесят и они вполне себе о-ло-ло и вах-вах. Жене нового французского президента, вундеркинда и красавчика – шестьдесят четыре и она вполне себе горяча. Мир потихоньку стареет – и вместе с ним стареют его секс-символы. Одна моя подруга говорит про своего бывшего: «Он думал, что как только он выйдет на свободный рынок, так на него сразу начнут кидаться свободные и красивые юные тридцатилетние женщины!» - - Двадцатилетние? – уточняю я. - - Тридцатилетние, - поправляет подруга, – он же не совсем потерял связь с реальностью и помнит, что ему самому уже сорок. То есть тридцатилетняя женщина уже вполне подходит под образ совсем молоденькой и беззаботной любовницы. Это вам не Анна Каренина в свои близкие к увяданию двадцать восемь. Все изменилось очень быстро и очень внезапно. Я родила сына в двадцать пять лет – и была первой из своих подруг. Некоторые из них мне даже выговаривали за то, насколько неприлично рано я это сделала. А моя знакомая за десять лет до меня родила в двадцать шесть. И это было Очень Поздно, глубочайшая трагедия, перед которой были семь лет лечения, надежд, ЭКО и слез. Каких-то десять лет разницы и триста километров между нашими городами отделяло мое очень рано от ее очень поздно. Изменения происходят так быстро, что многие не успевают перестраиваться. Мне кто-то недавно пытался объяснить, что «наши мамы» не любят новую технику, потому что боятся, что не справятся с «большим количеством кнопок». Вы когда-нибудь слышали бОльшую чушь? Моей маме – шестьдесят один, она владелец крупного высокотехнологичного бизнеса, она не боится кнопок. Маме моей подруги – сорок два и она работает моделью. Недавно я засиделась в интернете до трех ночи и увидела в сети папу подруги. «У нас режутся зубки», - пояснил он. «У нас» – это у его пятого ребенка. Кстати, подружились мы с его дочерью после его письма мне – он рассказал, что она переезжает жить в наш город, у нее пока совсем нет в нем знакомых и – она оказалась просто потрясающей. Прямо такой же крутой, как и ее папа. Все это делает меня счастливой. Внушает надежду. Даже на пенсии я смогу быть ого-го и ола-ла. Если я вдруг останусь одна, то я – не останусь одна, даже в восемьдесят. Я смогу ходить на свидания, строить глазки и новую карьеру, записаться, наконец, в школу танцев и сделать свою первую татуировку. Все это делает меня несчастной. И ужасает. То есть даже в шестьдесят четыре от меня будут ждать подтянутой попки, коротких юбок, задора и юного красивого мужа. А я так надеялась тихонько сидеть в большом кресле-качалке у камина и читать сказки внукам… И лишь иногда строить глазки своему старому, но зато столько раз испытанному мужу.