День Бородина: почему современные историки впадают в бонапартизм

Сегодня мы отмечаем День Бородина. 207 лет назад, 7 сентября 1812 года, у деревни Бородино под Москвой произошло знаменитое сражение. Этому ключевому моменту в российской истории посвящены художественные полотна, литературные, музыкальные произведения и множество исторических трудов. О том, почему Бородинская битва оказалась такой важной вехой в нашей истории и зачем до сих пор предпринимаются попытки пересмотреть ее итоги, как и итоги всей войны 1812 года, рассказал в интервью «МИР 24» председатель Общества потомков участников Отечественной войны 1812 года, потомок генерала Ивана Ушакова Виссарион Алявдин. – Виссарион Игоревич, давайте начнем с главного. Как вы считаете, почему итоги этой войны до сих пор остаются такими значимыми? Какие главные уроки преподнесла нам эта война и почему до сих пор вокруг нее столько споров? Виссарион Алявдин: Как бы нам ни было грустно, но история человечества – это история войн, мы вынуждены это признать. Войны возникали не на пустом месте, и крупнейшие исторические события начинались чаще всего по результатам этих войн. Поэтому нужно посмотреть, к чему привела война 1812 года. Для России, кроме страшных потерь, кроме разорения центральной части страны и сгоревшей Москвы, это вылилось также и в триумфальный приход государства в Европу. Ведь с этого момента Россия стала не просто одной из ключевых держав, но одной из стран, руководивших политикой в Европе и в мире. Все-таки даже во времена Екатерины Великой Россия была тем, что сейчас принято называть «региональной державой»: мы влияли на Восток, на Западе нас опасались, но мы еще не были ключевой, решающей силой. После войны 1812 года эта ситуация изменилась. Требование императора Александра I легло в основу первого в мире пакта о коллективной безопасности. Венские соглашения ввели новый механизм контроля за миром в Европе. Теперь ключевые державы – Англия, Австрия и Россия – обеспечивали мир и стабильность. Отчасти Пруссия и Франция тоже в этом участвовали. Сейчас уже почти забыто, что Франции после победы над Наполеоном все простили исключительно благодаря заступничеству Александра I. Ее даже не обложили контрибуциями, хотя англичане хотели высосать из Франции все, что только можно, и австрийцы тоже были не против. Прусаки же хотели отомстить Франции. Единственный человек, вставший на защиту ее интересов, к которому вынуждены были прислушаться все остальные, был Александр I. Французы сейчас в целом забыли это. А тогда в России произошел перелом национального сознания. Настроение русского народа, от государя императора до последнего крестьянина, изменилось. Мы осознали себя народом-победителем, народом-освободителем Европы от тирана. От узурпатора, который вверг Европу в постоянные кровавые разборки. Ведь до этого целых 10 лет были одни войны, а мы принесли мир и восстановление законных прав государств и народов.Тогда же возникла система коллективной безопасности, где великие державы должны были предотвращать войны. Поэтому итог войны был очень важен. Если мы посмотрим на русскую культуру того времени, то мы увидим в ней невероятный подъем: появляется русская национальная музыкальная школа, раскрывается талант Михаила Ивановича Глинки. То же происходит и в литературе, и в целом во всей культуре. Все это было результатом духовного подъема всего народа, всех его сословий. Тем более что заново отстраивалась Москва, и общество радостно переживало это событие. Пушкин писал: «Это было время славы и восторга». То есть был масштабный подъем национального самосознания, ощущение себя равновеликими по отношению к прочим великим державам. К тому же Россия была страной, которая великодушно спасла всю Европу! Тогда же оформилось и было сформулировано чувство патриотизма как героизм, любовь к Родине и великодушие к врагу. Все это, включая уважение к падшему, было реально продемонстрировано русской армией, и все это переформатировалось в культурный подъем, в духовную силу всего русского общества, в чувство национального самоуважения. Поэтому когда сегодня кто-то начинает ревизию всего этого, особенно фальсифицирует итоги, то это воспринимается болезненно. – А вот то, что мы сейчас видим на Бородинском поле – памятники, музей – все это когда появилось? В.А.: Все это появилось в основном к столетию Отечественной войны 1812 года, при императоре Николае II. К 1912 году на Бородинском поле было два памятника: главный обелиск на холме, поставленный по распоряжению Николая I, и Спасо-Бородинский женский монастырь в том виде, в котором мы его сейчас видим – с большим собором и маленьким храмом, со стеной и с домиком матушки Марии (вдовы геройски погибшего генерала Тучкова Марии Нарышкиной, в замужестве Тучковой). Конечно, игуменья Мария к этому времени уже умерла, но в монастыре был маленький музей в память о ней. То Бородинское поле, которое мы видим сейчас, все это – отреставрированный результат подготовки к столетнему юбилею Отечественной войны 1812 года, в 1911–1912 годах. По распоряжению императора Николая II была создана правительственная комиссия, и к торжествам было сделано очень многое – отреставрированы и восстановлены все укрепления. Шевардинский редут, батарея Раевского, багратионовы флеши были приведены в порядок. Ведь прошло сто лет, они потеряли свою форму, расплылись, и их потребовалось восстановить. Все памятники, кроме главного монумента, были поставлены также в 1911–1912 годах, к юбилею. Тогда же провели перезахоронение праха генерала Багратиона: его останки перевезли из усадьбы Симы во Владимирской области, где он был похоронен, на Бородинское поле. Туда же были перевезены из Европы останки генерала Неверовского, героя войны 1812 года. То есть мемориал в том виде, в котором мы сейчас его ценим и любим, был сделан тогда. К 1912 году Бородинское поле было примерно таким, как мы его видим сейчас, после реставрации. В 20-е и 30-е годы XX века Бородинское поле было полностью обезображено. Памятники пострадали от разграбления и вандализма: с них были сбиты и украдены орлы и короны, а сами памятники разрушены. Был взорван главный монумент – тот, который сейчас украшает батарею Раевского. Была взорвана и уничтожено могила Багратиона. Правда музей в какой-то форме еще существовал, там сохранилась небольшая экспозиция, было несколько сотрудников, но он был очень слабый, еле-еле доживающий свой век в старом здании. Во время Великой Отечественной войны в 1941 году на Бородинском поле были многодневные бои. Поэтому сейчас совершенно справедливо говорят, что это поле двух Отечественных войн. Тогда сгорело здание музея. Правда, кое-что удалось спасти: была эвакуация небольшой части экспозиции. Бородинское поле начали восстанавливать вскоре после войны. Но тогда это свелось к восстановлению здания музея и некоторых отдельных памятников. Только к 60-м годам, когда встал вопрос о праздновании 150-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года, всерьез занялись восстановлением памятников. В 1961 году поле Бородинского сражения Постановлением Совета Министров РСФСР было объявлено «Государственным Бородинским военно-историческим музеем-заповедником». Это был ключевой поворотный момент в истории Бородинского поля. Тогда были выделены средства на реставрацию памятников, здания музея и Спасо-Бородинского монастыря. Период восстановления растянулся на десятилетия. Музей переехал в те корпуса, где некогда жили монахини. Там хранились все фонды экспозиции, посвященной Отечественной войне 1812 года, сидели сотрудники, там помещался хозяйственный корпус. А выставочный зал находился в надвратном храме. При этом главный собор был долгое время закрыт. На прошлой неделе в Бородине был праздник, посвященный 180-летию со дня основания музея на Бородинском поле. И современный директор пригласил свою предшественницу, замечательного бывшего директора музея Алису Дмитриевну Качалову, которая руководила им больше 25 лет. Эта хрупкая женщина совершила настоящий гражданский подвиг. Она добилась не только решения, но и выделения средств на восстановление главного монумента, который был восстановлен в 1987 году. Причем в том самом виде, в котором он изначально был построен – в виде храма. Чего только Качаловой не пришлось пережить! К ней приезжали вереницы черных машин, чиновники и партийные деятели из Москвы, Московской области и Можайска буквально падали в обморок от ее решимости водрузить на главном памятнике Бородинского поля крест. Но эта замечательная женщина добилась установления подлинного памятника, абсолютно идентичного тому, который был взорван в 20-е годы. Я помню общий энтузиазм, когда этот памятник был открыт. При ней и остальные памятники обрели современный вид, который соответствовал тому, дореволюционному: вернулись на свои места двуглавые орлы и короны, вернулись кресты. И это все только благодаря подвижническим усилиям таких замечательных людей, как коллектив музея. В 1962 году, к 150-летию победы в Отечественной войне 1812 года, в Москве появился и музей Бородинская Панорама, была установлена Триумфальная арка. Это было в хорошем смысле шоком для москвичей: как это вдруг на новом месте решились ее установить! Ведь первые триумфальные ворота находились у Белорусского вокзала, откуда и входили в Москву вернувшиеся из Франции русские воины. В память об этом была поставлена Триумфальная арка. Теперь же ее перенесли туда, где Поклонная гора, откуда пришел Наполеон и где находится музей Бородинская панорама. Так что в этом тоже была своя логика. А в 1964 году на базе Бородинской панорамы было создано наше Общество потомков участников Отечественной войны 1812 года. – А почему Бородино было разграблено? Неужели в СССР не считали нужным сохранять память о войне 1812 года? Почему? В.А.: В 20-е и 30-е годы отношение к дореволюционной части истории России было весьма пренебрежительным. Считалось, что история нашего народа началась только после 1917 года. Сейчас кажется, что это дикость. Но, к сожалению, такой действительно была установка большевистского руководства, которое пыталось заново пересмотреть многовековую историю, сделав из нее инструмент для вульгарного доказательства своей правоты. Грубо говоря, позиция была такой: «Ничего хорошего до 1917-го года в России не было». Все цари преподносились в той или иной степени маньяками, преступниками, аморальными личностями. Это касалось не только самих государей, но и знаменитых исторических деятелей, знати. Исключение делалось разве что для ученых, которых, по мнению советских историков, при царизме всячески притесняли. С точки зрения большевистских историков, в императорской России не могло быть такого явления, как национальный подъем, патриотизм самого высокого уровня. Мало того, патриотизм не считался достойной, уважаемой чертой русского народа. При новой власти ставку делали на интернационализм. Поэтому патриотический подъем русского народа в 1812 году рассматривался как консервативный, реакционный, как «отрыжка» психологии отсталого русского народа. Западный либерализм, из которого выросли Маркс и Энгельс, был воспринят русским коммунистическим движением. Ненависть к русскому народу, которая буквально каплет со страниц Энгельса, позволял себе и Маркс. Он высказывался о русском народе как о совершенно дремучем, отсталом, который являлся препятствием для развития всей Европы. Так что патриотическая направленность русской истории, ее ярчайшие проявления были вдвойне неприемлемы с идеологической точки зрения. Все это можно найти в статьях, заметках и в других трудах раннего советского времени. Например, в работах любимого советской властью историка Покровского. Александра I он буквально поливал помоями, роль Михаила Кутузова оценивал очень скромно, считал, что он слабый полководец. Зато решающая роль в победе над французами отдавалась народным массам, партизанам. Хотя, в общем-то, они победили зря. На основе позиции Покровского тогда писали учебники, и все это преподавалась в школе вплоть до второй половины 30-х годов. В этом был четкий марксистский подход. Конечно, отчасти историки того времени признавали некий позитив в том, что русские люди защищали нашу страну от агрессора, но все это, как говорится, мелким шрифтом. – Когда же это отношение начало меняться? В.А.: Только в самом конце 30-х и начале 40-х, на фоне изменения внешнеполитического курса страны, когда Сталин и его ближайшее окружение поняли, что они остались в одиночестве, и мировой революции уже не будет. В то время стало ясно, что другие державы не собираются жить в мире, что мы фактически оказываемся в осажденном лагере, и что грядет война. Тогда еще было не очевидно, с кем – с Англией и Францией или с Германией, но было понятно, что спокойно жить нам не дадут. В это же время сворачивается интернационалистская деятельность, Коминтерн, и страна начинает готовиться к войне. В этой ситуации встает вопрос: кто защитит наше Отечество? Интернациональная глобалистская верхушка? Да никогда! Предать – легко могут, а защитить – нет. И тогда руководителям страны становится ясно, что опираться можно только на свой народ. Потому что народ – патриот, он любит свою страну. Как ни бьют его за это по рукам, тем не менее русский народ имеет эту счастливую черту, данную ему от Бога – любовь к своей земле, к своему языку, к своим обычаям и традициям. Патриотизм – это же не просто лозунг, это внутренняя духовная составляющая очень многих людей, даже живущих в разных концах света. Люди уезжают, живут где-то далеко, ассимилируются, но их все равно объединяет вот эта, по словам Пушкина, «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». И даже если Отечество представляет собой пепелище, любовь к нему огромного числа русских людей жива. В конце 30-х годов правительство СССР берет курс на возрождение народного патриотизма и опору на него. В конце 30-х и в начале 40-х годов появляются кинофильмы про Михаила Кутузова, про Федора Ушакова, про адмирала Нахимова. – Получается, что отношение к Отечественной войне 1812 года в раннее и в позднее советское время менялось с точностью до наоборот. Но ведь потом, после распада СССР, появилась новая волна фальсификацией. Почему так? В.А.: Это правда. И это грустнейшая черта, свойственная нашему национальному характеру. Наверное, нет ни одного народа в мире, так рефлексирующего по поводу своей истории и самого себя. Почему-то англичанам не приходит в голову всерьез страдать по поводу своей колонизаторской политики на протяжении столетий, по поводу истребления ирландцев. Часто ли мы видим слезы американцев по поводу истребления индейцев? Никого, кроме небольших маргинальных групп, это не волнует. Мы же, не сделав и половины таких деяний, постоянно ищем поводы раскритиковать своих героев и поставить под сомнения свои победы. Никто не будет даже близко сомневаться по поводу побед вице-адмирала Нельсона или фельдмаршала Веллингтона. Хотя последний, по сути, мог проиграть Ватерлоо. И, если бы не немецкий генерал-фельдмаршал Блюхер, то была бы катастрофа! Французы уже праздновали победу! Но у англичан Веллингтон – великий победитель, сокрушитель Наполеона! Что там Кутузов, вот Веллингтон – это да! А наша интеллигенция обладает странным болезненным стремлением подвергать сомнению все лучшее, что совершили наши предки! Конечно, в постсоветской исторической науке были перегибы, причем как преуменьшения, так и преувеличения. Преуменьшалась, точнее сводилась на нет роль Александра I. Получалось, что всем в стране руководил Кутузов, который был безусловно признан героем и спасителем Отечества. Уже никто не ставил под сомнение его гений, стойкость и мудрость. Но только забывали о том, что многое из этого сделал верховный главнокомандующий, находившийся в Санкт-Петербурге. Именно Александр I дал возможность Кутузову принять решение о сдаче Москвы. Им же была разработана и операция при Березине, где, по замыслу императора, должны были состояться полный разгром французской армии и пленение Наполеона. И это было очень реально, близко к реализации. Император буквально в ежедневном режиме пытался продвинуть туда все три наши армии, чтобы они согласованно пришли к Березине. Что по тем временам, при отсутствии средств связи, было потрясающей военной операцией. Тем не менее сегодня французы имеют наглость называть Березину своей победой на том лишь основании, что Наполеону удалось вырваться из плена. Я своими ушами слышал, как посол Франции сказал, что это была прекрасная победа Наполеона. Это просто феноменально! А второй перегиб, который очень раздражал историков – это бесконечные песни советских идеологов о том, что в войне 1812 года победил народ, победили партизанские отряды. Я прекрасно это понимаю, меня и самого на каком-то этапе все это очень раздражало. Действительно, замечательные русские люди с граблями и вилами, заслуги которых ни в коем случае нельзя принижать, очень много сделали. Но говорить о том, что их участие является основной причиной победы над Наполеоном – это просто смешно. И оскорбительно как для наших военачальников, так и для русского солдата. Потому что в конечном итоге выиграл войну русский солдат и русское командование, а народ, конечно, помогал. Про Наполеона же в поздних советских учебниках, конечно, говорили плохо. Никто его свободолюбием уже не восхищался, никто всерьез не воспринимал его обещание освободить крестьян. Отношение к нему было как к агрессору. Отчасти я понимаю историков постсоветского времени. Их очень раздражала советская пропаганда, и они пытались пересмотреть ее выводы. Но надо сказать, что, несмотря на перегибы, архивные исследования и историческая наука в целом в конце советского периода были уже на достаточно высоком уровне. Но мои сверстники, будучи тогда молодыми историками, просто рвались, жаждали совершать открытия. Это была плеяда очень талантливых, хороших историков, к тому же умеющих работать в архивах и начавших работать тогда, когда многие архивы были открыты и постепенно становились все более доступными. Но они из чувства противоречия решили опровергать все то, что всем в советское время уже надоело. Всю эту идеологическую шелуху было бы справедливо откорректировать и убрать. И все были бы с этим солидарны. Но в результате подавляющее число молодых историков впало в банальный бонапартизм. Они дико обижаются, они это отрицают, но до сих пор говорят: «Будь справедлив: Наполеон – великий император, замечательный, который не проиграл ни одного сражения в России…». Они до сих пор всерьез стоят на этой позиции! Было бы еще понятно, если бы на такой механистической, примитивной позиции стоял какой-нибудь француз, ему еще простительно. Но как сейчас, в XX веке, можно так примитивно оценивать, победным было сражение или нет? Даже сражение под Малоярославцем они готовы объявить победным для Наполеона! Сражение, в результате которого Наполеон изменил свои планы, не выполнил свою задачу занять Коломну. Он там уложил две дивизии бедных итальянцев, не выполнив ни одну свою задачу, и в результате вынужден был отступить. Но на основании того, что к вечеру город остался за ним, делается вывод о его победе! Это какие-то средневековые традиции – считать, что кто город за собой сохранил, тот и победил. Да Наполеон утром оттуда быстрым темпом ушел на Вязьму! Ну как можно это всерьез рассматривать как победу? Нужно оценивать, кто вывел из строя больше вражеской силы, кто добился отступления врага – вот тот и победил. Короче говоря, в нашем историческом сообществе вырос настоящий бонапартизм. Нашим молодым историкам можно отдать должное: в отличие от большинства советских они выучили французский язык. Поэтому они в первую очередь стали изучать французские источники. С одной стороны, это похвально. Но с другой стороны, у них отсутствует критическая оценка этих источников. Если в основном базироваться на французских источниках, причем без всякой критики принимать их как подлинные, в которых нет ошибок и нет сознательных искажений, то результат будет плачевным. Я с горечью вынужден признать, что вышедшая к 200-летнему юбилею войны трехтомная энциклопедия полна статей, которые, на мой взгляд, русскому читателю неловко даже читать. А самое главное, что оценки и Бородинского сражения, и причин войны в этой энциклопедии изложены очень двусмысленно. Сейчас же никто и не настаивает на том, что Бородинское сражение было безоговорочно выиграно русскими! В учебниках написано, что это была героическая битва. Что мы смогли сохранить русскую армию и нанести непоправимый ущерб Наполеону. Все это правда. Но у нас любят бороться с мифами, которых нет. И теперь в статьях даже можно прочесть, будто бы это была победа Наполеона! Да даже сам Наполеон, будучи хитрейшим человеком и мастером самопиара, не позволял себе называть Бородино своей победой! Все его фразы были хитрым уходом от той оценки, которую он сам давал этому дню. Он сказал: «Я не могу остаться без резерва в двух тысячах лье от Парижа!». И удержал оставшуюся часть своей армии от боя. Он понял, что его армия обескровлена. Бородино справедливо называют «кладбищем французской кавалерии». А ведь по тем временам кавалерия было почти тем же, чем были танки во Второй мировой! Потеря кавалерии фактически предопределяла гибель армии. Император Наполеон прекрасно понимал, что это крах всего, потому что он не найдет лошадей в России. Сперва их забрал, отступая, Барклай-де-Толли, потом оставшихся забрал сам Наполеон. И все, в прифронтовой зоне взять их неоткуда. Поэтому его последующий стремительный уход из России делался за счет солдат, которые совершали огромные переходы. Кутузов справился со всеми своими стратегическими задачами, кроме одной: ему так и не удалось отстоять Москву. А сейчас наши историки готовы все пересмотреть и поставить с ног на голову. Это делают некоторые наши современные исследователи. Хотя, конечно, не все. Есть замечательный историк Лидия Ивченко, человек очень серьезный и привыкший работать с архивами – как с французскими, так и с русскими. И умеющая соотносить их друг с другом. Она из того же поколения, но стоит на совершенно спокойных позициях. И когда она приводит собранные ею данные, то становится совершенно очевидно, что русская армия все время демонстрировала на голову более высокий героизм, дисциплину и организованность, чем французская. При том, что русская армия в то время в очень значительной степени состояла из новобранцев. Было очень много вновь сформированных полков. К тому же русская армия имела на порядок меньший опыт ведения войны, чем наполеоновские солдаты. В некоторых немецких источниках, в которых чувствуется ирония и иногда даже брезгливость к русским, можно тем не менее прочитать такие слова: «Нельзя не признать, что это было просто потрясающе». Даже немецкие историки были потрясены тем, в каком удивительном порядке и согласованности отступали русские, сохраняя при этом боеспособность. Не только нанося колоссальный урон французам, но и сохраняя русских солдат. Французы не могли взять в плен ни одну из частей отступающей русской армии. Император по этому поводу был взбешен! В Австрии у него в самом начале войны были тысячи пленных, потому что они сдавались. А тут, во-первых, не сдаются, а во-вторых, просто уходят, и он не может ни захватить их, ни победить. Поэтому историки, которые позволяют себе делать явно бонапартистские выводы, совершают очень неприятное тяжкое дело: вносят сомнения в души молодежи, нового поколения. Опять начинается это рефлексия, что что-то в действиях наших военачальников было не так. Да все страны Европы сдавались в течение недели, после одной-двух битв! Мы были единственной страной в Европе, кто прогнал Наполеоновскую армию со своей территории! Еще один характерный момент. Наши историки нового времени очень горды тем, что они ввели термин «Великая армия». Теперь мы читаем: «Русская армия встретилась с полками Великой армии» – без кавычек и с большой буквы! «Великая армия, потеряв последние обозы, бежала из России!». Это смешно читать, но я считаю, что так называть наполеоновскую армию – это просто кощунственно! Тем более что у нас есть два понятия: «большая армия» и «великая армия». А у них то и другое обозначается одним словом Grand Army, и сам Наполеон уж точно именовал ее так в контексте большой армии. Тем более что это действительно была большая главная армия, в которую входили армии многих государств. Поэтому просто некорректно в современной русской историографии именовать наполеоновскую армию «Великой». Ведь в русском языке такое название тут же превращается в оценочное. Это мелочь, но это очень хорошо характеризует какую-то внутреннюю необъективность многих современных историков. Я не против исследования всех обстоятельств. Я против предвзятости. А наши современные историки добились даже того, что пересмотрели цифры потерь при Бородине, что является очень принципиальным вопросом, потому что именно на основании этого делается вывод, кто это битву проиграл. Наши историки резко увеличили количество потерь при Бородине с русской стороны и резко сократили количество потерь среди французов. Все это делается на основании французских реляций (донесений), находящихся во французских архивах, и на основании неких французских оценок. То есть мы оцениваем свои собственные потери с позиции агрессора и противника! Пикантная ситуация! Идти на поводу у дешевый наполеоновской пропаганды еще XIX века — это просто не достойно историка! Почему-то мы считаем, что французские архивы сохранили правдивые документы, хотя известно, что Наполеон заставил своих маршалов после Бородино переписывать присланные ему отчеты. Потому что когда он посмотрел на первый вариант, он сделал правильный вывод: отказался от продолжения боевых действий. Конечно, среди современных историков есть и другие, которые, используя современные методики подсчетов, получают цифры, максимально приближенные к той самой изначальный оценке, которую сделал русский генеральный штаб. Причем не для того, чтобы рапортовать государю императору, а для того, чтобы получить реальную и полную картину. К тому же у нас в русской армии такого безобразия, как переписывание реляций, не было. Если командующий корпусом или дивизией рапортовал Кутузову в отчете, сколько у него потерь, то он понимал, что он головой за это отвечает, потому что завтра ему придет команда выходить на позиции с тем, что у него есть. И если он скроет потери, то его потом за это разжалуют. Мы прекрасно понимаем, что Бородино – это победа духа русской армии. Что бы там ни говорили новые историки, наша армия была там в меньшинстве. Но она смогла в этих условиях не отступить перед тем, перед кем отступали все, регулярно, на протяжении 10 лет. А мы этого не сделали!