«Не живётся на нашей земле талантам». Таинственная смерть Михаила Скобелева — в десяти цитатах

История, послужившая завязкой детективной интриги романа, только на первый взгляд кажется плодом авторской фантазии, а сам роман можно считать «рязанским», ведь прототипом загадочно умершего персонажа стал знаменитый «белый генерал» Михаил Дмитриевич Скобелев, известный своими подвигами на Балканах. Неожиданная смерть молодого полководца (ему было 38 лет) взбудоражила общество, да и врагов у Скобелева было немало. Так что версия, описанная в романе, вполне может быть не лишена правдоподобности. Как известно, Михаил Скобелев неожиданно скончался в Москве, где был проездом, направляясь из Минска в родовое имение Заборово Рязанской губернии. Вот как описывает эти события Валентин Пикуль: «В конце 1882 года Скобелев накоротке навестил столицу, после чего поехал в Москву, где снял у себя номер у Дюссо. К смерти он был не готов, звал Гродекова погостить у него в Спасске, книжный магазин М.О. Вольфа получил от него большой заказ на литературу по сельскому хозяйству и по вопросам развития вооруженных сил Германии. Вечером следующего дня в Москве Скобелев навестил ресторан "Эрмитаж" на углу Петровки и Столешникова переулка. Здесь он ужинал с расфуфыренной немкой Вандой, известной кокоткой. Из отдельного кабинета в ресторан явился незнакомый господин с бокалом шампанского и попросил Скобелева выпить. У нас там собралась хорошая компания, — сказал он, — но мы узнали, что вы здесь, и тоже будем пить за ваше здоровье. Скобелев выпил, а ночью Ванда переполошила дворника, сообщив, что у неё в номере скончался офицер». Настроения, которыми народ встретил известие о кончине генерала, хорошо передает статья Ивана Аксакова, опубликованная в газете «Русь» 26 июня 1882 года: «Скобелев скончался! Наша народная слава, наша надежда — во цвете лет, в полном развитии своих замечательных дарований, когда, казалось, он стоял на пороге ещё более блестящего поприща как будущий доблестный защитник России против её внешних, замышляющих нашу гибель врагов. Одно его имя стоило целых армий. Как содрогнётся от этой ужасной вести вся Россия, весь русский народ и весь Славянский мир и как возликует всё, что точит ковы на Русь и на славянство. Не живётся на нашей русской земле талантам — только посредственности раздолье. Скорбно, скорбно...» Аналогичного мнения о смерти Скобелева придерживались и некоторые представители высшего сословия. Так в подробнейшем дневнике (сегодня он читается как летопись жизни общества пореформенной эпохи) князя Владимира Мещерского, друга императора Александра III, 25 июня 1882 года записано: «Сегодня в 12 часов дня в Петербурге разразился ужасный громовой удар. Пролетела весть, что Скобелев умер в ночь от разрыва сердца в Москве. Ему не было и 40 лет. Весть эта поразительно ужасна. Я не думаю, не могу себе представить, чтобы был на Руси в наше время человек более народный, более близкий сердцу русского человека, чем Скобелев. Не думаю, чтобы кто-нибудь на Руси не знал этого имени. Оттого неудивительно, что сегодня на людных местах, пока ужасная весть облетала из уст в уста, точно будто чьи-то похороны проходили по этим местам. Люди один за другим снимали шапки и крестились. О размерах и значении этой потери для России и судить нельзя....» Впрочем, подобным образом отреагировали, пожалуй, те, кто был знаком со Скобелевым лично, воевал вместе с ним. Тот же Мещерский, будучи очень наблюдательным человеком, подметил в дневнике деталь, нехарактерную для похорон подобных знаковых персон своего времени: «Суббота, 26 июня. Сегодня одна только из газет, "Новое время", вышла с окаймлённой чёрной траурной каймою. Никаких подробностей о кончине нет. В Петербурге, в Казанском соборе, по желанию родственников, будет завтра панихида по Скобелеву». На следующий день в дневнике появляется такая запись: «Вернулся из Казанского собора с удрученным сердцем. Обедню по Скобелеву служил один священник. Панихиду — 3 священника и один диакон. Неужели не нашлось более духовенства служить первую торжественную панихиду по Скобелеву? Неужели не мог служить ни один из архиеерев? Это одно впечатление. Другое и того тяжелее. Торжественная в Казанском соборе панихида по Скобелеву похожа была на собравшихся тайно и в страхе кого-то и чего-то помолиться за кого-то, точно совершалось что-то запрещенное, что-то неблаговидно, что-то неблагонамеренное?» Холод, которым обдавали даже память Скобелева высшие круги, была непонятна мемуаристу, но вполне объясняется теперь, по прошествии времени. Генерал был весьма враждебно настроен по отношению к Западу, тем военным планам, которые имелись у европейских держав и в которые они не стремились посвящать Россию. Будучи практиком, Скобелев ратовал за укрепление страны, расширение её границ, создание могущественной державы, способной дать отпор враждебно настроенным народам. Об этом свидетельствует, в частности, его речь на торжественном обеде в честь годовщины взятия крепости Геок-Тепе в начале января 1882 года: «В нашем обществе существует прискорбная рознь между известной частью общества, так называемой нашей интеллигенцией, и русским народом. Всякий раз, когда державный хозяин земли русской обращался к своему народу, народ оказывался на высоте своего призвания и исторических потребностей минуты, с интеллигенцией же не всегда бывало так — и если в трудные минуты кто-то банкрутился перед царем, то, конечно же, та же интеллигенция. Полагаю, что это явление легко объяснимо: космополитический европеизм не есть источник силы и может быть лишь признаком слабости». Подобные высказывания, которые храбрый военный не привык держать в себе, не могли остаться без внимания двора и высших сановников, а также самого императора, который был задет тем, что Скобелев оказался популярнее у народа, чем он сам. Константин Победоносцев в письме Александру III обращает внимание государя на то, что его приём Скобелева был очень холодным и даже враждебным: «Скобелев был огорчен и сконфужен тем, что Вы не выказали желания знать подробности о действиях его отряда и об экспедиции, на которую было обращено всеобщее внимание и которая была последним военным делом, совершённым в минувшее царствование. Могу себе представить, что Вам было неловко, неспокойно со Скобелевым и что вы старались сократить свидание. Мне понятно это чувство неловкости, соединенное с нерасположением видеть человека». Не по душе приходилась высшему обществу, большинство представителей которого, включая царскую семью, были в родстве с Германией, и мысль Скобелева о захватнической политике государства, в орбиту интересов которого попадает и Россия: «Терпеть не могу немцев, меня больше всего бесит наша уступчивость. Даже у нас в России мы позволяем им делать всё что угодно. Даём им во всем привилегии, а потом сами же кричим, что немцы все забрали в руки. Конечно, отчего не брать, когда наши добровольно все им уступают. Они не остановятся ни перед какими мерами, если только видят пользу своего фатерланда». В мемуарах той поры приводятся слухи, что в Заборове Скобелев намерен был заняться разработкой плана войны с Германией. Однако добраться до родового имения ему было не суждено. Современники пишут, что кокотка Ванда могла быть немецким агентом, а сама смерть генерала ловко срежиссирована — выгодна она была обеим странам. Отголоски этого мнения находим у того же Валентина Пикуля: «Немка Ванда вполне могла быть агентом германского генштаба, который с её помощью убрал Скобелева как опасного противника в будущей войне. После гибели Скобелева немецкая пресса издала вопль дикой радости. Историкам известна и фраза фельдмаршала Мольтке: "Не скрою, что смерть Скобелева доставила мне радость". В кайзеровской Германии началось всеобщее ликование, будто она уже выиграла войну с Россией. Другая версия — со Скобелевым расправились члены "Священной дружины", оберегавшей царя. Эти подозрения усиливаются, если учесть, что царская цензура беспощадно вымарывала все подробности смерти Скобелева. В простом народе тогда ходила молва, что Александра III скоро свергнут, а царём сделают Скобелева...» Последняя фраза заслуживает внимания: Скобелев был настолько харизматичной личностью, что заслонял самого императора. Современники пишут о нём как о фигуре неоднозначной, но, без сомнения, очень яркой, «маге и чародее». Вот слова Евгения Феоктистова, у которого Скобелев учился в Академии Генштаба: «Это была демоническая натура, одинаково способная на добро и на зло, в обществе человек, по-видимому, скромный, но изумлявший своих приятелей самым безобразным развратом. Готовый пожертвовать жизнью на поле сражения, но как ловкий актер всегда с расчётом на эффект. Выше всего ценил популярность, и никто не умел так искусно приобретать её». За этими мнениями звучала и более прозаичная версия гибели полководца. Современники писали о параличе сердца, возникшем в связи с переживаниями Скобелева по поводу военной политики России, которая его не устраивала, а также личными неудачами — смертью отца в 1879 году, трагической смертью матери годом позже, разводом с женой и общей личной неустроенностью. Однако записи об этом прошли практически незамеченными: обществу была ближе версия об убийстве народного героя. Поэтому неслучайно, что она отразилась и в литературе — пусть и в несколько детективном ключе.