Каким получился белорусский этап жизни Михаила Зощенко

Когда петербургскому юноше в роковом 1914-м исполнилось 20 лет, уже больше недели шла первая в истории человечества мировая война, но само человечество об этом пока что не подозревало. Но без этой войны и ее белорусского трагического следа не было бы того Зощенко, которого мы хорошо знаем. "Хорошо, что вскоре началась мировая война", - восклицает он в короткой истории "Эльвира", включенной писателем в число 63 самых ярких сцен своей реальной жизни в большую книгу "Перед восходом солнца". Звучит вроде бы чудовищно, да и повод идти на войну в этом повествовании уморительно смешон: молодой человек желает избавиться от воспылавшей к нему страстью статной цирковой артистки. Но в условиях советской цензуры было вряд ли возможно по-другому написать о том, что юный дворянин Зощенко пошел воевать добровольцем и воевал при этом хорошо, за два года пройдя путь от унтер-офицера до штабс-капитана, был начальником пулеметной команды, командиром роты и батальона. Белорусский этап военных дорог Михаила Михайловича начался осенью 1915 года, когда его 16-й Мингрельский гренадерский полк был переброшен из Галиции на опасный участок фронта под Сморгонью. До поры до времени будущему писателю отчаянно везло - один такой случай на станции Залесье (ныне Сморгонский район) колоритно описан в истории "Я еду в отпуск", ставшей одной из сцен книги "Перед восходом солнца". Случай трагикомический - уже севший было в поезд до Минска Зощенко попадает под новое оружие Первой мировой, под бомбежку трех немецких самолетов. Аэропланы несовершенны, поэтому и происходит вот что: "Еще три бомбы. Я вижу, как они отрываются от самолетов. Я вижу начало их падения. Затем только вой и свист воздуха. Снова стреляют наши зенитки. Теперь осколки и стаканы нашей шрапнели осыпают поле. Я прижимаюсь к забору. И вдруг через щелочку вижу, что за забором артиллерийский склад. Сотни ящиков с артиллерийскими снарядами стоят под открытым небом. На ящиках сидит часовой и глазеет на самолеты. Я медленно поднимаюсь и глазами ищу место, куда мне деться. Но деться некуда. Одна бомба, попавшая в ящики, перевернет все кругом на несколько километров. Сбросив еще несколько бомб, самолеты уходят. Я медленно иду к поезду и в душе благословляю неточную стрельбу. Война станет абсурдом, думаю я, когда техника достигнет абсолютного попадания. За этот год я был бы убит минимум сорок раз". Молодому офицеру удалось выжить и после куда более неприятной встречи с другим новым оружием той войны - германскими отравляющими веществами. В ночь на 20 июля 1916-го только что получивший чин поручика Зощенко в свои неполные 22 года пережил газовую атаку, ставшую для гренадера 16-го полка полной неожиданностью. В истории "Двадцатое июля" из книги "Перед восходом солнца" приводятся и географические координаты трагедии: "Я стою в окопах и с любопытством посматриваю на развалины местечка. Это - Сморгонь. Правое крыло нашего полка упирается в огороды Сморгони. Это знаменитое местечко, откуда бежал Наполеон, передав командование Мюрату". Но законы войны в 1914 году совсем не те, что при Наполеоне в 1812-м. Русские войска уже знают, что может случиться химическое нападение противника, у офицеров есть противогазы, у солдат - марлевые повязки, но никто не знает, как это выглядит на самом деле. Реальность ужасна и удивительна: "Мы лежим четыре часа. Начинает светлеть. Теперь видно, как идут газы. Это не сплошная стена. Это клуб дыма шириной в десять саженей. Он медленно надвигается на нас, подгоняемый тихим ветром. Можно отойти вправо или влево - и тогда он проходит мимо, не задевая. Теперь не страшно. Уже кое-где я слышу смех и шутки. Это гренадеры толкают друг друга в клубы газа. Хохот. Возня. В бинокль гляжу в сторону немцев. Теперь я вижу, как они из баллонов выпускают газ. Это зрелище отвратительно. Бешенство охватывает меня, когда я вижу, как методически и хладнокровно они это делают. Я приказываю открыть огонь по этим мерзавцам. Я приказываю стрелять из всех пулеметов и ружей, хотя понимаю, что вреда мы принесем мало - расстояние полторы тысячи шагов. Гренадеры стреляют вяло. И стрелков немного. Я вдруг вижу, что многие солдаты лежат мертвые. Их - большинство. Иные же стонут и не могут подняться. Я слышу звуки рожка в немецких окопах. Это отравители играют отбой. Газовая атака окончена. Опираясь на палку, я бреду в лазарет. На моем платке кровь от ужасной рвоты. Я иду по шоссе. Я вижу пожелтевшую траву и сотню дохлых воробьев, упавших на дорогу". Последствия той белорусской ночи будут сказываться на здоровье Михаила Михайловича еще 42 года, вплоть до смерти в июне 1958-го. "После газов у меня непорядки в сердце", - признается Зощенко. Именно эта ночь, по сути, и сделала из него большого советского писателя. После лечения в октябре 1916 года молодой офицер вернулся в свой полк, в ноябре был направлен в Вилейку для работы на открытых там курсах временной школы прапорщиков. В январе 1917-го его представили к чину капитана, но уже в феврале отправили с фронта в резерв: следствием газовой атаки стал порок сердца. Не случись того рокового столкновения с германскими отравителями, участь перспективного командира Зощенко, скорее всего, могла склониться в сторону не писательской, а военной карьеры, и далеко не факт, что в Красной Армии. Склонность к литературной работе появилась у него скорее вынужденно, после смены в лихолетье революции и Гражданской войны множества профессий. А отправной точкой для появления одной из самых ярких фигур советской литературы станет трагически и неумолимо судьбоносное белорусское лето 1916-го.