Жозеф Надж станцевал поэзию Йожефа Аттилы

На XIX петербургском фестивале современного танца Open Look состоялась мировая премьера: хореограф и танцовщик Жозеф Надж и контрабасистка Жоэль Леандр представили спектакль «Пензум». В контексте творчества Наджа — по замыслу и технике исполнения — это ближе всего сочиненному лет десять назад Paso Double, где Надж вместе с испанским художником Мигелем Барсело в присутствии зрителей оставлял на сырой глине разнообразные письмена и рисунки. Но «Пензум», камерное полуимпровизационное действо длительностью меньше часа, связано с конкретной персоналией — венгерским поэтом Йожефом Аттилой. — Аттила — первый поэт, которого я узнал, когда был маленький, — рассказал «Известиям» Жозеф Надж. — Его поэзия с детства «электризовала» меня, пока не нашла выражение в этом действе. Для меня Аттила существует в двух голосах: один звучит в его поэмах, так сказать, официальном творчестве, и другой голос — в дневниковых записях, представляющих собой поток бессознательного и то, что мы называем автоматическим письмом. Вопреки библейскому «вначале было Слово», слова поэта — несколько фраз, «на последнем дыхании» выброшенных в пространство, — звучат здесь только в финале, а все предыдущее действие — подготовка к этому. «Пензум» начинается с ритма. Веер в руке трепещет у большого белого холста. Рядом, у контрабаса и оригинального музыкального столика, устроенного по принципу металлофона, стоит человек в железной маске и скрывающем фигуру балахоне. Прикасаясь к инструментам то смычком, то ударной палочкой, музыкант вызывает тревожное чувство «неправильным», какофоничным звукоизвлечением. Вскоре обладатель руки выходит из-за холста целиком: это сам Надж, одетый в черное. А музыкантом оказывается Жоэль Леандр. Правда, лиц мы до поклонов так и не увидим: на ней будет та же маска под металл, на Надже — африканская ритуальная маска, которую он купил на распродаже. Чувствуя импульсы, исходящие друг от друга, исполнители так и будут работать каждый в своей зоне. Леандр — у инструментов, «разгоняясь» от мембранных звуков до полноценной музыки, сочиненной с оглядкой на шаманские ритуалы. А к финалу — параллельно слову, звучащему из уст танцовщика, — контрабасистка запоет фантастическим глубинным голосом словно из традиционного восточного театра. Надж, откликаясь на музыкальную партитуру, будет рисовать углем на холсте: странные, то предметные, то абстрактные образы, вызывающие в памяти рисунки детей, душевнобольных, «ужасные» картины Фрэнсиса Бэкона и наскальные изображения. Надж рисует и в более широком смысле: собой, своим телом в пространстве сцены. Импровизационные движения, позволяющие бессознательному прорезаться наружу, здесь аналог того «автоматического письма», которое хореограф ощущает в страстных посланиях Аттилы. Движения Наджа конвульсивны, впрочем, это конвульсия сдержанная, подчиненная ударным ритмам. И тем не менее танцовщик транслирует состояние надвигающегося безумия. Вкупе с ритуальностью и языческой образностью это напоминает еще об одном «сумасшедшем поэте», современнике Аттилы Антонене Арто, с которым связано понятие «театр жестокости». «Пензум» — не тот случай, когда в основе хореографии артикулируемый сюжет или даже пьеса (вспомним знаменитого наджевского «Войцека»). Нет здесь и демонстрации сложной танцевальной техники. Это действо, основанное на интуитивных порывах и недомолвках, таинственных гулах и вибрациях, тем не менее производит сильное и завораживающее впечатление. И к финальному «выдоху» проявляется послание авторов: любой творческий акт, будь то рождение звука, жеста или слова, по своей природе трагически болезнен.