"Он писал без оглядки на принятые каноны"

Режиссер Юрий Векслер поделился с Яной Семёшкиной воспоминаниями о Фридрихе Горенштейне В конце июня выходит сборник повестей Фридриха Горенштейна "Улица красных зорь". "Огонек" поговорил с исследователем творчества писателя, режиссером фильма "Место Горенштейна" Юрием Векслером -- "Горенштейна в России уже знают, но он еще не прочитан" -- привычная характеристика у нас, к сожалению... Какое место в русской и мировой культуре занимает сегодня имя Фридриха Горенштейна? И в чем причина возродившегося к нему интереса? -- Его место в русской культуре еще только вырисовывается. Как сказал один мой коллега, серьезное возвращение к текстам Горенштейна произойдет тогда, когда Россия придет к своему выздоровлению. Что же касается европейской культуры, у Горенштейна был период внимания к нему и даже моды на него -- во Франции в середине 1980-х годов: его качественно перевели и хорошо прочитали, многие вещи были инсценированы в театрах и на радио. Затем эта мода была подхвачена в Германии -- Горенштейн почти весь издан по-немецки: выходили прекрасные статьи, в которых Фридриха Наумовича сравнивали с Толстым и Достоевским. Однако феноменом немецкой культуры в той степени, в которой в ней присутствуют иностранные имена, он не стал. Сейчас идет работа над переводом повести "Искупление" на английский язык, она должна выйти в издательстве Колумбийского университета в серии "Русская библиотека", в этой серии уже опубликовали прозу Синявского, пьесы Платонова, роман "Между собакой и волком" Саши Соколова. Горенштейн в этой компании окажется довольно скоро. Есть надежда, что этот проект привлечет большее внимание к его наследию в англоязычной среде. Что касается возрождающегося к нему интереса, понимаете, Горенштейн -- очень подлинное явление, он плоть от плоти классической русской литературы, и он очень глубок. Представить, что все сегодня будут его читать, невозможно, наверное, это и не нужно. Но дать занять ему подобающее место в русском культурном сознании -- серьезная работа, которая еще не проделана, но должна быть и, я уверен, будет проделана. -- Почему его так и не смогли по достоинству оценить в Европе, ведь оценили же Бродского, Гроссмана, Солженицына?.. -- Догадываюсь, что в каждом отдельном случае важную роль играет биография. У Горенштейна, выехавшего на Запад, биографии словно и не было: никому не известный писатель, получивший стипендию в Берлине и проживший на нее вместе с женой и маленьким сыном три года. Многое зависит и от конкретных людей, мнений и обстоятельств. Когда в 1979 году в альманахе "Метрополь" вышла повесть Горенштейна "Ступени", произошла целая история, связанная с издательством "Ардис" Эллендеи и Карла Профферов. Для Профферов было важно мнение известных уже на Западе писателей Вайля и Гениса, которые сказали, что "Ступени" -- самая слабая вещь в "Метрополе". Хотя звучали и другие оценки (Станислав Рассадин, например, считал "Ступени" одной из сильнейших вещей альманаха), издатели прислушались не к ним, "Ардис" не захотел иметь никаких дел с Горенштейном. Случись иначе, возможно, его известность на Западе обрела бы сразу и имела бы в дальнейшем совсем другой масштаб. -- Горенштейн, согласно вашему утверждению, по природе своей был раблезианцем, эпикурейцем. Он мог в быту говорить под "местечкового еврея" и при этом писать тексты на кристальном русском языке. Быть заносчивым мизантропом и вместе с тем до самой смерти оставаться человеком крайне ранимым и чувствительным. На ваш взгляд, в чем состояла его главная драма как писателя, как человека? -- Мы все субъективны в восприятии того или иного человека. Приведу простой пример: для документального фильма о Горенштейне я записал около 30 интервью. Те, кто его не любил, от интервью отказывались. Те же, кто этой нелюбовью и завистью не страдал, говорили примерно одно и то же: "Я слышал о Горенштейне много нехорошего, но со мной он был абсолютно нормальный, внятный, доброжелательный". Дело в том, что у Горенштейна был один "изъян" -- органическая неспособность приспосабливаться. Он был несдержан на слово, не мог промолчать. Многих коллег-литераторов раздражал его успех в кино: Горенштейн жил на киносценарии и не должен был бегать по редакциям советских журналов. Солженицын делал исправленные варианты своих вещей для того, чтобы они прошли в "Новом мире"; а Горенштейн с момента отказа напечатать повесть "Зима 53-го года" больше никому ничего не предлагал, ни в какие редакции не ходил. Разумеется, все, кто на тот момент интересовался литературой, это видели. Горенштейн любил мистифицировать и разыгрывать, порой намеренно говорил, как "Пиня из Жмеринки", раздражая собеседников и играя с ними,-- так он добывал реакции для своих будущих персонажей. Для Горенштейна любимым словом в творчестве было "перевоплощение". Вот такой театр! -- Сыграл ли ключевую роль в невостребованности Горенштейна тот факт, что он отказался брать псевдоним при первой публикации? -- Этот вопрос я задавал разным людям и склонен согласиться с литературоведом Натальей Ивановой. Отказ Горенштейна от псевдонима был не самым важным препятствием к успехам в его творческой судьбе. Но этот поступок был очень важен для него самого, как неотказ от себя, как подтверждение договора с самим собой, как принятие судьбы, ее вызова. И хотя, конечно, в советских редакциях и на телевидении были негласные представления о том, сколько людей с еврейскими фамилиями могут публично звучать, гораздо более важную роль в невостребованности Горенштейна сыграло другое: что и как он писал. Его вещи не были антисоветскими, они были асоветскими. Он игнорировал ту идеологическую норму, которая должна была присутствовать в тексте для того, чтобы его напечатали. У Горенштейна этой "нормы" не было. Он писал без оглядки на принятые каноны, и все это вместе делало его тексты непроходимыми. Все, чем повернулся к нему мир, лишало его иллюзий, лишало возможности самообмана. Трехлетним ребенком Горенштейн потерял отца, когда было 11 лет, умерла мать, некоторое время он рос в детдоме, затем у теток, окончив горный институт, работал на шахте и только в 30 лет, поступив в Москве на Высшие сценарные курсы Госкино, смог начать жизнь литератора. Его угнетала необходимость в детстве и юности говорить про себя неправду, потому что отец был репрессирован. С детства познав жизнь как таковую, он не мог верить советским сказкам и не мог описывать мир таким, каким его не видел. -- Когда в 92-м году Горенштейна номинировали на первый "Русский Букер", он вошел в шорт-лист наряду с Петрушевской, Маканиным, Сорокиным, Иванченко и Харитоновым. Многие тогда видели в Горенштейне с его романом "Место" будущего победителя, однако премия досталась Марку Харитонову. Что означал этот жест для Горенштейна? -- Он был уязвлен. Неполучение "Букера" означало, что новой волны интереса к его текстам в России не будет. Меня очень интересовал механизм принятия решения жюри, и я написал госпоже Проффер. Она рассказала, что иностранные участники жюри -- англичанин Бейли и она сама -- были, как генералы на свадьбе: их пригласили, но в решениях они никакого участия не принимали. Вердикт выносили Андрей Синявский, Алла Латынина и Андрей Битов. Эллендея Проффер написала мне, заглянув в свои дневниковые записи в дни работы жюри, что трое русских членов жюри сразу же отсекли Горенштейна и Иванченко, затем отсекли и Маканина, поскольку то был не совсем роман, а дальше каждый боролся за своего кандидата. Но близкая к жюри Алла Марченко написала текст, из которого понятно, почему Горенштейн не должен был получить премию: "Отдать первого русского "Букера" роману, Россией не востребованному и одним этим жестом притузить все, что было сделано, делается и будет еще сделано теми, кто свободе предпочел тайную свободу? Нет, сие лишило бы инициативу господина Букера гуманитарного смысла..." Невостребованному. Вот такой приговор. Они его из идеологических, точнее, конъюнктурных соображений взяли и отсекли. -- Что из рукописей Горенштейна остается неопубликованным? -- Есть повесть "Астрахань -- черная икра", которая была им почему-то отложена. Есть повесть "Потомки Ивана Сусанина", которая уже была в машинописи, но она как-то потерялась, и у самого автора экземпляров не осталось. "Потомки Ивана Сусанина" есть в рукописи, нo... Расшифровывать рукописи Горенштейна, в особенности прозу,-- адская работа. Он машинкой, не говоря уже о компьютере, не пользовался, и при этом у него был трудночитаемый почерк, писал так, что потом иногда сам свои записи с трудом разбирал. У него было несколько стадий работы: написать текст рукой, продиктовать машинистке или -- так было уже в Берлине -- наговорить на кассету и отдать кассету машинистке, получить машинопись и что-то править... Словом, на сегодняшний день две вещи -- "Астрахань -- черная икра" и "Потомки Ивана Сусанина" -- не напечатаны. Не напечатан и последний роман -- "Веревочная книга". Горенштейн закончил рукопись и тяжело заболел. Пока это так и лежит в виде рукописи. Была попытка Михаила Швыдкого помочь мне найти грант в Комитете по печати для ее расшифровки. Но Комитет ответил, что у них такой графы расходов не предусмотрено... Беседовала Яна Семешкина