Уже не торт

Какой след оставил Наполеон в нашей жизни? То есть о чем мы вспоминаем в связи с ним в повседневности? Толстой, коньяк, торт и психиатрическая больница. Да и этот след растворяется. Только в старинных советских анекдотах про психушки пациенты мнят себя «Наполеонами». Уже десятки лет назад появился их ироничный обыгрыш – про пациента, заявляющего врачу, что он «Наполеон» – и, в ответ на его скучающий вздох, уточняющего: – Доктор, вы не поняли. Я торт! Словом, теперь Наполеон уже не торт. Вместе с остатками советского школьного образования и сопутствующего ей кинематографа – он стремительно уходит в прошлое, вместе с Наташей Ростовой, поручиком Ржевским и Штирлицем. Хотя, с другой стороны, для человека, со дня рождения которого только что исполнилось 250 лет – это не такой уж плохой результат. В конце концов – он хотел, чтобы мир его запомнил – и, надо сказать, у него это получилось. Доволен бы он оказался таким результатом – иной разговор, впрочем, человеком он был умным и особенных иллюзий не питал, заметив, в частности, по поводу славы – что это самый дорогой и скоропортящийся товар. Наполеон открывает эпоху нового рода «великих людей». Он великий жнец – собиравший урожай Французской революции. Если без шуток, то на уровне общего места мы знаем, что Наполеон – едва ли не создатель современной Европы. Тот, кто вводил Гражданский кодекс, прокладывал дороги, укреплял власть буржуа. Собственно, до сих пор можно услышать сетования, идущие от Смерядкова – мол, печально, что Наполеон не победил Россию. Одержи он победу – и было бы отменено крепостное право на полвека ранее, и не было бы глупой общины, и было бы гражданское равенство и пили бы мы бургундское вместо беленькой. Сослагательное наклонение – дело неблагодарное. Что было бы, проведи Наполеон компанию 1812 года иначе, чем он провел, построил бы он хрустальные замки в каждой деревне или через одну – мне неведомо. Но вот что точно известно – это то, чего он добился и что оставил после себя. В персональном плане – он потерял все. Став на мгновение повелителем почти всей Европы – он заканчивает жизнь узником маленького острова посреди Атлантики. Окруженный толпами почитателей, готовых ловить каждое слово – в последние годы он общается с парой десятков отправившихся с ним в изгнание, отчаянно ему надоевших – с несколькими собеседниками, не только чьи реплики он знает наизусть, но даже чей восхищенный взор утомляется постоянными повторами историй от императора, вновь и вновь рассказывающего одно и то же. На Святой Елене он провел всего шесть лет – но по сохранившимся мемуарам и письмам, с их беспредельной скукой и самоповторами, возникает ощущение, что он провел там целую вечность. И смерть для него – человека совсем не старого – воспринимается едва ли не как задержавшаяся, как будто он прожил дольше, чем было отведено. Он был заживо погребен – и, примечательно, что в самом себе он не имел ресурсов для жизни, убивая время пустым чтением, прогулками, да мелкими истериками по поводу и без – а развлечением для него были пустые ссоры между придворными его маленького двора. Но это все история персональная – интересная для биографа, но меня, человека приземленного, больше интересует то, что случилось с французами и другими европейцами, а не тяготы жизни низвергнутого властелина. Если сказать совсем кратко – то по итогам наполеоновских войн Франция потеряла целое поколение. На полях сражений от Андалусии до Тульской губернии легли не только лучшие, но и почти все, кто мог быть призван в строй в возрасте от 40 до 15 лет. А призывались не только французы – умирать приходилось и немецким, и итальянским подданным императора, и подданным его союзников, вольных и невольных. Когда появились французские романтики, чье детство пришлось на наполеоновскую империю и в чьих походах они, по счастью, не участвовали – им приходилось спорить почти исключительно с поколением своих дедов. Потому что поколение отцов оказалось физически выбито. В 1814 году, в последней компании перед отречением, Наполеон призывал под ружье всех, кого мог – тех, кто родился в год, когда он стал первым консулом, пятнадцатилетних подростков 1799 года рождения. Парижане весной 1814 года торопились сдаться на милость союзной армии, опасаясь, как бы Наполеон не успел «защитить» Париж, готовый сражаться на улицах города и принести всех в жертву сохранению своей власти. По подсчетам историков экономики – революция и последующие войны навсегда подкосили французскую экономику, в итоге проигравшую состязание с Британией. Франция так и осталась «хромым» игроком, на протяжении десятилетий залечивавшей раны, решавшей проблемы с мелкими крестьянскими хозяйствами (любопытно, что эта проблема с малой крестьянской экономикой остается для Франции актуальной и по сей день), потерявшей всю свою колониальную империю. И которой понадобились годы, чтобы хоть в каком-то статусе вернуться в концерт «великих держав», прославляя как дипломатическую победу предоставленное ей Европой право выступить полицейским в подавлении испанской революции. То, что часто забывается – это, например, то, что последствия войны 1812 года залечивались, например, в Смоленской губернии еще в эпоху Николая I, а для Испании, после кровавой бани, устроенной Наполеоном, на то, чтобы прийти в себя и вернуться в относительно нормальное существование, понадобился почти целый век. К концу его правления Наполеона и его империю ненавидели практически все. Немцы, которые полтора десятилетия назад воспринимали Францию как страну свободы, обрели новую идентичность в своей ненависти к ней. Для итальянцев французский кошмар смогли вытеснить только десятилетия австрийского владычества, а для испанцев они так и остались самым ужасным из того, что им довелось пережить за последнюю тысячу лет. И самое примечательное в этой истории то, что подобное правление в итоге обрело романтический ореол. Наполеона – более всего ценившего славу – спасло его поражение. Сам он был человеком классического века, но жить ему довелось уже в эпоху начинающегося романтизма, который и обеспечил ему бессмертие в той его форме, в которой мог. Наполеон никогда не был романтическим героем – но знаем мы его именно таким. Он обрел все – и все потерял, он оказался идеальным персонажем – сродни Манфреду или Люциферу. Исключительным человеком, гордым, не понятым, отвергнутым – завернувшимся в плащ и стоящим на утесе своего одинокого острова. Романтики создали этот образ – и Наполеон обрел не просто славу, а стал подлинным мифом, предметом обожания, подражания и сумасшествия – именно в романтической рамке. Она воспевала крайности – и эстетизировала не поражение как таковое, а тотальность утраты. Теперь, по счастью, время ценит другое – оно благосклонно к победителям. А мы благосклонно с ним соглашаемся. Потому что страшно представить, каким мог бы быть список кумиров XX века, разделяй мы романтические предубеждения.