Этот суровый народ первым пришел к российским северным берегам и стал для всех загадкой

Поморы — одна из самых странных этнических групп Русского Севера. С одной стороны, кажется, что эти общины русских и финно-угорских народов ничего не объединяет, они и сами путаются в показаниях — кто принадлежит к поморам, а кто нет. С другой стороны, их объединяет общий суровый и свободолюбивый дух, собственный уклад и культура. «Лента.ру» рассказывает о происхождении поморов и о тех, кто сегодня называет себя поморами. «Мы губяне, не поморы. Поморы — те, кто по морю живут, а мы в губе живем, и потому в Архангельске нас называют губяне», — такую отповедь получила экспедиция Татьяны Бернштрам от жителей побережья Кандалакшской губы в 70-х годах прошлого века. То же самое говорили ученым в большинстве других поселений, разбросанных по берегам Белого моря. В самом деле, а кто же такие поморы? Имеет ли этот термин какое-то определенное значение в отрыве от самоидентификации местных жителей Беломорья? Если брать за основу исторические источники, то впервые название «помор» или «поморец» упоминается в документах 1526 года, в которых говорится о «поморцах с моря Окияна из Кондолакской губы» — так что, как ни крути, а те, кто в прошлом веке называли себя губянами, получается, и есть самые настоящие поморы! Впрочем, в XVI веке все было по-другому — именно жители волостей Кандалакши и Керети использовали термин «помор» как самоназвание. Причем, что интересно, происходило оно, скорее всего, именно от территориальной единицы Поморье — ведь так в ранних источниках называли тогда еще незаселенный Мурманский берег Белого моря. С начала XVI века сюда приходили русские промышленники, добывавшие рыбу и морских млекопитающих, а чуть позже появились поселения. Постепенно они начали распространяться по всему берегу Белого моря — в следующем веке появились Унежма, Курешка, Ворзогоры и другие поселения. С точки зрения властей, все они были поморскими, чиновникам не было никакого дела до того, как идентифицировали себя жители этих поселений. Освоение прибрежных территорий продолжалось — вскоре активный промысел пошел по Мурманскому берегу Кольского полуострова, и обитателей образовывавшихся там поселений тоже называли поморами. В конце прошлого века, похоже, жители многочисленных населенных пунктов Кольского полуострова и сами не могли сойтись во мнении, поморы они или нет. Вот как это описывает в своей книге «Поморы», выпущенной в 1978 году, Татьяна Бернштрам: «Итак, к началу XX века население беломорского побережья не осознавало своего единства, что выражалось прежде всего в раз­личной степени развитости и бытования самоназвания "поморы" на разных берегах. Сильнее всего самосознание у жителей Поморского берега (особенно от Кеми до Колежмы). Настоящими поморами они считают только себя (до­пуская такое название лишь для некоторых групп беломорского населения), прочно связывая это название с мурманским промыслом: "С Кандалакши на Мурман не ходили. Те и может тоже себя поморами зовут, а для нас-то не поморы"; "С Летнего (Онежского) берега — не поморы, они картошку сеяли, хлебопашеством занимались". Жители Летнего берега также называли жителей Поморского берега поморами за их промысловую деятельность на Мурмане, а зимнебережцы, особенно из заполярных сел, признавали их по­морами уже в силу распространенного на Беломорье мнения. Жители Зимнего берега, считая себя поморами, кроме того, признают поморами жителей Летнего берега, а жители последнего — население южной части Зимнего берега; о других частях Зим­него берега у них представление не очень отчетливое. Население юго-западного побережья Онежского полуострова не считает себя поморами, и их не считают за таковых жители Поморского и указан­ных частей Карельского, Зимнего и Летнего берегов». Несмотря на все это, специалисты выделяют поморов как отдельную этническую группу, состоящую преимущественно из представителей русских и финно-угорских народов. Что же их объединяет, помимо факта проживания на берегах Белого моря? Прежде всего это промысел, ведь поморами именовались люди, производившие отлов морских млекопитающих и рыбы, и на этой основе ими был построен особый уклад ведения хозяйствования. Не земледелие, не торговля, а именно промысел. Хотя сами обитатели этой территории никогда точно не были уверены в том, кто является помором, а кто нет, в их сознании всегда был четкий образ абстрактного помора, несмотря на то, что «настоящими» представителями этой группы считались жители различных берегов Белого моря. Но если сами поморы не всегда могли разобраться в том, кто они, то соседнее земледельческое население четко отделяло себя от них по роду деятельности и менталитету (впрочем, и сами поморы считали земледельцев «деревенскими» и «крестьянами», причем эти термины использовались в уничижительном значении). Еще более широко слово «поморы» стала трактовать русская интеллигенция XIX века, открывшая для себя эту этническую группу: тут поморами могли называть и просто жителей северных побережий России, и вообще всех обитателей Русского Севера. На формирование отдельного поморского этноса влияла и природа. Жить (а точнее — выживать) в таких условиях было чрезвычайно сложно, а значит, и люди сюда ехали не робкого десятка. Жизнь на холодных берегах всегда значила готовность к смерти в любой момент. Несомненно, сложилась и отдельная поморская культура: свой календарь, свои понятия о коллективе — отношение к рыболовецким артелям как к одной большой семье, уклады и обычаи. Неспроста именно в Поморье существовала одна из самых крупных старообрядческих общин. Старообрядчество соответствовало патриархальному укладу жизни поморов и выражало их оппозиционную государству сущность, стремление к свободе и обособленности. Конечно, все вышесказанное мало относится к современности — скорее к периоду до первой половины ХХ века. Но поморы существуют и сейчас — по крайней мере люди, которые считают себя поморами. Они стараются хранить традиции предков, хотя многие из них мифологизированы. На вопрос, кто же такие поморы, архангельский предприниматель Максим Пушкин дает такой ответ: «Человек, у моря живущий. Усердный, трудолюбивый человек, который умеет работать своими руками и жить в общине. Нам в школе так преподают, что кажется, будто община — это что-то первобытное. На самом деле это такая жизнеспособная система, которая гораздо продуктивнее города. В этом смысле я знаю, что это такое, потому что я всю жизнь прожил в деревянном доме за чертой города. Когда ты не в квартире живешь, есть ежедневный уклад: принести воды, печку затопить, наколоть дров, что-то по дому сделать. Это своеобразно воспитывает человека».