В поисках русского национального характера
Андрей Столяров. Призрак нации. Русский этнос в постсовременности. Национальные архетипы. Национальный характер. Национальное государство. Национальная мифология. Национальная идея. – СПб.: Страта, 2019 Проблема «национального характера» – это очень и очень увлекательно. Мы же все разные. А в чем именно? А почему? А как это проявляется? А к чему ведет? Беда в том, что обсуждение проблемы в типичном случае исчерпывается красочными картинками межкультурных недоразумений и старых штампов в духе «русский, немец и поляк танцевали краковяк». Андрей Столяров в своей новой книге обещает новые методологические подходы к проблеме, научный анализ русского национального характера, а также практические предложения, как нам жить дальше, какой подвиг совершать с тем характером, который у нас есть (в нас сидит – позвоночником). Иначе говоря, с какой национальной идеей мы можем и должны строить будущее, чтобы, во-первых, оно нам открылось, а во-вторых, чтобы повести за собой весь мир. «Призрак нации» – это фактически две книги в одной: первая ее половина посвящена истокам и специфике «русскости», вторая – политологическому анализу российского двадцать первого века и формулировке национальной идеи. Андрей Столяров не только культуролог и политолог, но и писатель, художник слова. Приемами образного воздействия он пользуется постоянно. А теперь скажу резко: все, что касается «национального характера», – это не аналитика, а «художественное произведение». В первой главе, эффектно названной «Мельницы богов», автор с первых слов внушает читателю острое беспокойство, предлагая вообразить карту мира без России. Вот в светло-голубых тонах зона ответственности ООН, вот ярко-зеленая зона ответственности исламского мира, вот закрашенная желтым Сибирь… Словно персонажи фантастического романа рассматривают атлас. Затем автор сгущает тревогу, напоминая, что роковые «мельницы» перемололи в пыль царства и цивилизации, а Россия в глазах Запада – «дракон, стерегущий сокровища». Автор приводит угрожающие высказывания «атлантических» политиков. Вот Маргарет Тэтчер сказала, что на территории России экономически оправдано проживание лишь 15 миллионов человек… Вот Мадлен Олбрайт сказала, что Россия несправедливо владеет своими богатствами… Стоп. Автор лучше всех знает – и не скрывает, что они этого не говорили. Но пугающие слова, хоть и не произнесенные в реальности, на читателя уже воздействовали. И автор делает вывод: перед страной встает реальная угроза распада, превращения в раздробленный «материл» для великих держав. Что же Россия может противопоставить подступающей катастрофе? Автор заставляет читателя растерянно оглядываться в поисках выхода, но сурово предупреждает: вот здесь выхода нет (державные фанфары сегодняшней пропаганды не помогут)… И здесь нет (роль России в геополитике будет падать)… И здесь нет (население сокращается и поляризуется)… Когда читатель доведен до нужного градуса страха перед безжалостными «жерновами», автор милосердно указывает на возможность спасения. У России есть не физический, а метафизический ресурс – национальный характер. «Можно ли технологизировать метафизику? Можно ли трансформировать этот ресурс в реальный цивилизационный проект, способный проложить России дорогу в будущее? Ответу на данный вопрос и посвящена эта книга». Что ж, очень яркая глава. Написанная по всем правилам образного воздействия, чтобы читатель обратился ко второй главе («Окончательный диагноз. Архетипы закона и справедливости») с надеждой на чудо, метафизическое спасение и наш национальный характер. А что такое национальный характер? Это «этнические архетипы». А что такое этнические архетипы? Это внутренние «константы», это «стержень», это «фундамент», с которого надо начинать. А как узнать, что это за константы? Узнать это можно методом «литературного психоанализа». А что такое «литературный психоанализ»? Теперь отвечу своими словами, а не автора. Литературный психоанализ – это самый слабый, неубедительный и странный слой книги. Автор сопоставляет русскую литературу со всей «западной» сразу и обнаруживает удивительные различия. Вот, например. «Если сделать обзор классической европейской литературы XIX-XX вв., то выяснится интересное обстоятельство: в ней практически нет позитивных картин сельскохозяйственного труда – она полностью посвящена городскому образу жизни Зато в русской классической литературе того же периода подобных описаний вполне достаточно. Более того, тяжелый (в реальности) крестьянский труд здесь явно романтизируется». Это утверждение настолько не соответствует действительности, что я не знаю, что и возразить. Автор иллюстрирует свой тезис сценой косьбы в романе Льва Толстого «Анна Каренина». Но этот эпизод – редкое исключение в русской литературе. Где еще такие же? Тем более в изрядном количестве? Вспоминается совсем другое, некрасовское, рыдающее: «Бедная баба из сил выбивается, / Столб насекомых над ней колыхается…» Сам Лев Толстой, разрешите напомнить, с восхищением писал о романе Вильгельма фон Поленца «Крестьянин». Этот роман целиком посвящен тому, что можно назвать «романтизацией крестьянского труда». Тому же, и тоже целиком, посвящен увенчанный Нобелевской премией роман Кнута Гамсуна «Плоды земли». Перечислять создания европейских литератур, посвященные сельской, а не городской жизни, можно сколько угодно. Но «литературный психоанализ» ведет автора к новым невероятным открытиям. Якобы в западной литературе главный герой – носитель беспримесных добродетелей, а ему противостоит антигерой-порок, тогда как в русской герои многогранны и сложны. Кто – Эжен Растиньяк или Жюльен Сорель, Ребекка Шарп или Томас Будденброк, или…, или… – кто носитель беспримесных добродетелей? О чем вообще речь? Если же конкретные сочинения русских писателей не соответствуют «литературному психоанализу», то Андрей Столяров заявляет, что «в базовый менталитет этноса они не включены». Серьезный методологический вопрос, в книге не поставленный: если одни писатели включены, а другие не включены в «базовый менталитет» (что бы это ни значило – по-моему, это словосочетание не значит ничего), то на каком основании, по каким признакам? Почему, например, Федор Достоевский включен, а Матвей Комаров или Кассиров (Ивин) – ни разу не упоминаются? Хотя «народ», знавшие грамоту крестьяне и мещане, несомненно не читали Достоевского, а Комарова и Кассирова несомненно читали. Неостывающую любовь народа к сочинению Комарова об «аглицком милорде» засвидетельствовал Некрасов, мечтая о том времени: «Когда мужик не Блюхера / И не милорда глупого – / Белинского и Гоголя / С базара понесет». Читателю остается только гадать, кого и почему автор включает в «базу» и поэтому привлекает для «психоанализа», а кого нет. У меня возникли две версии. Первая – в базовый менталитет русского народа включены те русские писатели, которые знамениты на Западе. Вторая – те писатели, которые входили в позднесоветскую школьную программу и входят сегодня. Впрочем, литературный психоанализ не показал ничего нового в «национальном характере» по сравнению с давно известным (из пропаганды, в том числе советской). Русскость – это героизм, а не «мещанство», это бытие, а не быт, это ослепительные подвиги, а не ежедневная рутина. В главе «Земля и воля. Об архетипах государственности и всеединства» автор сделал поразительное заявление, будто «белоленточный» протест был вызван «национальным характером»: метафизической тоской от наступившего благополучия. «Нам представляется, что, несмотря на внешне европейские лозунги “протестной зимы”, большинство выходивших в то время на митинги и демонстрации интуитивно протестовало как раз против этого мещанского образа жизни, погружающего страну в социальную летаргию». Впрочем, в конце книги, в главе «Будущий огонь», автор опровергает сам себя, говоря, что: «Десятки тысяч людей вышли на улицы, чтобы сказать свое “нет” очевидным манипуляциям с выборами. Это повергло власть в растерянность и смятение». Методологически книга удивляет явным недостатком эмпирики. «Если сейчас провести прямо на улице “народный опрос”, какое качество является для русских главным, то ответ будет один – это духовность, ничего важнее и выше для русского человека нет». Так, поистине эпически, пишет автор, а я сразу спрашиваю: откуда вы знаете? Вы лично проводили такой опрос? А если нет, то почему? Но автор надстраивает свое «если», утверждая, будто знает, что такое для людей на улице духовность – это «“широта русской души”, ее “всемирная отзывчивость”, готовность к самопожертвованию ради других, презрение к сугубо материальным благам, презрение к выгоде, к мелочным торговым расчетам». То же самое: откуда вы знаете? Почему вы думаете, что люди на улице станут отвечать искренне? Почему вы не предполагаете, что застигнутые «идеологическим» вопросом прохожие почувствуют страх и желание отделаться какой-нибудь формулой, известной «из телевизора»? Чем ближе к концу книги (глава «Ярче тысячи солнц»), тем отчетливей автор воздействует на читателя двумя образно-риторическими комплексами: черным и светлым. Первый связан с темами агрессии, застоя, деградации: «Власти образованные граждане не нужны, власти нужен послушный обслуживающий персонал». Второй составляет «национальную идею», которую предлагает Андрей Столяров. Возвышенную идею образования и просвещения. В риторическом исполнении она выглядит так: «Мы можем создать новую нацию, новую цивилизационную сущность, совершенно новый народ, прозревающий в будущем не столько трагедии и угрозы, сколько – возможности и богатства обетованной земли. Народ, который раздвинет границы унылого традиционного бытия. Народ, который утвердит себя в мире силой просвещенного разума, а не устрашающей мощью межконтинентальных ракет». А теперь позволю себе такое же категорическое утверждение, какие позволял себе в книге автор: национального характера не существует – это не феномен, а фикция. Автор: Елена Иваницкая
