Мостик, который еще не сожжен: наука объединяет мир

"Россия — это новый центр научной силы" – эту фразу придумали не в Кремле. Это цитата из одного из самых старых и авторитетных общенаучных изданий мира – американского журнала Nature. Так, в период между 2012-м и 2015 годами Россия показала один из самых высоких приростов — на 60%. Больше всего исследований — в естественно-научной сфере: биология, биохимия, микробиология и т.д. Россия ушла в отрыв от ближайших соперников — Польши и Саудовской Аравии. В еще одной сводной таблице главных 500 мировых научных институтов, сформированной по итогам 2016-2017 годов, Российская академия наук поднялась уже на 44-е место. В 2016-м было 58-е. А как же очередное предновогоднее открытое письмо академиков против ФАНО? Знаете, какая интересная вещь? И здесь арифметика другая: подписей академиков под этим новым письмом стоит уже в два раза меньше. Значит, что-то меняется? Сегодня, когда позади остались выборы нового руководства академии, фокус нашей научной общественности действительно смещается. Для того чтобы удержать молодых ученых от эмиграции, предлагается резко изменить объемы их сотрудничества с внешним миром. Только речь идет не о том, чтобы закрыть страну, а ровно наоборот. Как? Недавняя подводная международная экспедиция с участием специалистов российского Федерального исследовательского центра "Фундаментальные основы биотехнологии" — большое приключение и грандиозный эксперимент одновременно. На дне Тихого океана находят, по-простому говоря, вулканчики. А в них, как ни странно, — жизнь. Хотя, по идее, какая может быть жизнь на такой глубине и при таких перепадах температур? Есть! Микробы. "Мы всегда пишем в проектах, что это — возможные аналоги внеземной жизни", — рассказывает Елизавета Бонч-Осмоловская, доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент РАН. Вам смешно? Думаете, что это — отвлеченная наука о "тарелочках"? Чтобы знать и понимать это, надо отучиться на химическом или билогическом факультетах. Но вот очевидная для всех деталь — то, что проводят эти эксперименты молодые ученые, про которых принято считать, что у них в мыслях — только бы найти работу за рубежом. Но эти остались. Только ли дело в сентиментальной привязанности к руководителю? "Я вот никогда не хотела уезжать", — признается Елизавета Бонч-Осмоловская. Ее рецепт — вовлечение молодых в равноправное международное научное сотрудничество. Сказать легко. Как сделать? Для начала, ответим на вопрос о том, зачем вообще вся эта фундаментальная наука? Слово — специалисту из смежной отрасли. "Наука имеет смысл только в двух случаях. Первое, когда она зажигает огнем глаза детей. То есть когда мы что-то узнаем про окружающий нас мир. Вы никогда не создадите технологий на основе знаний о том, что происходит в недрах Юпитера. Но это же жутко интересно! И это оправданно. Такая наука нужна. Второй тип науки, которая нужна, — это когда на основе науки вы создаете новые технологии", — подчеркнул профессор Института науки и технологии Сколково Артем Оганов. Оганов упомянул "огонь в глазах" еще только потенциальных ученых, детей. Отправимся в теперь уже знаменитый на всю Россию образовательный центр "Сириус" в Сочи. Созданный с легкой руки президента, он стал удивительной площадкой, где к юным дарованиям приезжают светила. Вот лектор объясняет теорию, которая по-русски называется "просачивание", а на международном — "перколяция". Разбирают на примере всем понятных перекрытий автомобильного движения. Еще один наш собеседник — профессор Станислав Смирнов, лауреат Филдсовской премии. Он получил аналог "Нобелевки" по математике по результатам свое блестящей карьеры в Калифорнии, Стокгольме и Женеве. И почему же, как он считает, ученые уезжали? "Одна из наших бед за эти 30 лет, при том что у нас приходят умные ребята, мы немножечко провинциализированы. То есть у нас часто бывает, что молодежь занимается чем-то, что сейчас не в основном русле развития науки. И это, конечно, обидно", — сказал Смирнов. И для математиков решение предлагается: чтобы молодые оставались в России, надо приблизить их к остальному миру. Но как? Дабы наконец ответить на этот вопрос, заглянем еще и в юго-восточный Лондон. Здесь вот уже 20 лет живет, наверное, самый именитый за рубежом молодой российский ученый-гуманитарий (психолог) Юлия Ковас. Из ее уст — одно интересное откровение. "Проблемы в науке везде примерно одинаковые — ресурсов мало. Во всех странах только небольшая часть бюджета тратится науку. И в этих сложных условиях, ограничениях ученым приходится работать", — отметила Ковас. И вот совсем новый сюжет, которым и воспользовались в России те, кто понял, что дальше экспортировать ученых за рубеж нельзя. Томский государственный университет. Исследования, позволяющие приблизиться к решению проблемы, которую называют "математической тревожностью", — это когда дети, лишенные математических способностей, находятся в плену страха перед цифрами. Но что интересно: этот центр в Томске возглавляет та самая Юлия Ковас из Англии, которая недавно получила мегагрант от властей родной страны. "В мире наблюдается очень хорошая тенденция — open space — "открытая наука", — сказала Ковас. Семинар на английском, но также в России, в Сколково. Здесь видим первые результаты того, как Россия становится не экспортером талантов, а, напротив, привлекает в страну вчерашних эмигрантов и их коллег-иностранцев. Познакомимся поближе с его модератором, с которым пока поговорили лишь кратко. Он – оказывается — большой любитель чая. "Я — чуть-чуть китаец в душе. Из 11 моих учеников, кто стали профессорами, десять – китайцы", — говорит Артем Оганов. Ловко разливая и расхваливая китайский чай, через секунду он размышляет уже как истый ученый: "Кстати, химия чая очень сложная. Я как-то читал статью про это. Есть сорта чая, где много тысяч химических соединений, в которых химики до сих пор не разобрались". После отъезда из Москвы, он защитил кандидатскую диссертацию Ph.D. в Англии, докторскую — в Швейцарии, потом долго работал в Америке. Но теперь вернулся. "Для себя я за долгие годы жизни в разных странах выработал такой простой принцип. Я его называю "принцип плоской земли". В том смысле, что нет стран, которые возвышаются над другими, нет стран, которые хуже других. Все страны, если сложить все плюсы и минусы, одинаковые. Америка, Мадагаскар, Россия, Лихтенштейн, Испания, Филиппины — все что хотите. На самом деле все примерно одинаково. Но из этих 200 с лишним стран есть одна, которая моя", — признается Оганов. И Артем Аганов, и предыдущие наши собеседники получили от россиийской власти мегагранты, позволяющие вернуть России место равного соучастника международной научной кооперации. Так как это работает? Например, почему наши успешные в мире ученые так настаивают на том, что надо входить в это, на взгляд многих привыкших к старым порядкам ученых, странное сообщество тех, кто пробивается, прежде всего, в международные журналы? Своих что ли мало? - Вы для своего научного интереса это делаете? Ради чего мы туда входим? – спрашиваю у Елизаветы Бонч-Осмоловской. - Вы имеете в виду в масштабах государства? - Да. - Я думаю, что внутри одной страны очень трудно какую-то полноценную экспертизу осуществить. Все повязаны какими-то отношениями. И поэтому, если ты в таком журнале напечатался, значит, ты действительно что-то стоящее сделал. Я так это понимаю, только так и можно. И государство передоверило эту функцию экспертизы мировому научному сообществу. Мне кажется это правильное дело. "Часто мне задают вопрос, являемся ли мировыми лидерами, конкретно коллективы и в России, и в Великобритании? Я думаю, что это не совсем правильная постановка вопроса. Не думаю, что какой-то отдельный научный коллектив должен стремиться к научному лидерству в мире. Он должен стремиться к тому, чтобы объединять усилия с передовыми командами, чтобы быстрее и лучше отвечать на вопросы", — уверена Юлия Ковас. Но есть и другой аспект. Как ни странно, именно международное сотрудничество и помогает удерживать позиции своей науки. Именно об этом и толкуют те, кто плотно поработал с иностранцами и вообще за рубежом. "Если, например, Соединенные Штаты Америки решат самоизолироваться и отдельно свою науку развивать, они сразу отстанут", — сказал Станислав Смирнов. "При прочих равных надо выбирать жить у себя дома", — считает Артем Оганов. - Хотя какая разница, где жить. Ты же работаешь над общим международным проектом. Или нет? - Нет, я думаю, в этом смысле различие есть. Потому что, когда вы работаете в своей стране, можно сказать, на свою страну, то, во-первых, вы тренируете учеников, которые потом будут работать в этой стране. Во-вторых, приоритет научных публикаций в открытиях. Он будет за Россией, а так он будет за какой-то другой страной. Технологии, интеллектуальная собственность — это будет российским, — почеркнул Оганов. - Многие, услышав вышесказанное, могут сказать, что все наработки российские уйдут за рубеж. - Нет, фундаментальные исследования — наоборот. Если они опубликованы в международном журнале, ты застолбил эту нишу — тебя, твой приоритет уже должны уважать. Публикация в общедоступном журнале и есть защита приоритета. Это не касается каких-то коммерческих вещей. Они, конечно, должны совершенно иным образом защищаться, — пояснила Елизавета Бонч-Осмоловская. - Или оборонных. - Да. Все, что является государственной или коммерческой тайной, сюда абсолютно не подходит. Но фундаментальная наука, наоборот, должна быть открыта на самом высоком уровне. Елизавета Бонч-Осмоловская предлагает пересмотреть кадры подводной съемки, зная о том, какими прикладными темами обернулись эти исследования о "тарелочках". Например, тема микробов-ферментов, способных делать полезное дело в агрессивной среде стиральных машин. Или такие микробы, которые, питаясь камнями, производят метан, то есть горючее. Наука об атомном строении вещества. А зная это строение, можно предсказывать его свойства. Своим "чадом" Артем Аганов называет открытую им структуру вроде такого исследованного-переисследованного элемента, как бор. "Это одно из самых твердых веществ, известных человечеству, — говорит Оганов. – У нас, например, есть проект, нацеленный на создание новых материалов для буровых технологий". - До сих пор там, по-моему, искусственные алмазы применялись? - Да. Но удастся заменить твердый сплав, потому что эти искусственные алмазы вживляются в твердосплавную коронку. Сейчас эти коронки, эти базы что бурового элемента делаются на основе "победита". Это композитная основа карбида вольфрама, — пояснил Оганов. - Все рано или поздно дрелью пытались пробить бетонную стенку в новостройках. "Победит" — это народное название? - Абсолютно. Знаете откуда оно взялось? Из "победита" делались наконечники для снарядов, которыми во время битвы за Москву громили фашистские танки. Сплав победы. Кстати, ирония состоит в том, что "победит" впервые коммерциализировали немцы лет за десять до того. То есть наши не изобрели этот сплав, но адаптировали немцы. - Немецким знанием победили немцев. - К слову, об интернационализации науки, о том, как важно знать, что происходит в науке других стран. - Что есть у нас? Да все остальное есть у нас. Возможность говорить на своем языке. Люди, с которыми ты вместе вырос и которые разделяют твои интересы и убеждения. А сама по себе наука, конечно, абсолютно интернациональна, — подчеркнула Елизавета Бонч-Осмоловская. Молодые математики в "Сириусе" — велик шанс – могут в 2022 году стать уже принимающей стороной Международного математического конгресса. Как нам рассказал их лектор-лауреат Станислав Смирнов, есть план непременно зазвать такой конгресс в Россию, в Санкт-Петербург. Между тем среди иностранцев-участников работ в Сколково есть, как минимум, один, кто уже готовится подавать на российское гражданство. "Даст Бог, его семья здесь задержится, — говорит Артем Оганов. — Так в свое время у моих предков случилось. У меня же корни не русские. Отец — армянин, мама — еврейка. Может быть, и он станет россиянином". Но есть и то, что, конечно, нам еще дотягивать и дотягивать до международных стандартов. Микробиологи никак не могут добиться от властей гибкого режима переправки своих микробов в международные банки данных. "Микробы перевозятся просто: если кто-то едет за границу, в кармане везет в надежде, что таможня не обнаружит. Я об этом так открыто говорю, потому что это — единственное, что мы можем сделать. Остальные все пути для нас закрыты. Причем в советские годы наш институт имел право, минуя таможню, посылать посылки. У меня был собственный такой аппарат для запечатывания пломбы. Деревянный ящичек запечатывался пломбой, и посылка эта уходила. В Советском Союзе почему-то не боялись. Может быть, академии наук можно было бы дать такое право, просто передать им эту ответственность", — считает Елизавета Бонч-Осмоловская. А математики подсчитывают цифры. "Если я на Западе работаю, решу через неделю съездить на конференцию, то никакой проблемы — задним числом мне вернут деньги, а в России надо заранее командировку оформлять", — говорит Станислав Смирнов. Все то, о чем мы сегодня говорили, это и научная дипломатия. "Например, после Первой мировой войны у Франции и Германии были очень плохие отношения: немецких математиков не пускали на научные конференции. И, возможно, это — одна из причин, что многие из них стали, так сказать, такими национал-социалистами, идеологическими людьми, потому что чувствовали себя отвергнутыми в мировом сообществе", — отметил Станислав Смирнов. "Еще в советские годы, когда отношение к нашей стране было весьма негативное, между учеными связи существовали, и люди явно поначалу были очень настороженны, но когда видели, что человек говорит с ними на одном языке – научном – расслаблялись, и менялось отношение в целом к стране", — вспоминает Елизавета Бонч-Осмоловская. "Вы сами видите, что происходит в мире: идет дикая конфронтация. В таком разделенном, полярном мире, где все против всех, наука остается тем самым мостиком, который пока что еще не сожжен", — уверен Артем Оганов.