Проект «Прожито»: о чем мечтали и тревожились советские интеллигенты, крестьяне и школьники

— На вашем сайте я начала вбивать ключевые слова, вбила, среди прочих, и «гомосексуал». Выдалось достаточно. О чем писали гомосексуалы в XX веке? — Есть несколько текстов гомосексуалов XX века, которые мне очень нравятся, но они, к сожалению, не имеют отношения к дневникам. Мой друг Ира Ролдугина, историк, недавно опубликовала несколько автобиографических текстов гомосексуалов середины 20-х годов, отложившихся в личном фонде психиатра Бехтерева. Это письма от людей, которые были частью местных ЛГБТ-тусовок. Их авторы пытались показать, что они такие же люди, как все, что они имеют право на существование. Одно письмо было под инициалами, и Ира сумела найти судебно-следственное дело, в котором автора этого письма вместе с его партнером посадили после рекриминализации однополых связей. Замечательная находка и блестящее исследование, часть которого доступна уже в Сети. — Вы публикуете дневники только умерших авторов? — Нет, у нас есть и живые. Хронология проекта в свое время очень менялась. Мы начинали как корпус дневников советского времени, но потом стало понятно, если дневник, например, велся в 80-е, а потом еще и все 90-е, то будет неправильно отсекать последний кусок, и еще обиднее отсекать дореволюционные записи. В итоге мы вылезли за все границы, теперь первая запись у нас в XVIII веке, а последняя — в 2015 году. Мы решили, что у нас верхняя граница работы с рукописями — 31 декабря 1999 года. Все, что позже, мы принимаем, но не расшифровываем своими силами. У меня лежит несколько тетрадей 2001 года, и это для меня просто милый сувенир, я их не сканирую и волонтерам не отправляю. Это просто красиво. Вот, посмотрите, их нашли на помойке в Питере. — «Но мое сердце подсказывает, что это что-то серьезное…» — Вы представляете, что творилось в 90-х в дневниках? — Я читал подростковые дневники, по содержанию — то же самое, что и у всех: уроки, еда, болезни. В дневнике обычно очень много повседневного. Мои самые любимые ребята — это подростки 30-х годов… — Чем отличаются дневники сегодняшних подростков от дневников подростков 30-х годов? В 30-е годы «бухгалтерия любви» была более дробной, там отражена целая линейка близости: провожал из школы домой; провожал из школы домой, нес портфель; провожал из школы домой, на прощание пожал руку; провожал из школы домой, нес портфель, держал за руку. — А она знала? — Он пишет, что, скорее всего, она ничего не почувствовала, но если бы у нас был ее дневник… В поздних дневниках, 80-х годов, все немножко упростилось. Появилась возможность срезать уголок — с меньшими усилиями переходить к большей степени близости. — Вы привлекаете психологов, чтобы они анализировали психологическое состояние советских людей в разные периоды? Дневник в этом смысле — хороший терапевтический инструмент. Всегда говорю, что вести его — как кровать убирать, это хорошая штука в случае депрессии, регулярная деятельность, которая дает минимальный смысл или помогает этот смысл фиксировать. Не так давно мне принесли очень любопытную тетрадь, ее не будет у нас на сайте, это дневник, который по рекомендации врача вел человек с Альцгеймером. Это попытка сохранить память. Мужчине около 70, писал он где-то в 2010-е. Вот он. — Сначала просто даты и пустое место… и вдруг: «Господи, спасибо, что есть любовь». — А ваш любимый дневник? — Таких много. Сложно выбрать. Вот только сегодня опять работал с рукописями Ильи Гудкова. Илья Гудков — это такой удивительный крестьянский парень. Столкнувшись с высокой культурой, он решил поставить себя ей на служение, стал учителем литературы и русского языка. Всю жизнь Илья Гудков вел пушкинский кружок, а быт выстроил по пушкинским моделям: изменил внешность под Пушкина, почерк под Пушкина, у него и его жены домашними именами были Евгений и Татьяна. — Эти истории хочется изучать, но ведь существуют дневники, в которых, кроме скучных бытовых заметок, нет ничего. В романе Казака «Город за рекой» есть описание некого божественного ордена, где его члены пересматривали все записи людей, все дневники и художественные произведения, оставляя стоящее и выкидывали нестоящее. Вы тоже такой орден? — Мы неуязвимы в этом смысле. Идеология нашего проекта в том, что все важно и со всем надо работать, ничто не должно погибнуть. Мы собираем и копируем абсолютно все без оценки. Мы кратко описываем содержание дневника и вывешиваем в общий доступ. Люди заходят и выбирают, что для них интересно, чему они готовы посвятить время. У нас в работе сейчас 50 рукописей, и к части из них уже полтора года не прикасался ни один волонтер. И это нормально. Весит довольно много крестьянских дневников, где описаны наблюдения за погодой. Когда-нибудь этим заинтересуются, может быть, климатологи. Всему свое время. Есть специальный проект Old Weather, на который я отчасти ориентируюсь, там нужно вытаскивать данные о погоде из судовых журналов кораблей XIX века. Он волонтерский, очень симпатичный, в России про него не знают, потому что это англоязычный проект. Ты регистрируешься на сайте и становишься частью команды корабля. Вместе с остальными расшифровываешь судовые журналы, и по ходу расшифровки твой корабль продвигается в рейтинге кораблей — и ты моряк стремительно несущегося вперед фрегата. Я хотел бы, чтобы подобная система была и у нас. — Вы в детстве что-то коллекционировали? — Конечно. В киндер-сюрпризе из гуманитарной помощи году в 1990-м мне попался паровозик, и это все запустило. Потом начались осмысленные коллекции: гербы городов России, карты Magic: the Gathering, большой и важной коллекцией стало собрание политических анекдотов. Теперь вот дневники — слава богу, я сумел коллекционирование перевести в собирание. Мне больше не нужна физическая копия, достаточно информации, чтобы я мог ее систематизировать и с ней работать. — Вас правда смешили советские анекдоты? «Чем отличаются большевики от меньшевиков? Больше вики — меньше хлеба, меньше вики — больше хлеба». Вика — это бобовая культура, в голодное время вику можно было молоть и выпекать из нее плохой хлеб, эрзац-хлеб. Больше вики — хуже хлеб, меньше вики — время более сытное. — И сейчас вы начали собирать еще и сны советского человека? — Со снами пока все неочевидно. Есть несколько научных статей о сновидениях советского человека, но весь материал очень фрагментарный. С моим другом и коллегой Ильей Венявкиным мы хотим собрать сны в одну базу данных и посмотреть, какие темы снов актуализировались в те или иные периоды Советского Союза. У нас уже есть сны большого террора. Например, во сне крестьянина Аржиловского Сталин насилует людей и почти добирается до автора, но все обходится: — Мне кажется, сейчас с Путиным сны особо-то не снятся. Слух о том, что исчезнут из продажи спички или что у Аллы Пугачевой роман с кем-то из Политбюро — это все политика. Пока собираем данные: датировка слуха, география, аудитория, а после обработаем их и посмотрим, какая будет динамика распространения. — Вам комфортно в настоящем? — Ваша цитата: «Меня записали в Историческую библиотеку, где мне показалось довольно уютно — можно было пересидеть жизнь, потоками текущую по улицам». Ощущение, что в проекте «Прожито» вы нашли свои антоновские яблоки, свое утраченное время. Это так? — Читать в удовольствие вы еще можете? — Я два года ставлю перед собой задачу вернуться в чтение, пытаюсь заниматься им, как другие люди занимаются спортом: «А сейчас 40 минут чтения!» И всякий раз это не очень удачные опыты. Как многие люди, которые долго работают с тем, что им очень сильно нравится, теряю возможность расслабляться. Если я читаю дневник, то начинаю унифицировать кавычки и запятые, я думаю: почему здесь стоит этот уродливый дефис, почему бы не заменить его на длинное тире — и тут сложно получать радость от чтения. Для меня очевидны несовершенства почти любого художественного текста. Если текстописец достаточно глубокий и тонкий, чтобы я отнесся к нему с уважением и интересом, он, скорее всего, слишком сложный, чтобы я читал его для развлечения. Так что говоря про чтение, я представляю себя стодвадцатикилограммовым человеком, который выдает: «Знаете, с бегом я сейчас завязал, все думаю штангой заняться». — Массу набирал. — Хотите отстраниться от проекта? Вообще, идеальный волонтер — это человек, который нашел у себя дневник и решил сам его подготовить, для него это погружение в семейную историю. — Сколько таких отвалившихся? — Примерно треть. Порой люди до конца в себе не разбираются, и для кого-то систематическая работа с текстом может оказаться недостаточно интересной. Но для кого-то это большое удовольствие. К нам приходят историки, домохозяйки, филологи, менеджеры, лингвисты, математики, сценаристы, театральные режиссеры, мистики… — Какой был самый странный запрос, если не считать мистиков? — Есть один абсолютно огненный. Человек написал в социальной сети: «Очень интересует, есть ли такой пример, ситуация, история, когда между мужчиной и женщиной благодаря жаркому спору произошло вдохновение, страсть, и женщина даже предложила себя, а мужчина еще для большего огня не пошел на это… А спустя неделю оба думают друг о друге…» Это лучший заданный нам вопрос по текстам. — Когда вы работаете с дневниками, нет неловкости, что вы лезете в чужую личную жизнь? — В вас борются ученый и человек? — Ученый должен бы рубить правду-матку, а человек скажет, что это слишком интимное, стоит утаить. — Для меня сейчас главный полигон для рефлексии по этим темам — ситуация с судебно-следственными делами в государственных архивах, с которыми мне иногда приходится работать в рамках проекта «Открытый список». Есть довольно лицемерная практика, когда в архиве тебе выдают дело твоего родственника, закрывая в нем часть документов непрозрачными конвертами, чтобы ты не видел, кто на него донес. — Вы бы свои дневники дали читать? — Близким людям. Всем — нет. Мне кажется, если бы я вел забавные подростковые дневники в 90-е, то опубликовал бы без проблем. Но я начал вести дневник в 21 год, и причиной послужили довольно сильные переживания. Я туда слишком много сливал. Но я давал их читать нескольким друзьям. Иногда мне проще сделать так, чем на словах объяснять, что произошло. — Есть теория, что люди, которые пишут дневники, хотят, чтобы их в итоге прочли. Во многих дневниках школьников 30-х годов есть пометки их одноклассников. В дневнике даже признавались в своих чувствах, а после давали это читать объекту влюбленности. Хотя бывают забавные случаи. Вот, например, в дневнике написано: «Учтите, кто будет читать мой дневник, я возненавижу его на всю жизнь! Это ясно?! Точно-точно! Возненавижу любого, доступ к дневнику для всех запрещен! Понятно?!» Ей 15 лет. Через две страницы читаем: «Ты, должно быть, удивишься, дорогой читатель». — Когда вы читаете дневник, то находитесь в некотором интимном пространстве с автором. Что вы чувствуете? Двадцать лет человек сам себя убеждает в чем-то и делает себя фантастически, по-музейному несчастным. Сейчас будет очень обывательская реплика: 300 долларов и десять часов психотерапии могли бы сделать эту жизнь принципиально иной. А вместо этого ты видишь памятник поезду, ушедшему в тупик. — Чем вас так зацепил этот дневник?