Бурение глубинного народа. Владислав Сурков — в роли нового Победоносцева

Владислав Юрьевич Сурков опять взялся за старое. Самый пишущий и идеологически креативный чиновник администрации президента, прославившийся идеологическим мемом «суверенная демократия», сделал новую заявку на то, чтобы формулировать идеологические смыслы. В статье «Долгое государство Путина», опубликованной в «Независимой газете», Сурков пытается не только осмыслить настоящее, но и предсказать будущее, которое, на его взгляд, в своей чудесности превосходит всякое вероятие — «российская нация» будет еще не одно столетие жить в «государстве Путина», как до того жили в «государстве Ивана III», «государстве Петра Великого» и «государстве Ленина». Путинская система, в формировании которой автор статьи принял самое непосредственное участие, возникла тогда, когда Россия отказалась от навязываемой Западом фокуснической «иллюзии выбора». Никакого выбора у нас. на самом деле, не было и нет — или мы будем суверенной Россией, которая сама выбирает как есть жить и самоосуществляться в мире, или мы погибнем, растворимся в кислоте либерального «конца истории» «Невозможный, противоестественный и контристорический распад России был, пусть и запоздало, но твердо остановлен. Обрушившись с уровня СССР до уровня РФ, Россия рушиться прекратила, начала восстанавливаться и вернулась к своему естественному и единственно возможному состоянию великой, увеличивающейся и собирающей земли общности народов. «Нескромная роль, отведенная нашей стране в мировой истории, не позволяет уйти со сцены или отмолчаться в массовке, не сулит покоя и предопределяет непростой характер здешней государственности». Иными словами, Россия вернула себе геополитическую и идеологическую субъектность. А вскоре, как отмечает Сурков, она оказалась одним из немногих действительных субъектов на новом повороте исторического процесса. Россия стала самой собой и… история возобновила течение свое. Либерально-глобалистский порядок начал разваливаться, едва только Россия отказалась участвовать в его коловращении и сохранилась как неподвижная ось среди окружающего всесмешения. Оказалось, что именно «путинская Россия», а не либеральные предикторы определяет будущее. «Москва внятно напомнила о том, что суверенитет и национальные интересы имеют значение. Тогда многие уличали нас в „наивной“ привязанности к этим старым вещам, якобы давно вышедшим из моды. Учили нас, что нечего держаться за ценности ХIХ века, а надо смело шагнуть в век ХХI, где будто бы не будет никаких суверенных наций и национальных государств. В ХХI веке вышло, однако, по-нашему. Английский брекзит, американский „#грейтэгейн“, антииммиграционное огораживание Европы — лишь первые пункты пространного списка повсеместных проявлений деглобализации, ресуверенизации и национализма». Мало того, едва Москва успела сойти с дороги «либеральной демократии», как началось серьезное разочарование в этой дороге народов, которые зашли по ней гораздо дальше. Оказалось, что там в конце — «болото», в котором живет «глубинное государство», которое вообще никакого отношения к демократии не имеет и подчинено малопонятным простым смертным интересам тайных мировых элит. Народы внезапно обнаружили, что, несмотря на все демократические механизмы, не могут контролировать свои правительства, не могут наложить вето даже на процесс демонтажа самих этих народов при помощи массовых миграционных потоков, разрушения семьи и прочей политической содомии. Оказалось, что обещание демократии «ты сам выбираешь свою политическую судьбу» — форменная липа. И в этой связи оказывается, что в мире востребован новый тип политического лидера, впервые обкатанный именно Владимиром Путиным — о «новом авторитаризме», к которому причисляются наряду с российским лидером еще и венгерский премьер Виктор Орбан, и турецкий президент Реджеп Таип Эрдоган. Все они явно не собираются играть по политкорректным правилам, вызывают ненависть у либеральных политологов и ощутимо тянутся друг к другу Можно заметить, кстати, такую глубинную археополитическую деталь. И венгры, и турки возводят себя к легендарному царю гуннов Аттиле, «бичу Божьему». Славяне же были ближайшими союзниками гуннов в эпоху их борьбы с германцами-готами, собственно с нашествия гуннов и началась письменно известная славянская история. Любопытно, что на территории Австрии, в Тульне, стоит памятник браку Этцеля (Аттилы) и Гудрун (Кримхильды), героев «Старшей Эдды» и «Песни о Нибеллунгах» — и именно Австрия частично тяготеет к тому же образующемся в Восточной Европе консервативному полюсу. Так что, с известной вольностью можно сказать, что Путин, Орбан и Эрдоган представляют собой «коллективного Аттилу» в глазах западных либералов. Но от шутливых параисторических спекуляций вернемся к серьезным вопросам, поставленным статьей Суркова. Что отличает и «коллективного Аттилу», и его подражателей в других регионах — будь то Дональд Трамп, филиппинец Дутерте или бразилец Болсанару — это то, что они не столько «представляют избирателей», сколько «слышат нацию». Авторитарный лидер нового типа — это человек, связь которого с нацией носит не формально представительский характер, при котором «правильно избранный» может быть сколько угодно врагом народа и изменником, лишь бы штампик был, сколько содержательный, смысловой характер — такой лидер сам нация, он выражает ее в себе, он чувствует ее возможности, скрытые и явные намерения. Назовите это, если угодно, «популизмом» — популист это тот, кто делает то, чего хочет народ, сообразуясь с реальностями политики. Противоположностью же ему является тот, кто требует от народа признать «реальностью политики» то, чего желает для народа кто-то другой — глубинный народ, малый народ. Поэтому в популистской политической системе на первый план выходит мощь государства, его силовая составляющая. Если «либеральные демократии» вынуждены заниматься прежде всего декорированием чужой воли под народную, то популистские режимы, напротив, играют мускулами, так как их задача показать народу: «Смотрите. Мы можем сделать то, чего вы хотите» «Высокое внутреннее напряжение, связанное с удержанием огромных неоднородных пространств, и постоянное пребывание в гуще геополитической борьбы делают военно-полицейские функции государства важнейшими и решающими. Их традиционно не прячут, а наоборот, демонстрируют, поскольку Россией никогда не правили купцы (почти никогда, исключения — несколько месяцев в 1917 году и несколько лет в 1990-х), считающие военное дело ниже торгового, и сопутствующие купцам либералы, учение которых строится на отрицании всего хоть сколько-нибудь „полицейского“. Некому было драпировать правду иллюзиями, стыдливо задвигая на второй план и пряча поглубже имманентное свойство любого государства — быть орудием защиты и нападения», — утверждает Сурков. Однако провозгласив эту декларацию сильного народного государства, чиновник-идеолог говорит, что в основе этого государства лежит «глубинный народ». «Народ в мероприятиях участвует, но несколько отстраненно, на поверхности не показывается, живя в собственной глубине совсем другой жизнью… Глубинный народ всегда себе на уме, недосягаемый для социологических опросов, агитации, угроз и других способов прямого изучения и воздействия. Понимание, кто он, что думает и чего хочет, часто приходит внезапно и поздно, и не к тем, кто может что-то сделать…. Своей гигантской супермассой глубокий народ создает непреодолимую силу культурной гравитации, которая соединяет нацию и притягивает (придавливает) к земле (к родной земле) элиту, время от времени пытающуюся космополитически воспарить. Народность, что бы это ни значило, предшествует государственности, предопределяет ее форму, ограничивает фантазии теоретиков, принуждает практиков к определенным поступкам. Она мощный аттрактор, к которому неизбежно приводят все без исключения политические траектории». И вот эта часть сурковских утверждений пожалуй наиболее уязвима. Если в популистской системе все понятно — вот есть народ, вот его воля, надо сделать то, что люди говорят или хотят, то доктрина «глубинного народа» превращает реальную волю народа в черный ящик, который никак не определим, не верифицируем. «Глубинный народ», подобно надышавшейся серными испарениями дельфийской пифии, выкрикивает бессвязные формулы, а несколько жрецов по своей воле превращают это в политически четкие «оракулы». Иными словами, популисты проводят ту политику, которая нужна людям, а не ту, которая необходима глобальным элитам. А в рамках концепции «глубинного народа» можно проводить вообще какую угодно политику, так как, по заявлению идеолога, воля «глубинного народа» не верифицируема и знает ее только сам национальный лидер или те, кто выступает от его имени. И здесь конструкция «волевой народности» противостоящей элитарному заговору начинает ощутимо плыть, так как народ без свойств в сущности ничем не отличается от этого элитарного заговора, так как глобалистские элиты вполне могут вещать от имени «глубинного народа» так же ловко, как и от имени народа либерально-демократического Вот, к примеру, конкретный тест. Реальный народ хотел и хочет воссоединения Русских Земель, реализации мечты о возвращении Новороссии, прекращения страданий жителей Донбасса и возвращения их домой, на Родину, в Россию. Это национальная задача, которая превышает даже конкретное самосознание конкретного человека, это воля нации, выявленная столетиями русской истории. С точки зрения популизма — ситуация ясна. С точки зрения демократии — решение о воссоединении Донбасса прошло бы на ура на любом референдуме. И только с точки зрения доктрины «глубинного народа» мы обнаружим сотню политологов, которые в яростной полемике с платными украинскими попками в эфире телеканалов докажут всем, что подлинная воля народа в том, что Донбасс — это Украина, а минские соглашения — незыблемы. Иными словами, сурковская доктрина «глубинного народа» оставляет слишком много на произвол даже не национального лидера, а бюрократии, вплоть до экс-чиновницы Глацких. Что мешало бы ей выучить новый птичий язык и заявлять: «Глубинный народ не просил вас рожать». Владислав Юрьевич претендует на то, чтобы выступать своего рода Уваровым наших дней: «президентское самодержавие, глубинная народность…», а вот с «православием» выходит какая-то недоработка. В интереснейшей статье нет никакого «верхнего» идеологического этажа, тех сверхценностей, ради которых существует Россия. В прежние века, то катастрофы 1917 года, цель и ценность была ясна — Святая Русь. Русские хотели быть святыми, быть своими у Бога, и ради этого нам было нужно великое и сильное государство, чтобы никто не мог принудить нас сменить веру, чтобы все люди русского языка были православными под защитой царя самодержавного. Сейчас мы наблюдаем опустив руки за тем, как через границу, которую мы, по совести, и границей-то не считаем самозванцы поганят нашу веру, а лжемитрополит «крестит» людей, поливая им темечко из ладошки (то есть нарушает не только смысл, но и форму обряда крещения, этих людей, скорее всего, придется крестить заново). Мы смотрим на то, что происходит на нашей земле с нашим святым народом и что? Видимо убеждаем себя, что «глубинному народу» до всего этого нет дела… На деле «русская триада» существует только в нерасторжимом единстве, определяемом как раз верховной ценностной доминантой. Без «православия» у нас и «народность» фальшивая и «самодержавие» выйдет дрянное (кавычки, строго говоря, можно было бы и убрать). И потом, какая именно народность у нас — «глубинная»? Терминология статьи скачет от «русского» к «российской нации». А это, мягко говоря, не то же самое. «Русское» — это конкретная тысячелетняя культурная и цивилизационная идентичность. «Российская нация» — это недавний и недолговечный бюрократический словесный конструкт. Не доверял бы я глубинному инстинкту бюрократического конструкта. Вообще, в излишнем доверии к смутному, глубинному, народному, шепчущему началу, на котором стоит Россия по Суркову, есть отзвук тех воззрений, которых придерживался столетие с четвертью назад Константин Петрович Победоносцев. В новой статье Суркова вообще немало общего с идеями этого великого консерватора. С одной стороны — нападки на демократию, как на «великую ложь нашего времени», с другой — святая вера в народный предрассудок с его спасительной слепотой. Восторг Победоносцева вызывает инерция неученой жизни. «Есть в человечестве натуральная, земляная сила инерции, имеющая великое значение. Ею, как судно балластом, держится человечество в судьбах своей истории, и сила эта столь необходима, что без нее поступательное движение вперед становится невозможно». В центре жизни стоит народный предрассудок, когда простой человек «держится упорно и безотчетно мнений, непосредственно принятых и удовлетворяющих инстинктам и потребностям природы», а покушения логики воспринимает как угрозу не одному конкретному мнению, а «целому миру своего духовного представления». Победоносцев считал, что именно на этом инстинктивном предрассудке держится верность русского крестьянина Вере, Царю и Отечеству. А если учить мужика шибко думать, иметь понятия, интересы, то его вера и инстинктивная преданность престолу ослабнет. А потому Победоносцев, ради спокойствия государства, тормозил образовательную революцию в России, ограничиваясь введением элементарных народных школ. События начала ХХ века показали сколь велика была ошибка Победоносцева, превратившего русского мужика в подобие руссоистского «доброго дикаря», живущего добродетельным инстинктом. Мужик пошел жечь и грабить помещичьи усадьбы и убивать исправников, а потом с потрохами сдался революционерам. Рухнули и вера, и царь, и отечество, потому что все это нравственные и политические ценности, которые нельзя защитить одним лишь инстинктом. Нужно разумное и просвещенное убеждение в своей правоте. То сопротивление, которое встретила революционная стихия, она встретила не в «темном мужике», а напротив — в хозяйственном и начитанном крепком крестьянине, «кулаке», зачатки которого успел вырастить Столыпин. У этого «кулака» было свое понимание ценностей и интересов. А «инстинктивный» крестьянин так и метался между махновщиной и «комбедом», то убивая попов и партизаня в тылу у белых, то воюя с красными продотрядами. Горький урок победоносцевской ошибки должен бы раз и навсегда отучить нас: если мы хотим стабильности государства, если мы хотим, чтобы Россия в веках оставалась субъектом мировой истории, если мы правда хотим, чтобы наши внуки жили в «путинском» государстве в том смысле, что не будет никаких великих потрясений и революций, а только Великая Россия, то в этом случае нам нельзя полагаться на один лишь инстинкт «глубинного народа», который может легко стать псевдонимом произвола чиновничьего «глубинного государства» Народность не может быть неопределенной темной стихией. Ей нужны высшие ценности и проясненная, а значит, и просвещенная стройность убеждений, который конкретный человек сможет отстаивать, если надо, хоть от всего мира. Россия в мире — все время в меньшинстве, зачастую — одна против всех. И то, что мы в этих условиях не сломались — это то наше достоинство, что привлекает к нам симпатии остального мира. Мнение автора может не совпадать с позицией редакции