Об ужасах афганской войны: история участника событий
Как вы знаете, недавно я вернулся из путешествия по Афганистану, откуда привёз множество фотографий и написал несколько постов о войне 1979−89 годов. В одной из публикаций я рассказал вам о том, за что в той войне что сражались афганцы, а сегодня я публикую интервью с бывшим «шурави» по имени Александр Гоштук, что воевал в Афганистане в 1982−84 годах в рядах спецназа.
Первое, о чём меня попросил Александр ещё до интервью — о том, чтобы я не писал ни о каких «подвигах» и никак не «героизировал» ту войну, а написал о том, как всё было на самом деле. Фактически, бывший советский спецназовец Александр ещё раз подтвердил мою мысль о том, что это была никому не нужная война — ни афганцам, что потеряли почти миллион человек, ни матерям из СССР, многие из которых не дождались своих сыновей обратно.
Просто авантюра престарелого правительства, которое не контролировал и не выбирал народ.
Итак, в сегодняшнем посте — интервью с бывшим «афганцем» Александром Гоштуком. Заходите под кат, там интересно, ну и в друзья добавляться не забывайте)
О том, как попал в Афганистан
— Александр, расскажите, пожалуйста, как вы попали в Афганистан.
В Афганистан я попал так — когда подошло время служить в армии, то сперва от военкомата меня пригласили на курсы ДОСААФ сделать несколько прыжков с парашютом, я прыгал три раза. Особого желания служить в десантных войсках не высказывал, но понял, что готовят именно туда. Затем в Марьиной горке я попал на сбор, и там 8 человек, включая меня, выделили в отдельную группу для Афганистана. Позже я попал в спецназ, а ещё двое парней попали в ДШБ — сейчас они похоронены на кладбище в Чижовке…
Из Марьиной горки нас срау отправили в Чирчик под Ташкентом, это в Узбекистане — по дороге туда я уже знал, что затем мы поедем в Афган. В Чирчике была бригада спецназа, в которую входил тот самый «мусульманский батальон», что в 1979 году брал дворец Амина — в нём служили в основном таджики и узбеки, а в 1982 году туда отправили 120 человек славян, среди которых был и я.
— В Чирчике была какая-то подготовка, чему вас там учили?
Никакой подготовки толком не было. В Чирчике был тренировочный центр от батальона, в котором мы прошли лишь месячный курс молодого бойца — немного постреляли, побегали, научились «снимать часового», бегали восьмикилометровые кроссы до полигона и обратно. Сержантам приходилось побегать побольше — периодически возвращались в конец колонны и пинками подгоняли отстающих.
Военным специальностям нас толком никто не учил — ни готовили ни снайперов, ни пулеметчиков, ни гранатометчиков. Зато мы помогали местным на уборке урожая, разгружали вагоны с «Боржоми», работали на мясокомбинате… Призвался я 20 марта, а 12 июня после вот такого «обучения» нас уже отправили в Афганистан.
Что самое смешное — я даже не принимал присягу. Получилось так, что перед выходом в Афган батальон принимал присягу, а меня хотели оставить в Союзе — из-за того, что у меня были водительские права, и на присягу я не попал. В последний момент в Союзе решили оставить какого-то «блатного», а меня снова отправили в батальон. На принятии присяги кто-то, видимо, расписался за меня.
О первых месяцах в Афганистане
Когда прилетели в Афган — первое, что я увидел — были дембеля, идущие по взлетной полосе к вертолетам. Подойдя поближе, мы услышали — «вешайтесь, духи». После первой ночи было трудно открыть глаза — всё лицо было в мелкой афганской пыли.
Я попал сперва в шестую роту, в ремвзвод — но пробыл там недолго. Впрочем, сходил на пару операций. Запомнился такой эпизод — мы, спецназ, забирали афганский «наливник» (цистерну с топливом), кто-то побежал и все начали стрелять. Все начали — и я начал. Когда снимал автомат с предохранителя, то рванул его сильнее, чем нужно — и переключил на одиночные выстрелы. Долго не мог понять, почему все стреляют очередями, а я одиночными.
Какой-то мужичок в афганской одежде перелезал через дувал, и наш радист посёк его из пулемёта. Видимо, попал в лёгкие — пошла розовая пена. Тут мне воевать уже совсем расхотелось, были мысли о том, что я тут делаю. Наш прапорщик кивнул радисту, тот добивает мужика из пулемёта — и тут я совсем «поплыл», голова закружилась и стало плохо. Мужик, кстати, скорее всего был мирным…
— Александр, а были ли у вас в роте такие, кому нравилось убивать людей, афганцев?
Нет — таких, кому нравилось убивать, я не встречал, это уже какая-то патология, наверное, у нас таких не было. Был момент, когда хадовцы (сотрудники афганской госбезопасности) взяли пленных и сказали нам их расстрелять — не нашлось ни одного желающего, такой ерундой мы не занимались. Пленных просто кому-то передали, и всё.
Позже из ремвзвода я попал в санинструкторы — это тоже произошло можно сказать случайно. Я говорил, что я не разбираюсь особо, да и крови боюсь — ответили ничего, научишься. Да и всё у нас как-то так было… Пулемётчиком становился тот, кто провинился — ему давали таскать пулемёт потому, что он тяжелый. Снайперов тоже толком не было — куда стрелять? Там горы вокруг, разве что пугать звуком выстрелов из СВД.
— А вам самому приходилось стрелять в людей?
Стрелять-то стрелял, но вот куда? Когда было видно, в кого — лучше было не стрелять. Это только кажется — сбросили нас группой в 12 человек с вертолета, идешь весь обвешанный боеприпасами, как крутой рейнджер, а как начинают вокруг «насыпать» — прыгаешь в канаву, в грязь и думаешь — «боже, что я тут делаю?». Это только кажется, что ты обвешан боеприпасами, и поэтому защищён — на войне эти шесть автоматных рожков — это в лучшем случае на полчаса боя.
Об ужасах афганской войны
В жуткие реалии этой войны я окунулся уже с первых дней службы санинструктором, меня практически сразу отправили обмывать тело погибшего солдата по фамилии Шаповалов, который получил пулю под ключицу — тело нужно было обмыть, подвязать челюсть, чтобы не обвисала и правильно сложить руки. Совсем недавно, фактически, я ходил по мирному Минску, и вот я стою здесь, и передо мной лежит труп молодого парня… Я начал его обмывать сверху, потом переворачиваю — а спина прилипла к брезенту от спекшейся крови. Кое-как перевернул — и из раны еще натекло под ноги. Штормило от всего этого…
Позже к таким вещам привыкаешь, как-то в санчасть привезли двенадцать человек, что подорвались на своём же минном поле — мешанина костей… И ты просто делаешь свою работу. Если не ты — то кто? После Афгана мне прочили в медицниский — а я говорю нет, я же крови боюсь.
— Светлана Алексиевич в «Цинковых мальчиках» описывала, как в Союз «в цинках» часто отправляли просто землю вместо тел, вы сталкивались с чем-то таким?
Не исключено, что такое могло быть. Морг у нас был на аэродроме — там не было холодильников, прсто землянка. Туда забегали мангусты и обгрызали тела… Плюс жара стояла часто под 50 градусов — ну что там долетало до Союза, каша долетала. Знаю только один случай, когда переводчика комбата похоронили по всей форме — он получил пулю в лоб в Айбаке, для него специально заказывали лёд, обрядили в парадку…
В Афганистане я переболел брюшняком (брюшным тифом) и желтухой. Желтуху хватанул, видимо, на операции — я катался на МТЛБ (легкий бронированный гусеничный тягач с вооружением) за пулеметчика и после заметил, что белки глаз желтоватые. А дальше было вот что — к нам как раз пришел новый офицер, и тут новая операция, МТЛБ должна была сопровождать колонну. Меня туда не взяли. Спрашиваю — «так, а кто же будет за пулеметом?» — отвечают, ничего, научишь молодого.
И вот этот МТЛБ на той операции подорвался на фугасе — башня, где должен был сидеть я, улетела на 200 метров. Остался в живых только один солдат по кличке Татарин — когда начался обстрел, всем скомандовали прыгать вниз, внутрь МТЛБ — он, видимо, просто не успел. Остался в живых, но без ноги — её отрезало куском брони. А на нашего хирурга, который был там, этот МТЛБ упал сверху — чтобы вытащить оттуда его тело, потом по всй колонне собирали домкраты.
После того, как я узнал эту новость — меня совсем «срубило», я попал с температурой 40 в госпиталь в Пули-Хумри. Предлагали там остаться, но я снова попросился в часть — я же десантник, спецназовец. В то время это казалось чем-то важным…
— А были ли у вас случае «самострелов»?
Да, такие случаи были, очень многим было страшно. Был у нас такой Певцов — он был москвичом и считался чмошником, никто его осбо не любил. Он стрелял из автомата себе в живот — хотел сделать легкое сквозное ранение и комиссоваться, но развалил себе печень и умер. Второй застрелился в Джелалабаде — три патрона очередью в голову, не выдержал. Ещё один москвич выпил желтушной мочи и комиссовался — на операции его не пускали, но при этом он писал родителям сказки вроде «пишу вам письмо из окопа на каске, а под рукой остался последний рожок патронов». Обычно такого домой никогда не писали даже те, кто воевал — мы писали о том, что целыми днями отдыхаем и ничего не делаем.
О том, как была устроена жизнь спецназа
В нашей части мы жили в постройках, которые возвели сами — углубили грунт на метр, получилось что-то вроде землянки. Затем возвели фундамент и отстроили из самана стены, а сверху натянули палаточную ткань. Внутри стояли двухъярусные кровати, на которых мы спали. Саманные стены в случае чего могли защитить от обстрела, но такого не случалось ни разу, близко никого не подпускали — даже если где-то в километре от части обычый чабан разведет костер, то по нему начинали бить прямой наводкой, пока костер не погаснет.
Ещё у нас в части была столовая — но после года службы туда осбо никто не ходил, мы брали там только хлеб. В палатке на печке-буржуйке готовили то, что удавалось достать, жарили картошечку. В столовой обедали только «молодые» — там была баланда, в которой топилась сотня мух, пока её донесёшь до стола. Ещё в части были свои полевые кухни и своя хлебопекарня, а рядом был небольшой дуканчик — там продавали сгущенку, печенье и лимонад в банках.
С формой было более-менее — носили «песочку» и «химьё» — сетчатые камуфляжные костюмы из комплекта химзащиты, в которых было комфортно в жарком климате. Бронежилеты были, но их никто не носил — жарко. Также не носили и каски, за исключением операций в горах — из-за опасности камней. Не носили мы и кожаных ремней, старались достать строительные, брезентовые — они не растягивались при переноске тяжелых подсумков.
Из обуви у нас были кроссовки — их либо где-то доставали на боевых действиях, либо покупали тут же, в дукане. Ещё у нас толком не было «лифчиков» (разгрузочных жилетов) — мы брали плавательные жилеты, там такие секции с ватой в полиэтилене — вот эту фигню мы оттуда выкидывали, и запихивали туда автоматные рожки.
С медикаментами было плохо — в основном, всё было импортное, трофейное. Очень хороших трофейных медикаментов мы набрали в Мармольском ущелье — там и капельницы были качественные, и остальное. В СССР такого не было сроду!
Наркотики в Афганистане употребляли все — было скучно в свободное время между операциями, бывало что народ курил по десять косяков в день. У нас в Айбаке больше была распространена анаша, а части, что стояли в Кабуле — сидели на чистейшем героине.
— А была ли у вас дедовщина?
Сказать, что в Афгане была дедовщина — это ничего не сказать, в Айбаке было всё бегом — если вдруг идешь шагом, то получал от «дедов». Если старослужащий посылал тебя за буханкой хлеба — то утром ты мог уйти, а вечером вернуться, по дороге обязательно кто-нибудь перехватывал — «эй, душара, чего борзеешь, сделай то и это»… Летали как черти! На боевую операцию выйдешь — будешь жаться к этому «деду», а в части всё вот так было.
На операции, кстати, все просились — в части было скучно, а на операции можно было чем-то разжиться.
— Александр, а была ли у вас какая-то «политическая подготовка»? Накручивали ли вас замполиты?
Нет, ничего такого особо не было. Особист и замполит в основном бегали и принюхивались, кто тут курит анашу. А «чувства интернационального долга» у меня сроду не было)
О жизни после
Я пробыл в Афганистане больше двух лет — с кем ни общался из срочников, никто там не был дольше. Из Афганистана я вернулся в 1984-м, в то время эту войну ещё всячески засекречивали — мне выдали корочку под названием «свидетельство о праве на льготы», без какой-либо конкретики. В газетах, в прессе и по ТВ не было ни слова — словно нас там и не было никогда.
Когда вернулся домой, первые несколько месяцев всё было очень непривычно, была даже какая-то злость на людей — мол, вы тут, а мы там… Но это быстро прошло. Все эти истории о том, что людям бывает очень сложно адаптироваться — это часто какие-то стереотипы, которые передаются от «афганца» к «афганцу». Тот, кто потом спивался — он вероятнее всего спился бы и без Афганистана, просто такой уж человек сам по себе.
Во восьмидесяте я пошел работать в милицию, в 1986-м поработал в Чернобыле, а позже попал в ОМОН, который тогда как раз только создавался — это было очень круто и интересно, такой новый отряд по борьбе с преступниками, я подумал — это же как раз для меня! Но позже я оттуда ушел — и хоть я и атеист, но благодарен богу за то, что он не воткнул меня в нынешний «ОМОН», который появился после 1994 года, после разгона Верховного совета.
— Что думаете про бывших «афганцев»?
Я пару раз сходил на день ВДВ, да быстро пришёл обратно. К большому сожалению — большинство бывших «афганцев» сейчас ностальгируют по СССР — хотя, по сути, на самом деле ностальгируют по своей молодости, после которой им не удалось сделать ничего выдающегося. К большому сожалению, многие из бывших «афганцев» сейчас едут воевать на Донбасс за непризнанные республики — и я их даже в чем-то могу понять. В том плане, что люди живут в какой-то далекой жопе, и едут на Донбасс, чтобы победить жизненную рутину, это в основном вчерашие алкоголики, которым вдруг захотелось подвигов. Точно так же в Афгане мы хотели идти из части на боевые операции — внутри части была дедовщина и смертельная скука…
— Чем вы занимаетесь сейчас?
У меня дружная семья, а сам я работаю в одной из служб минского такси, по минским меркам неплохо зарабатываю, я бригадир. У меня гибридный автомобиль Toyota — я слежу за технологиями, активно интересуюсь всем новым, и следующий автомобиль у меня будет электрический) А про войну стараюсь не вспоминать, разве что изредка смотрю военные фильмы. Хорошие фильмы про войну — это такие, посмотрев которые, воевать не хочется.
— Александр, и последний вопрос. Может быть, именно Афганистан и всё, что там было, как-то повлияло на формирование ваших демократических убеждений?
Если честно, то я не знаю. Афганистан и всё, что там произошло со мной — было в каком-то далёком детстве.