Владимир Познер: критики меня не интересуют совсем

Программе "Познер", которая выходит на Первом канале, в 2018 году исполняется десять лет. Владимир Познер рассказал в интервью ТАСС о своих лучших и худших интервью, видеоканале Юрия Дудя, поделился мнением о современном телевидении, ситуации с российскими олимпийцами, а также сообщил о своем желании сделать интервью с Владимиром Путиным. — Владимир Владимирович, осенью вы критиковали премию ТЭФИ. У нас выходило интервью Михаила Швыдкого, где он сообщил, что система голосования будет реформирована. Верите в то, что все удастся? — Не могу сказать, что верю, отношусь скептически. Хотя я не против попыток. Мне кажется, что система голосования давно выработана, она действует во всем мире. Понятно, что речь идет о субъективном мнении людей, вкусы у всех очень разные, конечно, всегда будут недовольные, кто-то обязательно скажет: "Нет, выбор неправильный". Такое бывает и на "Оскаре", и на "Эмми". Но когда в голосовании принимают участие все члены Академии российского телевидения, каждый по своим номинациям, а потом все они голосуют по финалистам, на мой взгляд, это наиболее объективный подход. А совершенного способа просто нет. Не существует. — Как вы считаете, в принципе насколько сейчас престижна премия ТЭФИ? Все хотят ее получить? — Мне кажется, она довольно много потеряла за эти годы. Все началось с отказа участвовать в конкурсе господ Добродеева и Кулистикова, потом прекращение конкурса, потом возобновление в усеченном и странном виде с помощью индустриального комитета. В прошлом году победителей определял, если я не ошибаюсь, один человек от каждого канала. Конечно, это все сильно ударило по репутации ТЭФИ. Надеюсь, что будут приняты шаги для возвращения престижа этой, на мой взгляд, единственной важной в нашей стране телевизионной премии. — Очень хотелось бы узнать ваше мнение по поводу современного телевидения. В этом месяце прошла волна нападений в российских школах. На ТВ показывали эти истории очень фрагментарно. Как вы считаете, что должно делать федеральное телевидение в таких ситуациях? Получается, что если давать большие сюжеты, то это может спровоцировать новые нападения. А не показывать — значит замалчивать проблемы. — Считаю, что любые попытки то или иное явление замолчать обречены на провал, потому что тогда пойдут слухи, а слухи всегда неточные. Будет преувеличение. Следует показывать и как можно быстрее, и как можно точнее, объективнее. На мой взгляд, вопрос не в том, надо или не надо показывать. Вопрос в другом — как показывать. От этого все и зависит. Если показывать нападения как детектив или триллер, если получается, что люди, в этом участвовавшие, крутые, тогда, конечно, такие сюжеты могут вовлечь в подобные истории и других детей. Но надо иметь в виду, что некоторым людям свойственно желание прославиться, привлечь к себе внимание. И конечно, совершение тяжкого, но громкого преступления — часть выражения этого желания. Но не надо думать, что показ тяжелого преступления повлечет за собой подражания. Это неправда. Надо показывать правильно. Но тут возникает вопрос — что такое "правильно"? "Правильно" — это точно, своевременно и с оценкой, которая вытекает из показа, которая ставит все на свои места. Когда понятно, что так поступать невозможно, нельзя. — Некоторые говорят, что сейчас существует перекос в информационной журналистике. На телевидении, в новостях, к примеру, много сюжетов про Сирию, про ситуацию на Украине. Не кажется ли вам современное телевидение несколько агрессивным? Особенно это касается ток-шоу. — Хотел бы прежде всего высказать свое мнение по поводу самого жанра ток-шоу. Я сам имею к нему некоторое отношение. Кроме того, хорошо знаком с человеком, который придумал этот жанр. Его зовут Фил Донахью. Он придумал ток-шоу. Классическое ток-шоу — это когда есть один ведущий и один гость. Очень редко — два. И аудитория, которая так или иначе принимает участие в беседе. Сначала ведущий обсуждает что-то с гостем, потом ведущий выступает в качестве посредника между гостем и студией. Публика очень активна, ведущий становится, по сути, ее частью. Таких ток-шоу у нас нет. У нас называют ток-шоу те программы, в которых разговаривают, от английского слова talk, что довольно странно. Тогда у нас все — ток-шоу, потому что на телевидении, как правило, разговаривают. Те же программы, которые мы сейчас видим, — и на Первом канале, и на России, и на НТВ — действительно агрессивные. Но есть факт — у них большой рейтинг. А поскольку люди, которые управляют телевидением, заинтересованы в высоком рейтинге, они понимают, что это работает. К сожалению, это очень на потребу дня, на мой взгляд. Программы подчас играют на низменных чувствах — на шовинизме, национализме, на предрассудках. К сожалению, это есть. Но запретить это нельзя. Видимо, власти, которые контролируют наше телевидение, прямо или опосредованно, пока этими программами довольны. — А есть какие-нибудь программы, которыми довольны вы? — Есть некоторые программы на "Культуре", которые мне нравятся. Иногда бывают неплохие сериалы. Кстати, к 100-летию революции неплохо один сериал сняли. Сказать, что есть программы, которые смотрю регулярно, не могу. Есть программы, рожденные в СССР, — "Что? Где? Когда?" и КВН. Они бывают более или менее удачные, но все равно они флагманы нашего телевидения. Люблю спортивные программы, трансляции, теннис. Но программ, которые я обязательно смотрю и очень сожалею, что не успел к началу, нет. — У меня как раз следующий вопрос про спорт. Сейчас телеканалы думают, показывать ли Олимпиаду. Как вы считаете — надо ли? — Здесь возникает не один вопрос. Первый связан с дополнительными ограничениями, которые сейчас возникли по отношению к спортсменам, точно не использовавшим допинг. Оказывается, их в докладе упомянул Родченков. Положа руку на сердце, мне кажется, что такой подход недопустим. Мало ли что он сказал. У него есть обида, он может наврать что угодно. Но из-за этого не допустить спортсмена неприлично. Сейчас нужно понять, будет ли бойкот. Если да, то показывать не будут. Показы Игр — дорогое удовольствие. Я полагаю, что ни один канал не захочет тратить деньги на трансляции без российских спортсменов. Кто это будет смотреть? Если только открытие и закрытие или один любимый вид спорта. Если все останется как есть и ведущие спортсмены не будут принимать участие, но кто-то выступит, думаю, показывать будут. Возможно, в усеченном виде. И кстати, так делают во всем мире. Меня в 2014 году в Сочи на зимних Играх нанял американский канал NBC, я видел, что они показывали Олимпиаду, делая акцент на те дисциплины, в которых участвовали американские спортсмены. Это естественная штука. — А если не ориентироваться на то, что сделают телеканалы, просто на ваш взгляд — транслировать надо или нет? — Если будут участвовать наши спортсмены — да. Надо быть выше этого. Конечно, можно хлопнуть дверью. Но следующие зимние Игры будут через четыре года. Спортсмену, которому сегодня 25 лет, через четыре года будет 29 лет. Это будет другой спортсмен. Их наказывать не за что, они не виноваты. Поэтому надо показывать. Нужно быть выше мышиной возни. Допинг у нас был, это несомненно. Того, кто попался, нужно убирать самым жестким образом. Но тех, кто ни в чем не повинен, нельзя лишать возможности выступать. И это возмутительно. Но от ультиматума телеканалов пострадают наши же спортсмены. А им и так досталось. — Да, тем более что МОК не отрицает, что не приглашает и "чистых" спортсменов. — Не отрицает. Но их упомянул Родченков. — Соцсети в последнее время, конечно, не заменяют традиционные СМИ, но во многом наступают нам на пятки. Случается, что они более оперативны. На ваш взгляд, есть ли риск, что они через какое-то время заменят СМИ и люди 90% информации будут получать из айфонов? — С одной стороны, я считаю, что такая угроза действительно есть. Хотя, если они работают быстрее, это просто говорит о том, что они работают лучше. Но соцсети не СМИ. Та информация, которая появляется там, зачастую не является правдой. И люди, которые ее выдают, не несут никакой ответственности. Этому телевидение, в частности, может противопоставить проверенные данные. Второе — это картинка. Все-таки картинка, снятая на телефон, отличается от картинки, снятой на профессиональные камеры. Другое дело, что российское телевидение потеряло то доверие, которым оно раньше пользовалось. Телевидение не должно людям врать, оно должно быть объективным. — Но ведь объективность в данном случае может быть все же субъективна... — Нет, это неправда. Каждый из нас может себе сказать: "Я постараюсь быть максимально объективным. Да, я субъективен, но я постараюсь. Я не робот, но буду держать свои пристрастия при себе. У меня есть долг перед зрителем, я постараюсь дать ему объективную информацию". И тут самое главное — не давать свое мнение, а давать просто информацию. Я знал немало журналистов, которые работали именно так. Один американский журналист был в своих информационных программах настолько сдержанный и сбалансированный, что никто не догадывался, за кого он голосует, за демократов или республиканцев. Я сам, честно говоря, стараюсь так работать. И люди это чувствуют. — У нас в стране законодательно цензура запрещена. Но цензура может быть не только прямой, а косвенной. Сами вы как часто сталкиваетесь с внедрениями в вашу программу? — В России, конечно же, есть косвенная цензура. Вот взять мой пример. Я не работаю на Первом канале, Первый канал покупает мою программу. Но покупает, конечно, не кота в мешке. В начале года я встречаюсь с Эрнстом, говорю: "Вот список тех людей, которых хотел бы пригласить, у вас есть возражения?" И если есть возражения против кого-то, я ничего не могу сделать. Могу только хлопнуть дверью. Кому от этого будет хорошо? И это, конечно, косвенная цензура. Но есть еще другая вещь — самоцензура. Когда человек говорит: "Зачем мне рисковать? Еще уволят". И как мне кажется, самоцензуры гораздо больше, чем любой другой. — Хотела спросить про ваш проект с Иваном Ургантом о Скандинавии. Что это будет и когда? — Этот проект — в ряду семи фильмов, которые мы уже сделали. Было про США, Францию, Италию, Германию, Испанию, Израиль, Англию. В данном случае мы берем сразу четыре страны: Норвегию, Данию, Швецию и Финляндию. Наш проект, который будет называться "Самые, самые, самые", — попытка разобраться, что это за люди, как они живут, какой у них характер. По три серии на каждую страну под общей шапкой, всего 12 серий. Надеюсь, что эфир будет к осени 2018 года. — Почему-то людям, с которыми я разговаривала, больше всего запали в душу фильмы про Америку. Вы такое не замечали? — У меня нет такого ощущения. Люди, с которыми я общаюсь, говорят: "Ой, вы знаете, я из-за вашей программы поехал во Францию, а я из-за вашей программы поехал в Италию". И конечно, очень много разговоров было по поводу Израиля. Мне кажется, таких программ практически и нет. Есть сугубо про туризм, а мы же пытаемся проникнуть в суть, показать людей, страну. И как выяснилось, это очень многих интересует. Но программу про Америку действительно многие помнят, хотя это было в 2006 году. Так же, как помнят и телемосты, которые были в 1986-м. — Вы сейчас говорили про мнение зрителей, а насколько в принципе вам это важно? Наверняка в жизни вы сталкиваетесь с людьми, которые дают вам отклик на то, что вы говорите с телеэкрана? — Да, мне это важно. Но именно отклик рядовых зрителей, а не критиков. Критики меня не интересуют совсем, не читаю, они никогда мне не были интересны. Мне все равно, что они пишут. А мнение обычных людей мне важно: почему им нравится или не нравится, что они думают. — Не могу не спросить про ту историю на "Минуте славы", когда вы с Ренатой Литвиновой резко высказались в адрес участника с ограниченными возможностями. Народ просто бушевал. Как справились с этим? — Знаете, справился легко. Более того, я пошел навстречу Константину Львовичу Эрнсту, который просил меня извиниться перед тем молодым человеком. Но сделал это скрепя сердце, довольно сдержанно. Как считал, так и считаю: человек принимает участие не в Параолимпийских играх, а в обычном соревновании, и то, что у него нет ноги или руки, не имеет никакого значения. Тогда он как все. Все стали охать и ахать: какой молодец, без ноги танцует. Дальше что? Его жаль, конечно. Но он делает это хуже других, выходит, он рассчитывает на то, что учтут его положение. Именно поэтому я сказал то, что сказал, нисколько не сожалею. Чувство ложного сострадания неуместно. Другое дело, что Рената сформулировала все немножко обидно для молодого человека. Но Рената есть Рената, она особый человек, иногда может сказать такое, что волосы дыбом. Считаю, что потом на этом сыграли разные люди. — Да, была такая даже полубредовая мысль, что вся эта история постановочная. И что хотели просто подготовить людей к тому, что от России на "Евровидение" поедет Юлия Самойлова... — (Смеется). Впервые об этом слышу. Как это люди придумывают такие невероятные усложненные ходы? Но, конечно, никто не знал, что я буду это говорить, а заставить меня что-либо сделать просто невозможно. Конечно, нет, такого не было. — Помню, что у вас есть "Школа телевизионного мастерства". Как она сейчас развивается? — Вы попали в довольно болезненную для меня точку. Эта школа создавалась в 1997 году моей тогдашней супругой и мной. Идея была такая — сделать школу для региональных телевизионщиков, постепенно менять лицо тележурналистки. Обучение для каждого длилось две недели. Это было поразительно, результаты потрясающие. Люди уезжали из Москвы совсем другими. Мы добились разрешения построить новое здание. И в 2008 году после экономического кризиса все закончилось. Это была платная школа, мы должны были платить учителям. А у местного телевидения не было денег платить за ребят. У них самих тоже. Школа еще существует, но по сути не работает. И мне это очень обидно. — Вы недавно дали интервью очень популярному сейчас Юрию Дудю. Какое он впечатление на вас произвел? — У него был невероятно удачный год. Если он выдержит эту популярность, если он дальше будет серьезно готовиться, если не будет стремиться к громкой славе, тогда, думаю, из него вырастет очень хороший интервьюер. Но ему нужно помнить, что в интервью не он главный, а гость. Необходимо слушать собеседника, слышать его. — Вы бы могли его представить на федеральных российских каналах? — Ныне — нет. Он немного играет на публику, на молодежь, поэтому там есть чуть мата, а это на телеканалах невозможно. То, как он одевается, чуть расхристанный, майка, стрижка, — это все может быть. Более того, по слухам, его звали, и он категорически отказался. Именно исходя из того, что потеряет свою основную аудиторию. — Опять же, по слухам — Дудь очень хочет взять интервью у Владимира Путина. — Не сомневаюсь, что хотел бы. — Но вы, как я понимаю, тоже хотели? — Я не только хотел, но и хочу. Я давно обращался через Пескова, года три назад. Песков тогда сказал: "Почему бы нет"? Но потом перезвонил дней через десять и сказал: "Нет, Владимир Владимирович отказался". Но какой журналист не хотел бы взять интервью у Путина? Мне кажется, все хотят. Но только интервью, а не "как поживает ваша собачка". — А есть вопрос, который бы вы обязательно задали президенту? — Есть даже не один, но я вам их озвучивать не буду. Вдруг все-таки случится интервью... — Тогда давайте поговорим про 10-летие программы "Познер". Понятно, что оно будет не завтра, но есть уже какие-то мысли? Как будете отмечать? Может быть, выйдут лучшие выпуски? — Я планирую просто собрать людей, которые делают эту программу, и пойти в ресторан. Считаю, что мы славно поработали. Очень горжусь этой программой. У меня нет такого, чтобы кому-то было неудобно смотреть в глаза. Если Первый канал захочет отмечать, подумаю. В целом это не мое. Но, чтобы вы понимали, я честолюбивый человек. Но не тщеславный. — Вы, конечно, не ведете статистику, сколько сделали программ за 10 лет, но что-то выбивается из общего ряда? — Конечно, выбивается. Как в хорошем смысле, так и в плохом. — Давайте тогда перечислим и хорошие, и плохие программы — Да, пожалуйста. Среди плохого — абсолютно провальное было интервью с Михаилом Жванецким, хотя должно было стать потрясающим и выдающимся. Делал два интервью с Иваном Ургантом, одно — тоже совершенно провальное. Выяснилось, что брать интервью у людей, которых любишь, которые тебе близки, просто невозможно. Надо задавать вопросы жесткие, а язык не поворачивается. Это просто были плохие интервью. Из хорошего — интервью с Родионом Щедриным, с Татьяной Черниговской. Очень хорошо помню давнее интервью с Гайдаром. С Чубайсом никогда не забуду. Я его спросил: "Анатолий Борисович, как вам живется с сознанием того, что вас так ненавидят"? Он помолчал, посмотрел на меня, сказал: "По-разному, Владимир Владимирович, по-разному". Он это так сказал... — А если вернуться к вопросу о самоцензуре. Наверное, и у вас есть уже какой-то фильтр, вы понимаете, что можно и что нельзя? — Да, конечно. Моя задача не заключается в том, чтобы показать, какой я крутой, держа кукиш в кармане. Я в своих "прощалках" говорю вещи, которые многих удивляют. Мне говорят: "Как вы до сих пор работаете?" Но у меня нет задачи обязательно быть в конфронтации. Моя задача — донести до моего зрителя правду, заставить его задуматься. — Совсем ничего не боитесь в профессии? — Ничего не боюсь. Очень боюсь акул. А в профессии — ничего. Если скажут, что моя программа больше не нужна, я не окажусь на паперти. Это очень важно. Для меня деньги имеют смысл только потому, что они дают некоторую свободу. Независимость. Поэтому я не оглядываюсь через плечо. Но если бы не было этой "подушки", не знаю, как бы я себя вел. Наверное, все-таки бы оглядывался. — Вы говорили, что в России вас держит в основном только работа. И если случатся какие-то пертурбации, вы уедете из страны. Остались эти мысли? — Да, у нас с женой есть хорошая квартира во Франции. Думаю, жена не уедет, у нее бизнес, она здесь главная фигура. Но для меня работа крайне важна. Понимаю, что нескромно так говорить, но я убежден, что моя работа для многих имеет значение. Зрители смотрят и ждут. Знаю, что нигде больше такой работы не будет. Мне слишком много лет, чтобы где-то в другом месте начинать все сначала. Беседовала Наталья Баринова