В издательстве «КоЛибри» в апреле вышла книга «Вера, надежда, резня» о жизни и внутреннем мире знаменитого австралийского рок-музыканта Ника Кейва Основой книги стали диалоги Кейва с ирландским критиком, обозревателем изданий The Guardian and The Observer Шоном О’Хаганом, которые музыкант и журналист вели на протяжении двух лет, с 2020 по 2022 год. В «Вере, надежде, резне» рок-звезда, поэт и писатель, основатель группы Nick Cave and the Bad Seeds, автор музыки более чем к 20 фильмам, включая дважды номинированный на «Оскар» «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса», рассказывает о своём мировоззрении, друзьях, коллегах, семье, важных и трагических событиях в своей жизни. Кейв говорит об отношениях с матерью, о смерти близкой подруги, певицы и бывшей клавишницы The Bad Seeds Аниты Лейн, гибели 15-летнего сына Артура и альбоме Ghosteen, записанном в память о нём. На английском языке «Вера, надежда, резня» была издана в 2022 году и вошла в список лучших книг года по версии ряда изданий, включая журналы Rolling Stone и The Times. С разрешения издательства «Рамблер» публикует отрывок, в котором Ник Кейв беседует с Шоном О’Хаганом о религии и о том, какую роль она сыграла в творчестве музыканта. Кстати, а может, поговорим в общих чертах о духовном? С чего ты хочешь начать? Что ж, однажды я назвал твои поздние песни «духовными» как по форме, так и по содержанию, и ты тут же предложил заменить это слово на «религиозные». Я подумал, что это очень характерно. Слово «духовность», на мой взгляд, слегка аморфно. Оно может означать буквально всё что угодно, тогда как слово «религия» более конкретно, связано с традицией, может быть, даже консервативно.

Mairo Cinquetti/Keystone Press Agency/www.globallookpress.com

Потому что религия требует глубокой приверженности и предъявляет особые требования к верующему? Религия — это духовность плюс твёрдость, как мне кажется. И да, она предъявляет к нам требования. Для меня это своего рода борьба с идеей веры — та нить сомнения, которая проходит через большинство устоявшихся религий. Именно это противоборство с понятием божественного лежит в основе моего творчества. Пожалуй, мы раскроем эту тему позже. Но ты говоришь, что в плане веры и убеждений в целом ты, по существу, консерватор? Да, так было всегда, и не только в плане веры. Думаю, что по складу характера я вообще консервативен. Это весьма тенденциозное слово. Ну, может быть, для тебя оно такое. Определённо. Ты хочешь сказать, что ты традиционалист? Пусть буду традиционалистом, если это слово тебе больше по душе. Меня не особо интересует эзотерика. Меня привлекает то, что многие считают традиционными христианскими идеями. Я совершенно очарован Библией, и в частности жизнью Христа. С самого начала это так или иначе сильно влияет на моё творчество. И всё же, когда критики пишут о твоих песнях, этот аспект редко обсуждается. Как ты думаешь, может, журналисты нарочно уклоняются от этой темы? Боже мой, да! Помню, я давал интервью какой-то музыкальной газете лет тридцать назад, и журналист, не успев сесть за стол, выпалил: «Сразу предупрежу, мой редактор сказал мне: „Пусть только не начинает о Боге!“»! Этот интерес к каноническим аспектам религии идёт из твоего детства? Конечно, дело в некой ностальгии, и, пожалуй, эта ностальгия по тем временам, когда я впервые услышал все эти библейские истории. В детстве я пел в церковном хоре и потому ходил в церковь пару раз в неделю. Бывая там, я многое узнал. Я познакомился с библейскими преданиями и очень их полюбил. Меня буквально тянуло ко всему этому. Помню, как купил в лавке при соборе деревянный крестик с серебряным Иисусом, знаешь, такой, который носят на шее. Мне было лет одиннадцать. К нему была прикреплена бумажка с надписью: «Сделано из дерева Истинного Креста». Я подумал: «Ух ты, Истинный Крест!» Ах, тебе лгали уже тогда! Ха! Да. Я тогда спросил маму: «Мам, это сделано из настоящего креста, на котором умер Иисус?» И она сказала: «Всё может быть, дорогой» — с такой интонацией, что я понял: это неправда, — но крестик всё равно сохранил свою тайну в моих глазах. Дело в том, что я всегда был склонен к подобным вещам. А потом, когда во мне пробудился интерес к искусству, я часто обращался к религиозным произведениям. Я чувствовал, что в них есть нечто большее, какая-то скрытая сила. Для меня это был ключ к религии.

Издательство «КоЛибри»

То есть в дни бурной молодости, когда ты обращался к библейским образам при написании песен, это тоже было следствием глубокого интереса к божественному? Ну, меня окружали люди, которые не проявляли никакого интереса к вопросам духовности или религии, а те, кто проявлял, были яростными противниками религиозности. Мой круг общения был антирелигиозным, если не сказать больше, поэтому эти мои идеи в тот момент не получили должного развития. Но я всегда боролся с понятием Бога и одновременно испытывал потребность во что-то верить. Должен сказать, это было не сильно заметно. Нет, скорее всего, нет! Но думаю, люди просто видели то, что хотели видеть. В том смысле, что ранние концерты The Birthday Party были своего рода церковными службами, со всем этим валянием по сцене, изгнанием демонов и «говорением на языках». Это было старое доброе миссионерство! Или по меньшей мере увлечение вопросами религии. Ну и конечно, меня ужасно тянуло к хаосу. Моя жизнь была крайне беспорядочна — разумеется, на музыке это тоже отразилось, — но я всегда стремился обрести духовное пристанище. Возможно, этот хаос был одной из причин моей скрытой тоски по какому-то глубокому, важному смыслу, но не стану утверждать наверняка. Идею, что нет ни Бога, ни чего-либо божественного — совсем никаких духовных тайн, ничего сверх того, что предлагает мир разума, — мне было слишком трудно принять. Как Великая депрессия помогла Дороти Шейвер популяризировать американскую моду