«Джазу нужны рэперы»: Интервью с легендарным саксофонистом Дэвидом Мюрреем

Мы тут все лидеры своих коллективов, у каждого есть группа. Честно говоря, не знаю, как так получилось, что я — лидер в этом коллективе. Мы расходимся и идём своими путями, снова сходимся, и сейчас мы в таком составе. Мне нравится, когда ансамбль звучит по-разному. Есть у меня, например, трио. А что будет, если будет восемь или двенадцать человек? Ты всё время что-то переосмысливаешь, перепридумываешь. Музыка требует постоянного улучшения, развития. Главное — чтобы не было скучно. Мне кажется, что мы — люди, вообще склонны гордиться собой, поэтому немного самокритики и смирения никому не помешает. Самым лучшим моим временем было начало пути, потому что тогда ещё была жива моя мать. Она умерла, когда мне было 13 лет, и многое из того, что делал после — это для того, чтобы избавиться от чувства утраты. Она играла на фортепиано и очень мне помогала. А вообще было много разных периодов жизни, которые я люблю, и люблю о них вспоминать. Это, например, наши поездки с музыкантами в Африку, на Кубу, во многие места Южной Америки. Я наслаждаюсь возможность путешествовать и познавать новые культуры, мне нравится привносить джаз в фолк-музыку различных народов. Аудитория любителей джаза в Европе различается от страны к стране. В тех странах, которые, скажем, не были сильно продвинуты в джазе, аудитория более восторженная. Или яркий пример — Франция, где я живу уже 20 лет. Французы гораздо реже впадают в экстаз, возможно, потому что они очень давно с джазом знакомы, и это порождает реакцию: «О да, конечно, мы научились джазу у вас — афроамериканцев! Теперь мы все знаем, и вы нам больше не нужны». Публика в странах, которые позже познакомились с джазом, более любопытная и заинтересована в том, чтобы понять, что собственно такое джаз. , Когда один из самых влиятельных музыкантов Чарли Паркер появился на французской сцене, один из местных критиков заявил, что это какой-то странный, неполноценный джаз. Потом он признал свою ошибку., Полная противоположность этому — европейский джаз. Они уже сами создают что-то, что могут именовать собственным джазом. То есть мы сталкиваемся с понятиями «немецкий джаз», «польский джаз», португальский. Европейцы, люди разных поколений, разных культур, создают какой-то свой собственный джаз. Джаз, который мы играем, — это смесь госпела, блюза и музыки времён рабства. Нужно понимать также, что у нас есть большие церковные различия. Я сам принадлежу к церкви Господа во Христе, и наши проповедники реально поют. Это такие богослужения, которые в определённом смысле вгоняют в транс. У европейцев, конечно, не было подобного опыта. Они не могут черпать из времён рабства, из церковного опыта. Но это не означает, что они не могут найти свой блюз. Джаз — своего рода зонтик. Самая аккумулирующая музыка, которая готова влиять и вбирать в себя разную музыку. , Мир должен сказать джазу большое спасибо: он может развиваться где угодно, приобретая свои собственные черты. Джаз есть у нас, джаз есть у вас, он есть в Европе, Азии; в Сирии, если там восстановится мирная жизнь, тоже будет джаз. В 60-х в США джаз был музыкой бунтарей, протестной. Даже есть такая история, когда ФСБ прослушивала оппозиционеров и выяснила, что те слушают Джона Колтрейна [американского джазового саксофониста и композитора]. И тогда они начали прослушивать тех, кто слушает пластинки Колтрейна., Джаз — всё-таки это популярная музыка, для людей. Орнетт Коулмэн как-то сказал, что джаз — это учитель, а фанк — его проповедник. И правда: джазу нужны проповедники, например, рэперы. У меня умирают слушатели, мне нужна новая молодая аудитория. , О том, как было на фестивале Kaliningrad City Jazz в этом году, можно вспомнить здесь., Фото: Александр Любин