«Умереть, что-то сделав для спасения других». О чем писали горьковчане с фронта

О том, чтобы показать человека на войне, впервые задумались приблизительно в 1965 году, когда праздновали 20-летие Победы, рассказывает Борис Пудалов. В то время была рассекречена часть документов, в том числе о подвигах разведчиков в тылу противника, прошла большая волна посмертных награждений. На этой волне журналистов призвали собирать и изучать фронтовые письма, которые оставались и бережно хранились в семьях. Помощниками журналистов были пионеры, собиравшие письма в школах. В Центральный архив Нижегородской области эти личные документы попали благодаря редакциям радио, писателям, учителям истории в школах, прямым обращениям к землякам. Источником писем для архива стали и личные фонды ученых. Один из них – член-корреспондент Академии наук СССР Сергей Иванович Архангельский, преподававший в педагогическом институте. В 1941 году многие его ученики ушли на фронт. Они переписывались с профессором, рассказывая ему, что происходит. Из письма студентки ГГПИ, старшего сержанта медицинской службы, медсестры 189-го полевого подвижного госпиталя Тамары Павловны Булавиной С. Архангельскому от 26 декабря 1942 года: «Сергей Иванович, вот я много учила о войнах, но как эта война не похожа на войны из учебников. Какой это мерзкий народ; пьяные они храбры среди женщин и детей, сколько я видела измученных, расстрелянных и повешенных людей, но, попадая в плен, они быстро скисают. Я видела много пленных, немного говорила – мерзкие людишки». Фронтовые письма – это не всегда известные нам треугольнички. Иногда это открытки, листки бумаги. Писали чернильными и графитовыми карандашами, то есть на том и тем, что было. Сохранились почти исключительно письма с фронта: в боевых условиях было не положено хранить документы из дома. Но иногда участники войны пересказывают содержание полученных ими писем. Из письма лейтенанта Алексея Федоровича Колосова (погиб 29 июля 1944 года) сыну Коле от 7 июня 1943 года: «Ты что же это там, сынок, хулиганишь, мне мама пожаловалась на тебя в письме, что ты в школе балуешься, не учишь уроки. Так нехорошо, Коля, надо учиться отлично, уроки нужно учить, летом читай книги, а то, брат, так не пойдет, я воюю здесь за тебя, создаю тебе мирную жизнь, хорошие условия для учебы, а ты не хочешь слушаться. Ты видал, Коля, в кино, как немцы издеваются над детьми, так вот, я для этого и воюю, Коля, кровь проливаю, чтобы ты жил и над тобой немцы не издевались». Фронтовые письма – это очень трогательные, предельно искренние и достоверные документы. «Человек пишет, находясь, как правило, на передовой или близко к передовой. Он не знает, что станет с ним через день, через час. У бойца нет помысла лукавить: многие письма буквально исповедальные», – говорит Борис Пудалов. Любопытно, что религиозных моментов в письмах немного. «Нехарактерно это было. Молодые родились в другом государстве, они были нерелигиозны – это понятно, – объясняет собеседник «ФедералПресс». – Здесь (на родине – прим. ред.), как мне рассказывали старики, за них молились вовсю. У фронтовиков потом, после войны, это приходило». В письмах люди, прежде всего, пытаются погрузиться в довоенный мир. Так, жители сельской местности передают поклоны всем родственникам, и после заученной за политруком фразой «Бьем немецких гадов» следуют слова, в которых звучит забота о хозяйстве: спрашивают, не течет ли крыша в избе, как дед с бабкой, корова, есть ли у ребенка валенки, кто помогает семье и т.д. Из письма капитана медицинской службы, начальника санитарной службы 942-го стрелкового полка 268-й стрелковой краснознаменной Мгинской дивизии Леонида Алексеевича Колесова (1914–1944) Илларии Кащеевой от 16 декабря 1941 года: «Вот сейчас зима, снега здесь очень много. Ездим на лыжах, я подобрал себе такие лыжи, что сами едут. И знаешь, почему-то я стал ездить с любой горы в любую яму не как раньше. Как поеду на лыжах, так вспоминаю Щелоковский хутор – все стоит перед моими глазами. Вспоминаю, как ты поехала за мной с горы и попала в яму. Сколько было смеха!» Писали с фронта и коллективные письма. Из письма бойцов и командиров1-й батареи 17-го артиллерийского полка 137-й Горьковской Краснознаменной дивизии коллективу Чкаловского завода им. Ульянова – Ленина (в настоящее время – ОАО «Чкаловская судоверфь»), 1942 год: «Заверяем вас, что весь имеющийся у нас боевой опыт и умение мы приложим к тому, чтобы навсегда похоронить гитлеровских бандитов, захотевших нашей земли, ни танк, ни пехота, попавшая в объектив панорамы, не уйдет от нашего снаряда». Письма с фронта шли и во власть. «Например, один из красноармейцев получил на фронт письмо от родственников о том, что голодно, а сынишка учебу бросил, потому что валенок нет, ходить в школу не в чем, – рассказывает Борис Пудалов. – Он (боец – прим. ред.) написал сразу в райисполком и, видимо, не надеясь, что райисполком оперативно поможет, еще и в комитет обороны. Там сразу задание: выяснить, выдать немедленно валенки, все, что необходимо для учебы. Кстати, очень действенная помощь была. Я думаю, органы всех уровней власти, партийные, комсомольские очень ответственно работали. Плюс органы внутренних дел, прокуратуры быстро выявляли беспризорных, быстро подключали органы детской опеки». К 65-летию Победы в Великой Отечественной войны комитет по делам архивов и Центральный архив Нижегородской области подготовили сборник фронтовых писем, названный строчкой из одного – как оказалось, последнего для автора – письма – «Я пока жив…». В него вошли 216 документов. Сборник был успешен, и из районов области в Центральный архив тоже стали передавать фронтовые письма. В 2015 году вышел второй сборник «Здравствуйте, дорогие мои…». В него включено 401 письмо, из них 12 писем на фронт, в том числе четыре детских. Сейчас накапливается материал на третий том. Вместо послесловия. Из письма Леонида Алексеевича Колесова И.Кащеевой от 31 октября 1941 года: «А жить, Лара, хочется! Очень хочется! Ведь ты прекрасно знаешь, как я любил и люблю жизнь, и как я понимаю ее смысл, ее душу. Но что сделаешь. Сохранить свою жизнь, чтоб потом стать рабом этих проклятых собак, чтоб встать перед ними на колени и сказать со слезами: «Я хочу жить!». А затем смотреть, как страдают другие. Лучше умереть, чтоб этого не было. Но умереть, что-то сделав для спасения других».