Дальше ехать некуда, дальше война
На степной высоте, в хаосе арматуры, на руинах старого военного мемориала, к которому прилег уже новый мемориал, – шапку и капюшон сбивает ветер, и за те минуты, пока ты еще не превратился в ледяной столб, надо успеть сделать главное. Дорога в Донецке идет себе, идет прямо – магазины, остановки, налетайка, покупайка, – а потом резко уходит куда-то вбок, а ее продолжение перегораживает бетонный блок, дальше ехать некуда, дальше война; В Горловке в техникуме маленький музей в кабинете – выставлены подобранные остатки снарядов, это у нас грады, это гиацины, уютно рассказывает учитель, – а рядом фото и подпись: герои необъявленной войны, Хоттабыч, в двадцать семь погиб Хоттабыч; У терминалов аэропорта идеальная тишина и пустота. Вон, видишь те деревья? – спрашивает веселый мэр Иван Сергеич, – вижу, ага, – отсюда метров четыреста, и там уже их позиции; Разрушенные дома в Шахтерске вроде бы разрушены точно так же, как и везде в центральной России, но когда смотришь чуть повнимательнее – нет, по-другому; В Москве мне никогда не было стыдно, что у меня в кармане есть деньги – ну, пять тысяч, десять, тоже мне Ротшильд, так я считал до этой пятницы; Андрей Бабицкий как роутер – раздает вокруг себя то особенное счастье человека, который вернулся из эмиграции. Помню, я долго не мог понять, как это можно было добровольно поменять Париж на советский 1945 год, как можно идти в эту сторону, когда бесконечные толпы здравомыслящих бегут в ту, – теперь понимаю; Дежурные в форме на блокпостах в Горловке улыбаются так, словно бы поздравляют тебя с днем рождения – мрачные русские люди, вечно говорим мы, как мало вежливости, как мало элементарного быстрого дружелюбия, вечно говорим мы, – так вот на блокпостах в Горловке с этим все хорошо; Нежный снег заметает кладбище, которым заведовал Безлер, пока не взял власть, и где советские мертвые не знают о том, что их земля уже два раза сменила паспорт; А на другом кладбище, у разрушенного монастыря, у побежденного аэропорта – могилы разбиты так, что на камнях не осталось имен, а под ногами торчит хвост не взорвавшейся мины, но это только звучит угрожающе – все давно обезврежено, можно ходить, можно искать своих среди обломков гранита; На документах разных лет – дипломах, приказах, грамотах - вывешенных на стене техникума, до какого-то момента, и мы знаем, какого, директора зовут Едуардом, а потом что-то случается, и его уже зовут Эдуардом, и его всегда теперь будут звать Эдуардом, и если есть внутри вопрос: зачем это все? для чего это все? – то вот вам ответ; А на степной высоте, в хаосе арматуры, на руинах старого военного мемориала, к которому по-родственному подсел, нет, прилег уже новый мемориал, – шапку и капюшон сбивает ветер, и за те минуты, пока ты еще не превратился в ледяной столб, надо успеть сделать главное: встать спиной ко всем бесснежным полям, всем широким холмам, одиноким тополям, брошенным домам, заклеенным окнам, древним фабрикам, заросшим терриконам и гордым надписям на заборе «Территория СССР», а лицом – к семи солдатским крестам, и шепнуть неизвестно кому, в никуда: Я люблю тебя, и я приеду обратно. Источник: Блог Дмитрия Ольшанского Дмитрий Ольшанский, публицист
