Как Берию из суперзлодея превратили в супергероя

120 лет назад родился Лаврентий Берия, посмертно ставший, пожалуй, самой мифологизированной фигурой советской истории и одним самых из популярных (после Сталина, разумеется) персонажей постсоветской околоисторической культуры. Последнюю обычно сводят к жанру «поп-истории» или «фольк-хистори» – сочинений в диапазоне «нон-фикшн», создаваемых нетребовательными авторами для невзыскательных читателей. Однако включает она и бесконечные художественные произведения разной степени художественности, и публичные исторические дискуссии, сегодня общедоступные (даже чересчур) и фиксируемые благодаря возможностям интернета. Быть попаданцем к Сталину и не пересечься с Берией так же трудно, как в Париже проглядеть Эйфелеву башню. Самая обсуждаемая развилка советской истории – перспектива победы Берии в кремлёвской борьбе 1953 года. Дежурнейшая тема, неизбежная в жанре исторического расследования – что всё-таки случилось в ходе этой борьбы и правдивы ли известия об аресте Берии, следствии, суде и казни (просто удивительно, что тему эту удалось потеснить загадке перевала Дятлова). Демонизация Берии была закономерна. В сталинском «ближнем кругу» послеежовского набора Берия был самой импозантной фигурой. Человек, возглавивший «органы» после 1937-1938 годов, неизбежно привлекал особое внимание и вызывал особые чувства (при этом начисто забылось, что после войны к непосредственному руководству системой МВД – МГБ он вернулся лишь весной 1953-го). Он стал последним из «вождей советского государства», обвинённым в шпионаже, неслыханном моральном разложении, «жесточайших перегибах» и подготовке «реставрации капитализма». Низвержение министра напоминало разоблачение маршала Франции Жиля де Реца, из соратника Жанны д’Арк и столпа спасённого отечества обратившегося в колдуна и убийцу. Разумеется, Берию проклинали как проигравшего опасного соперника. Однако важнейший обычай советского обращения с историей состоял в том, что «не оправдавших доверия» не столько шельмовали, сколько вычёркивали из памяти. Например, из «Большой советской энциклопедии» – что и было сделано со статьёй «Берия» (причём подписчикам энциклопедии письменно было рекомендовано вырезать страницы, выслать их издательству и засим получить для вклейки новые – с «Беринговым проливом»). Но упоминание вскользь его имени оставалось некоторое время допустимым. И это понятно. Даже обвинённый в «грубейших ошибках», даже вынесенный из мавзолея Сталин оставался персонажем, имя которого хоть и следовало в большинстве случаев заменять псевдонимом «партия и правительство», но всё нельзя было припечатать эпитетами, проясняющими суть дела. «Партия и правительство» меру старались соблюсти. Отсюда замечательный эвфемизм «культ личности», под которым подразумевался признанный «партией и правительством» факт тирании, отсюда именование террора ежовским техническим термином «репрессии». И всё же, хотя в энциклопедиях упоминался дирижёр Берио и не осталось и следа от маршала Берии, «политический авантюрист» не должен был быть полностью забыт – в нём нуждались хотя бы в качестве козла отпущения, чтобы не взваливать на Сталина совсем уж все беды, лишая «партию и правительство» фундамента. Начинающий врач Алексей Максимов – один из аксёновских «Коллег» максималистствовал, споря с Сашей Зелениным весной 1956 года: - Ух, как мне это надоело! Вся эта трепология, все эти высокие словеса. Их произносит великое множество идеалистов вроде тебя, но и тысячи мерзавцев тоже. Наверное, и Берия пользовался ими. Сейчас, когда нам многое стало известно, они стали мишурой… В написанной в 1963 году повести «Трудно быть богом» братья Стругацкие первоначально назвали министра охраны короля «доном Рэбией», но «орёл наш» (по трезвому совету Ивана Ефремова) остался одним из самых памятных антигероев советской литературы всё же под менее узнаваемым именем. Сам Берия постепенно превратился в того, чьё имя не называют, но, тем не менее, помнят. И в этой форме образ «политического авантюриста» служил заглушкой, за которой остались другие нереабилитированные, не восстановленные в качестве «честных партийцев», не достойные места в словарях «политические авантюристы», «оппортунисты» и «уклонисты». Тень Берии, как и тень Троцкого, упоминавшегося либо в бранном, а прежде смертельно страшном слове «троцкизм», либо с ленинским эпитетом «иудушка», словно охраняли вход в советский Тартар. Они были достаточно страшны, чтобы отбивать желание без особой санкции низвергаться в эту проклятую бездну. С перестройкой бериевский образ по тем же причинам оказался первым из востребованных, и он уже служил не громоотводом, принимавшим на себя часть ударов по «культу личности», а напротив – проводником долбивших по «культу» молний. «Сталин виноват во всём и в Берии и 37 годе особенно». Правда, нетрудно было обнаружить, что «37 год» и «Берия» – вовсе не синонимичны (словечко «ежовщина» бытовало в доперестроечное время наравне с памятью о Лаврентии Павловиче). Из чего уже в 90-е возникло предположение, что это-де антонимы. А дальше маятник качнулся в другую сторону: если прежде Берия был «даже хуже Сталина», то постепенно оказался, согласно некоторым версиям, «даже лучше Сталина» и «великим упущенным шансом». Поскольку ракетно-ядерный щит – наше всё, то и Берия – наше всё, этакий советский Гермес Триждывеличайший. Эта версия вполне удовлетворительна для людей, например, не имеющих за душой ничего, кроме сопромата. Однако сопоставимы ли с Берией как организаторы Николай Вознесенский, Алексей Косыгин, Дмитрий Устинов? Как минимум, сопоставимы. Что осталось бы от бериевского мифа, если б на ядерный проект поставили кого-нибудь из них? Неужели Игорь Курчатов и Борис Ванников без бывшего наркома внутренних дел даже банки консервов бы не открыли? При этом работавшие с Косыгиным или Устиновым вспоминали их как одарённых для своего поприща руководителей, Берию же почему-то запомнили как человека, знакомство с которым лучше забыть, как страшный сон. Неужели люди вроде академика Петра Капицы или организатора советской золотодобывающей промышленности Александра Мильчакова не могли по заслугам оценить этого пророка в социалистическом отечестве? До чего ж у нас жестоковыйное, неблагодарное отечество, и вообще «народ не тот», как любят откровенничать завзятые либералы! Спору нет, создание атомной бомбы и атомпрома – большое дело, но если иметь в своём распоряжении советские ресурсы, от геологических до людских... Неужели СССР был настолько ничтожнее всех, кто впоследствии, явно или тайно, примкнул к ядерному клубу, что справиться с этой задачей смог лишь чудесным вмешательством организационного гения? «Как можно создать атомную бомбу без орла нашего, Лаврентия Павловича?» – «Французы, Пакистан и ЮАР как-то создали». Но как ни спорь о соотношении реальных и мнимых достижений и злодеяний последнего генерального комиссара госбезопасности, в одном он точно превзошёл остальных руководителей «органов» и народного хозяйства. Бериевская мифология уже сложилась как факт российской культуры, и всякая попытка поведать столь же обильно о любом другом персонаже из той когорты обязательно будет соревнованием с Берией. Похоже, как ни будут меняться оценки советского периода, сколько ни будут возрастать или наоборот, затуманиваться знания о нём, Лаврентий Берия останется персонажем нарочито загадочным и сложным, зловещим и при этом деятельным– этаким Жилем де Рецем советской истории.