"Петровская" Россия Алексея Сальникова

В электронной "коммуналке". Роман "Петровы в гриппе и вокруг него" екатеринбуржца Алексея Сальникова в 2017 году буквально взорвал литературный Олимп, собрав невероятное для "новичка" количество серьезных номинаций и отзывов. Чем эта вещь так "зацепила" критиков, давно похоронивших роман как жанр, и что хотел сказать автор неоднозначной прозы, корреспондент "Уралинформбюро" выяснила у самого писателя. Наша встреча прошла в одном из самых непафосных городских кафе, переполненном людьми, как городской троллейбус в часы пик — в такой же толкотне и давке с первых строк начинаются в романе фирменные сальниковские странности и фантасмагории. Вокруг все кашляют и чихают (сезонный грипп – рифма к главному поводу нашей встречи), и трудно избавиться от ощущения, что с появлением здесь писателя количество людей со странно поблескивающими глазами резко возросло. Алексей предложил встретиться в каком-нибудь самом непафосном кафе. Фото: Е. Мезенова – Вспомнилось: вы говорили про сумасшедших, мол, один такой обязательно должен появиться на каждой людной встрече… – Да, он всегда приходит, каждый раз с разными лицами… И это всегда такой пожилой дяденька с какими-то совершенно дикими вопросами. – И в романе вы, кажется, как раз и пытались провести эту границу — между сумасшествием и условной нормальностью? – Скорее, я хотел показать такую семью: с виду обычные люди, вместе они нормальны или притворяются такими, а по отдельности каждый из них просто псих. – При этом вы говорите, что "Петровы" – это о том, что не надо разочаровываться в жизни, не посмотрев, чем она в конце концов закончится. Эта идея появилась сразу или когда роман уже был написан? – Сначала появилась мысль. И как только она появилась, мне сразу очень захотелось написать об этом. У меня друг застрелился в 20 лет, потому что ему тройку по физике поставил преподаватель. Он решил, что от этого его жизнь кончена. И это очень странно и неправильно. В Екатеринбурге работает много достойных литераторов. Но в прозаическом зачете надежно "застолбить" место в книжных рейтингах удавалось, пожалуй, лишь трем авторам: Игорю Сахновскому, Анне Матвеевой и Ольге Славниковой. Да, с одной стороны, сравнительно небольшая аудитория — признак некой элитарности. А непризнанность и непрочитанность — "метки" этакого артхауса, авангарда, наподобие клейма "высшая проба". Но вне признания само понятие "уральская литература" звучит настолько же гордо, насколько и обидно – как будто речь о чем-то местечковом. Может быть, поэтому новость об успехе второй по счету большой прозы Алексея Сальникова писательское сообщество восприняло, как победу своей персональной сборной на мировой олимпиаде – это было невероятно и радостно. Фото: Автограф-сессия на презентации романа в Библиотеке им. В.Г. Белинского, скрин с видео/youtube.com – Алексей, чем же вы всех так подкупили? Если я правильно понимаю, изначально роман писался "в стол", без расчета на публикации и на награды. – Совершенно ни на что не рассчитывал. Предполагаемый круг читателей был мне буквально знаком в лицо. Конечно, я не думал о том, что вот сейчас отхвачу за эту вещь все премии. Текст писался просто на кураже. – И в чем же дело, почему столько внимания? "Петровы" — очень ироничный текст, игровой, практически роман-"игрушка"… И в то же время жюри и критики считают, что это чуть ли не одна из лучших вещей, написанных за последнее время. – Просто произошло чудо… И мне кажется, что весь этот мой успех, возможно, и не совсем справедлив. Мне повезло, а тому же Андрею Ильенкову (писатель, зав. отделом прозы журнала "Урал" – прим. ред.) почему-то нет. Хотя Андрей погружен примерно в тот же материал, мы с ним работаем практически в одном ключе. В Екатеринбурге вообще очень плотная литературная тусовка, и это хорошо. – Возможно, вам удалось поймать правильное настроение? Скажем, всем надоела эта серьезная мина, с которой принято говорить о каких-то вещах… – Да, усталость присутствует. Все наелись абсолютно угрюмой серьезности… Ну, вот когда открываешь книгу о России и уже заранее предчувствуешь, что в ней будет — обязательно что-то в духе нашего экспериментального кино. Я тут включил телевизор и попал на какой-то фестивальный фильм. На экране люди плыли куда-то в лодке, все как полагается — лирический антураж, деревня. Началась реклама, я подумал: да, ну его нафиг, — и переключил. А когда, спустя некоторое время, вернулся обратно, они так и продолжали плыть в полной тишине. Молча! Вот примерно, мне кажется, чего-то такого и ожидают, открывая свежеиспеченный российский роман. И поэтому та же Галина Юзефович (известный литературный критик — прим. ред.) даже читать "Петровых" сначала не хотела, всячески от них отбрыкивалась. – А вам не обидно, что роману уделяют столько внимания, а ваши стихи не вызывали такого энтузиазма со стороны тех же журналистов? – Нет, не обидно, кстати. Кто хотел, тот меня знал и видел, что я делаю. На что обижаться? – Получается, проза дает больше возможностей "выстрелить"… – И при этом она требует больше труда… Это мне еще повезло, что у меня так быстро получилось чего-то добиться – не на пятом и не на десятом романе. Сейчас, кстати, издательство Livebook все-таки перехватило "Отдел" (первая опубликованная прозаическая вещь Сальникова – прим. ред.), собираются его издать в ближайшее время. Так что какой-то задел все же иметь хорошо. – Вы говорили, что когда писался "Отдел", герои вели себя совершенно непредсказуемо, позволяли себе умирать не так, как было запланировано. А "Петровы" "шли" без сюрпризов — как изложение. Но ведь так работать очень скучно, особенно, мне кажется, скучно для поэта… – Писать большой текст вообще скучно, нужно постоянно преодолевать себя. Когда пишется длинная вещь, ты просто методично отметаешь один за другим неподходящие варианты, и так без конца. Мозг тебе что-то предлагает, какие-то ходы, фразы, ты оцениваешь: нравится ли это тебе. Если нет – отметаешь. При этом текст получается плотным – это уже, видимо, издержки поэтического опыта. И результат все равно в чем-то родственен поэзии. – То есть это проза поэта, но в то же время она очень нехарактерна, далека от классики. Скорее, это такое литературное хулиганство. – Так ведь у нас на Урале хулиганство всегда процветает, литература не исключение! Алексей Сальников в Екатеринбургском Доме писателя. Фото: Вадим Дулепов. – Что интересного, на ваш взгляд, сейчас происходит в так называемой "большой литературе"? – У меня есть стойкое ощущение постоянного непроходящего кризиса этой литературы. – А с появлением "Петровых", с публикацией и признанием, у вас не появилось ощущения, что некая глобализация вкралась-таки в литературный мир? – Да, сейчас же все в Интернете. Самое интересное – люди борются с пиратством, а зачем? В моем случае именно возможность беспрепятственного неограниченного скачивания помогла книге распространиться. В том же "Журнальном зале" (интернет-проект — цифровое собрание "толстых" журналов – прим. ред.) много хорошего выходит ежемесячно. И ведь все это прочитывается, у "ЖЗ" огромная аудитория, тысяч 200. Значит, написанное кому-то нужно и интересно. Просто по каким-то причинам это не всегда пересекается с коммерческим книгоизданием. – Вы не боитесь проиграть в глазах читателя, показывая в романе глубинку. Екатеринбург становится практически героем повествования. Это большое удовольствие — узнавать какие-то знакомые места в процессе чтения… – А почему нет? Ну, вот ты открываешь очередную книгу, а там все снова происходит в Петербурге или в Москве… Начинаются все эти арбатские улочки, это все уже утомило. А вот такие отшибы, окраины, эльмаши, троллейбусы – мне кажется, они у всех российских городов одинаковые, поэтому узнать там можно, наверное, не только наш город. В самом начале романа главный герой пересаживается из троллебуса в катафалк: "Отшибы, окраины, эльмаши, троллейбусы – в каждом городе одинаковые..." – Какие отзывы критиков оказались интереснее всего? — Отзывы были разные, всего уже и не помню. Я, кстати, и отрицательные рецензии тоже люблю читать – смотришь, как человека прямо корежит: ему, вроде, и нравится, и одновременно не нравится. Его воротит от книгоиздания, он считает, что это все сплошной маркетинг, дальновидная коммерческая технология. Конечно, так тоже бывает, но мой опыт говорит об обратном. Все что творилось вокруг романа с прошлой осени – это был такой единый порыв критиков и читателей, которые оставляли отзывы и делали все, чтобы текст прочитали. Это было удивительно, специально так не сделать. Еще мне интересно было посмотреть, как Александр Кузьменков (критик – прим. ред.) отреагирует. Он обычно всех ругает. Меня он поругал, например, за самолюбование… – С кем из старой писательской "старой гвардии" вам особенно хотелось бы сейчас поговорить? – С Зощенко и Платоновым. Жаль, что они не знали, насколько их будут любить сейчас. Хотя вот насколько их любят? Кто сейчас читает Зощенко? Я недавно снова добрался до его "Сентиментальных повестей", это прекрасно. Вообще я всю жизнь, постоянно возвращаюсь к одним и тем же авторам. А из современного читаю почему-то в основном иностранцев. И вот что интересно: иностранца, что бы он ни написал, обычно воспринимают в лоб. Если бы, скажем, британский парень рассказывал про лондонца, который дружит с Аидом, это бы приняли за чистую монету. Никто бы не стал городить витиеватых толкований и искать какие-то десятые смыслы. И сама реакция на все западное обычно забавная. Например, описание Парижа – это не совсем то, что описание Екатеринбурга. Когда кто-нибудь, например, сходит в туалет в парижской подземке, это будет восприниматься иначе, чем тоже самое в екатеринбургском метро. Париж такой романтичный флер любому событию придает. Это удивительно, у нас читатель любого иностранца с легкостью принимает. Хотя, вероятно, тут дело привычки, которая очень долго формировалась. У того же Зощенко: мол, читаешь француза – у него все интересно, и приключения и все. А выйдешь на улицу – как-то все скучно, кто-то там только по улице полощется вдалеке… – "Петровы" – это, кстати, очень поколенческая вещь, там есть и влияние массовой культуры, те же мультсериалы, компьютерные игры — весь этот "молодежный набор"… – Да, это хотелось показать обязательно, потому что литература, получается, до сих пор игнорирует какую-то часть жизни, как будто всего этого вообще не существует. Как будто люди не смотрят сериалы, а их дети не играют в компьютерные игры. Те же "Симпсоны" идут уже 30 лет, а сколько раз мы их видели в российской художественной прозе? – А как же книжная культура, она нас покидает? Ей придется трансформироваться во что-то новое? – Люди сейчас стали больше читать и гораздо больше писать. Просто не всегда мы замечаем какие-то внеиздательские и внежурнальные вещи. Мне лично больше интересно, во что трансформируются вот эти всевозможные писатели фанфиков. Существуют ведь целые литературные порталы со своими знаменитостями. И люди это читают! Даже если это про шашни Гарри Поттера и Гермионы. То есть параллельно живут целые такие субкультуры в рамках большой литературы, и нужно посмотреть, во что все это разовьется. Фото: На презентации книги в Библиотеке им. В.Г. Белинского, скрин с видео/youtube.com – Фигуры масштаба Достоевского или Платонова могут появиться в наше "цифровое" время? – А почему нет? Просто нам отсюда, "изнутри", этих героев не видно. А иногда даже и видно. Сорокин, например. Он, правда, без конца уходит в футурологию, а хочется, чтобы он обыграл как-то нынешнее время. – А это, кстати, ведь вы сами уже сделали. – Нет, я опять же тоже немного в прошлом. Я устал от бесконечной ностальгии по Советскому Союзу, которая постоянно встречается в литературе. И обнаружил, что есть причина для ностальгии в сравнительно недалеком еще периоде – если отмотать всего лишь с десяток лет. С тех пор настолько все поменялось, что уже есть по чему ностальгировать. – А что конкретно поменялось? – Взять те же социальные сети. Раньше максимум, что можно было сделать вечером, – это позвонить другу, всего одному – поговорили по душам и все. Сейчас человек заходит в Facebook или в "ВКонтакте", а там толпа народу и море общения. Я иногда заглядываю в сети, поучаствую в какой-нибудь дискуссии, а иногда уже совсем не хочется туда заходить. Помню как-то встал рано утром, зачем-то мне это нужно было, и какую-то реплику оставил на странице в Facebook. Ее тут же отметили лайком (смеется). "Да когда ж ты, зараза, спишь?" – сказал я вслух. Получается сейчас у нас такая электронная "коммуналка". И если раньше было время разобщенности, то сейчас уже никогда никто не бывает один. – Сейчас либерально настроенные россияне говорят о признаках реставрации режима, о цензуре… Вы как-то это на себе ощущаете? – Когда я писал "Петровых", в тексте было много мата. Но мне не хотелось, чтобы из-за этого у журнала "Волга" возникли какие-то проблемы. Пришлось немного урезать фразы героев. Хорошо еще, что до того же "Журнального зала" не добрались эти сумасшедшие вахтеры, вроде Поклонской, которые несут, порой, удивительно несуразные вещи. И конечно, то, что человека у нас могут посадить за безделицу, мягко говоря, напрягает. – На что сейчас особенно хочется погрозить кулаком в телевизор? – А вообще на всех политиков. Я не очень их люблю. Взять вот то же ухарство и свойскость Навального — она мне видится некими такими фокусами психопата, который мечтает прийти к власти (это Воннегут еще говорил о том, что политика делается психопатами). Вообще участвовать в выборах, такое ощущение, сейчас можно уже не глядя – все равно предвыборные обещания не сбываются, и вновь избранные кандидаты делают все совсем не так, как обещали в своих программах. Это, конечно, не только в нашей стране, это такая, можно сказать, общемировая тенденция. Или опять же: я – христианин по факту рождения, но меня удивляет вот этот всеобщий крестовый поход против мусульман. Они буквально везде становятся "козлами отпущения". Это я о том, что теракты, на таком бытовом уровне, легко объяснимы (я ни в коем случае их не оправдываю) – ненависть вообще объяснима. Когда у людей бомбят города, они взрывают в отместку. И при этом всегда идет несоизмеримая волна скорби: тех, кто гибнет со стороны мусульман, обычно никто особо не считает… Точно так же, как никому не интересно то, что происходит в Африке – там тоже не считают ни убитых, ни раненых, ни голодающих. – А если сегодня война, вы бы за что могли выйти воевать? – А я не знаю, за что я могу убить другого человека. Какими качествами или идеологией он должен обладать для этого? Правда, не знаю. На войне ведь обычно сталкиваются люди, которым и дела друг до друга нет, они с удовольствием сидели бы дома. Дайте денежек на хлебушек, – как по команде появляется, наконец, тот самый "обязательный делегат", с которых начался наш разговор. Алексей выгребает ему на ладонь, кажется, все что было в карманах, и мы все трое раскланиваемся, пожелав друг другу здоровья. Беседовала Елена МЕЗЕНОВА