Как покорить Эверест и Килиманджаро – невыдуманная история альпинистки Людмилы Коробешко
Около пятнадцати лет назад, когда Саша (муж Людмилы Александр Абрамов, легендарный альпинист, мастер спорта СССР. — HB) впервые позвал меня на Эверест, я восприняла его слова как приглашение на Луну: «Ты шутишь? Где я, а где 8848!» Тогда я подумала, что это даже не смешно, зато теперь знаю: самые неприступные скалы высечены из наших сомнений и страхов. Со стороны моя история может показаться чересчур романтичной: на высоту я тянулась всегда, вернее, сначала тянулась моя мама, которая все время участвовала в каких-то походах и экспедициях, а вслед за ней и мы с братом. Я выросла в Пятигорске и с детства привыкла к тому, что Машук с Бештау — неотъемлемая часть пейзажа. Чем меньшая дистанция нас разделяла, тем более счастливой я себя чувствовала. Детские походы сменились студенческими экспедициями, а те — первыми серьезными восхождениями. Помню, когда готовилась к одному из таких — нарезала круги около Эльбруса: десятикилометровая пробежка представлялась мне нешуточным вызовом. Это сейчас я могу с закрытыми глазами поставить палатку, безмятежно спать при температуре минус 30, а с альпинистскими кошками расстаюсь не чаще, чем прима Большого — с пуантами. Конечно, так было не всегда. Мой план покорить Эверест поначалу провалился с треском. В тот год приключилась знаменитая история с австралийцем Линкольном Холлом, которого признали мертвым, а на следующий день, живого, но одуревшего от холода, обнаружили на высоте 8700. А еще погибли два альпиниста, немец Томас Вебер и россиянин Игорь Плюшкин. Мы провели в пути больше месяца. Обычно экспедиция занимает 45−60 дней, причем первые 30 ты тратишь на акклиматизацию: поднимаешься, спускаешься — и так бесчисленное количество раз, чтобы привыкнуть к разреженному воздуху. Наконец мы добрались до лагеря на отметке 7000 метров. Следующие рубежи — 7500, 8300, и все, ты на крыше мира. Что такое 72 часа до штурма? Да ничего по сравнению с тем, что ты уже пережил. В общем, я была на седьмом небе — и от счастья, и в самом что ни на есть буквальном смысле. А потом узнала чудовищную новость: один из участников другой группы, опередившей нас и добравшейся до пункта назначения, погиб на спуске. Это был страшный удар. Если его можно визуализировать, то это что-то вроде гигантской плиты, которая мгновенно прижимает тебя к земле и полностью обездвиживает. Кое-как собравшись с мыслями, я решила действовать. А из действенного в подобных ситуациях два пути: либо стиснуть зубы и продолжить экспедицию, либо — что самое трудное — сказать себе: «Стоп! Это слишком высокая плата за мечту». И я начала спускаться, уверенная в том, что больше никогда не окажусь на Эвересте. Так закончилось мое восхождение — и началась тяжелейшая депрессия. А уже через год я стояла на вершине самой высокой, самой опасной и — что уж там — самой прекрасной горы на земле. Испытала ли я эйфорию? Ничего подобного. Первая мысль едва ли была оптимистичной: «Нужно отсюда выбираться». Было ли мне страшно? Тоже нет. Скорее тревожно, ведь семьдесят пять процентов несчастных случаев происходит на спуске, когда окрыленные успехом альпинисты теряют контроль над ситуацией. По поводу страхов у меня есть отдельный кейс. По моим личным наблюдениям, многие подавленные фобии дают о себе знать именно в горах — и высота тут совсем ни при чем. Это больше похоже на панику перед принятием важных решений. У меня есть знакомый, польский альпинист Зигмунт Бердыховский. Всякий раз перед штурмом Эвереста он вел себя как ребенок: просился домой, говоря, что соскучился по близким. Все физические показатели у него были в норме, явно хватало и сил, и здоровья, чтобы дойти до финиша. Проблема скрывалась именно в голове. При одной только мысли о покорении Джомолунгмы, то есть при мысли о решительном действии перед лицом визуализировавшейся проблемы, у него случалась паническая атака. В результате Саше ничего не оставалось, кроме как начать шантажировать Зигмунта тем, что мы никогда не приедем к нему в гости, если он не возьмет себя в руки, — и Бердыховский сдался. Вообще, и мне, и мужу приходится работать личными психологами едва ли не чаще, чем гидами. Но мы уже привыкли: с тех пор как первыми в России начали делать коммерческие экспедиции, с какими только проявлениями человеческих эмоций не сталкивались. Сначала в участники записывались профессиональные спортсмены с железной волей, а сейчас приходят обычные люди. Одни отправляются в горы после расставания с любимым человеком, другие — потому что наскучила дольче вита, а кому-то просто не хватает острых ощущений. Стойкое привыкание возникает у всех — и я их прекрасно понимаю. Каждая экспедиция — отдельно прожитая жизнь со своими уроками, радостями и проблемами. Никогда не забуду, как однажды в Антарктиде случайно подожгла и почти спалила собственную палатку, а заодно и кое-какую еду. Шел третий день недельного похода на лыжах к Южному полюсу, мы спали в морозильной камере — иначе это не опишешь, а наш визуальный ряд состоял в основном из ледяных кинжалов, прорезающих уходящую до самого горизонта снежную пустыню. Я тогда подумала: «И какого черта я тут делаю? На планете столько божественных пляжей!» Но стоило увидеть надпись «Geographic South Pole» — и все: бесконечное, никакими словами не выразимое счастье. Знаете, вот это ощущение — когда ты уже готов был все бросить и перестать себя уважать, а в итоге дошел до конца, — пожалуй, самое удивительное в альпинистской карьере. Там, на высоте, все время совершаешь апгрейд, превращаясь в улучшенную версию себя. А потом тебя банально затягивает и хочется новых сложных задач. Взобраться на семь высочайших вершин в семи частях света за 300 дней? Да легко! Справлюсь за 292. Конечно, с альпинистской точки зрения, это не предел возможностей — на планете есть и другие горы, штурмовать которые под силу единицам. Но лично мне во всей этой истории движения по вертикали важнее победы над собой: большие и маленькие. Научиться чувствовать и слушать других — победа (впятером в одной связке становишься единым организмом: неверно выбранный темп — и страдает вся группа, плохо натянутая веревка — и тебя не успеют подхватить, если провалишься в трещину). Оставаться, несмотря на спартанские условия, женщиной — тоже победа. Не все альпинистки похожи на йети. Я вот всегда беру с собой в горы длинную юбку и ношу ее в базовом лагере. Как-то раз у нас была женская экспедиция на Эверест, и мы с девчонками решили устроить вечеринку: надели красивые платья, шпильки, сделали макияж — и дружно пустились в пляс. К счастью, от стука наших каблуков не сошла ни одна лавина. Еще одна маленькая победа — научиться наслаждаться процессом, перестав думать об одном лишь результате. Когда я впервые поднялась на Джомолунгму, начала суетиться, мечтая о спуске. Но мой шерп (высокогорный носильщик. — HB) меня остановил: «Погоди, куда ты собралась? У тебя же тут прямой доступ к космосу». Потом он достал из кармана фотографии своих близких и соорудил что-то вроде алтаря, на котором расставил флажки, рассыпал какие-то зерна. Он сказал, что теперь они все тут, с нами, на крыше мира.
