«Красный граф» - акробат при Сталине

80 лет назад – 13 июня 1937 года – в разгар сталинских репрессий, в связи с приговором «по делу троцкистско-бухаринской банды – Тухачевского, Якира и их сообщников» Алексей Толстой опубликовал в газете «Известия» печально известную статью «Родина». «Мне не нужно будет много слов, чтобы узнать врага, – писал «красный граф». – Я узнаю его по чуждому блеску глаз!» Статья горячо приветствует расправу над ставшими неугодными режиму.Толстой даже не писал этой статьи, то есть лично рук не «замарал», он надиктовал ее по телефону. И, наверное, если пытаться найти самые позорные страницы в биографии того, кого называли «красным графом», то вот эта статья ею и стала. В пропаганде борьбы с «врагами» (теми, кто еще вчера был «верным делу Ленина и Сталина») не выбирали выражений. Соответственно, те представители советской интеллигенции, которые хотели не только продолжать работать, публиковаться, писать книги и снимать фильмы, но и порой просто выжить, требовалась не просто лояльность режиму, но лояльность активная. Так, чтобы в любви к деяниям руководства страны, прежде всего лично Сталина, не было ни стеснения, ни удержу. Как говорится, кто не с нами, тот против нас. «Отсидеться» и «отмолчаться» удавалось немногим. Как правило, ценой забвения. Граф-писатель Алексей Толстой не принадлежал к числу последних. За привилегию быть обласканным Советской властью (а чего стоит только роскошный особняк на Спиридоновке 4, где ему разрешили поселиться, - ныне Дом приемов МИД России) он платил сполна. Причем не так, чтобы испытывая какие-то угрызения совести от такого безграничного и кажущегося порой беспринципным конформизма. Ему – а это была по тем временам почти уникальная привилегия, лишь считанным единицам советской творческой элиты разрешалось такое – позволялось выезжать за границу, причем часто. К примеру, Бориса Пастернака, хотя он до поры до времени был любимцем Сталина, выпустили лишь один раз – в 1935 году на международный конгресс писателей – и больше не выпускали. А Булгакова так и вовсе не выпускали, он писал Сталину письма, с трудом добившись работы для себя. И вот во время одной из поездок в Париж (как раз в том самом 1937 году) Толстой за коньяком исповедуется Юрию Анненкову (художнику, видному деятелю русского авангарда, проживавшему во Франции): «Я циник, мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу!» Рассказывая ему, как он переписывал «по велению партии» свой роман о Петре Первом, он и не скрывал своего приспособленчества: «Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки (так он называет Эренбурга – прим. Г.Б.)— все они акробаты. Но они — не графы. А я — граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял?» Или вот, из воспоминаний другого эмигранта, Василия Яновского: «Когда А.Толстой приезжает в Париж, Анненков с ним пьет коньяк, беседует, хотя знаком вполне с моральным обликом Алешки Толстого… То же с Эренбургом, с мерзавцем, который в продолжение десятилетия обманывал и соблазнял французских интеллектуалов, рассказывая им про сталинский рай, хотя сам валялся в истерике, когда его вызывали на очередную побывку в Москву». Говорят, Толстого все же собирались как-то раз арестовать. Уже после того, как впал в немилость (позже он был расстрелян) бывший «главный чекист» Генрих Ягода, с которым Толстой был дружен. Однако едва услышав такой слух, граф буквально за месяц настрочил роман «Хлеб». Абсолютно лизоблюдское произведение, которое было призвано показать «гениальную роль» Сталина, ну заодно и Ворошилова в обороне Царицына в годы Гражданской войны. Сродни тому, как Булгаков – тоже ради того, чтобы «понравиться Советской власти», - написал свою пьесу «Батум», и тоже о «выдающейся роли Сталина» в революционном движении. Правда, относительно булгаковской пьесы вождь сказал, что, мол, «не так все было». А тут ничего не сказал. И роман стал еще одной «охранной грамотой» писателя. А еще раньше была знаменитая поездка в группе писателей (Горький там тоже был, чем, по мнению некоторых, также «замарался») в 1933 году на строительство Беломорско-Балтийского канала, с последующим прославлением труда заключенных, в том числе политических, его и строивших. Прославлением именно «зековского труда», а не «освобожденного», которым любила козырять советская пропаганда. Статья «Родина» 1937 года не вошла практически ни в один сборник произведений Алексея Толстого. Читатели знают его по «Гиперболоиду инженера Гарина», «Эмигрантам», «Аэлите», тому же «Петру Первому». В его публицистическом «официальном списке» есть другая «Родина» - мощное произведение-призыв к борьбе, написанное уже после нападения гитлеровской Германии на СССР. Военная публицистика писателя, кстати, действительно яркая и искренняя. Ну а то, что были и «минуты позора» - нам ли судить людей той эпохи и их поступки? Хотя, конечно, много тех, кто считает, что по крайней, мере принцип «неучастия» может освободить от «ответственности перед историей». Этих бы людей, конечно, переместить в те времена. Для проверки, так сказать, принципиальности на месте.