Ветер над котлованом
Оба они оказались не ко двору советской власти, и, хоть и не были репрессированы, существовали в прижизненном полузабвении, как некие реликты прежней (дореволюционной) русской литературы, или негодные образцы выдаваемой «на-гора» писателями-соцреалистами советской. Платонов и Олеша всей душой приняв революцию, собирались служить ей всю жизнь своими недюжинными талантами. Чего стоят ранние, воспевающие освобождённого человека труда очерки и рассказы Андрея Платонова, или не сильно пропагандируемая и редко переиздаваемая сегодня сказка Юрия Олеши «Три толстяка» - романтический памфлет на тему социальных и экономических реалий классического капитализма. Но дальше у этих писателей что-то пошло не так. После ошеломительного успеха романа «Зависть» Олеша надолго замолчал, приняв на себя (он публично заявил об этом в присутствии Сталина и Горького на Первом съезде писателей СССР в 1934 году) «вину» за пугливо усомнившуюся в исторической правоте шагающего победной поступью нового строя интеллигенции. А на полях журнала с рассказом Платонова «Усомнившийся Макар» (там речь шла не об интеллигенции, а о самом что ни на есть простом (от земли) народе, Сталин гневно вывел красным карандашом: «Талантливый писатель, но сволочь». Оба талантливых писателя умерли рано. Платонов в самое угрюмое сталинское послевоенное время от запущенного туберкулёза. Олеша - в «вегетарианские» хрущёвские от сердечного приступа. Но было между официально отвергнутыми будущими классиками важное принципиальное различие в их отношении к собственному творчеству. Принесшие Платонову посмертную славу, концептуальные в плане понимания писателем социалистической идеи, романы «Ювенильное море», «Котлован», «Чевенгур» были написаны в тридцатые годы без надежд на публикацию. И позже Платонов, несмотря на убийственную критику, всё же пытался встроиться в советскую литературу, время от времени пробиваясь к читателю то военными очерками, то послевоенными, («Возвращение», «Фро»), неизменно встречаемыми в штыки рассказами. После Олеши остались только разрозненные записные книжки, из которых была собрана великолепная философско-мемуарная книжка «Ни дня без строчки». Строчки эти, правда,многие рассматривают как эпитафию по большому, но сознательно ушедшему в немоту и алкоголь таланту. Позже диссидент Аркадий Белинков в книге «Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша» обобщит на примере судьбы писателя мироощущение и морально-психологические комплексы подавляющей части интеллигенции СССР. Олеша был изящен, психологически извилист в своей прозе. Платонов, напротив, тяжёл и технологично прям. При этом оба они – мастера социальной метафоры, открывающей исчерпывающую правду о человеке и условиях, в каких существовали в то время народ и общество. Платонов, вызвав гнев Сталина, исследовал «мусорный ветер» социализма, «сдувающий мясо с коров», уродующий души людей, разрушающий многие «правильно начатые» преобразования, вбивающий общество в бесконечный котлован, в иссушённое море, по дну которого носится на своей тачанке старуха Федератовна. Платонов добирался до самых корешков народной души, угадывая там роднички этого беспощадного к добру и разуму страшного ветра. Олеша в главном своём произведении «Зависть» на примере Кавалерова показал во что превращается русская (из чеховских пьес) интеллигенция в жестоком мире индустриализации и коллективизации, с болью и отчаяньем воспел слабость и (по Бердяеву) «вечно бабье» в русской душе, раболепно склонившейся перед реалиями «века-волкодава». Настоящие писатели о чём бы ни писали пишут о вечном. Платонов и Олеша сегодня живы как никогда. Обобщённый интеллигент Кавалеров по-прежнему«завидует». Только идеологически обслуживает он нового Бабичева - не организатора производства, а офшорного капиталистического «толстяка». И мусорный, уродующий душу народа ветер из репрессивно-идеологического превратился в рыночно-денежный, превращающий в очередные «котлованы» леса, недра, моря и реки России. Впрочем, произведения на эти темы, как некогда труды Платонова и Олеши, не попадают в «лидеры продаж», не выдвигаются новыми Кавалеровыми на «престижные» и «большие» литературные премии, финансируемые новыми Бабичевыми
