Варшавская мелодия для русских отыграла
Отношения русских и поляков – политические, культурные, бытовые – практически на всем протяжении совместной истории складывались не очень хорошо. Не будем уже говорить о Смутном времени и польских панах в Кремле. Спустя двести лет, в 1812 г. французы тоже были в Кремле, но отношения между Россией и Францией и между русскими и французами хоть и не идеальные, но вполне приемлемые. С поляками вышло иначе. При последних Романовых (тут свое немалое действие оказало польское восстание 1863 г.) образ поляка в русской культуре был малопривлекательный – вспомним хоть героев Достоевского. Опять же «польская интрига», исполнявшая тогда роль жидомасонского заговора. С победой пролетариата изменилось немногое. Сыграла свою роль советско-польская война 1920 г. или не только она, но панская Польша и в советской культуре исполняла роль изрядного жупела. См., например, сцену в «Как закалялась сталь», когда главный герой починяет свет в международном вагоне и встречает там подругу детства: «Что бы вы со мной сделали, если бы вам удалось взять Варшаву? Тоже изрубили бы в котлету или же взяли бы себе в наложницы? Она стояла в дверях, грациозно изогнувшись; чувственные ноздри, знакомые с кокаином, вздрагивали. Павел выпрямился: -- Кому вы нужны? Сдохнете и без наших сабель от кокаина. Я бы тебя даже как бабу не взял -- такую! Нелли посторонилась, и уже в конце коридора он услыхал ее сдавленное: -- Пшеклентый большевик!». В середине 30-х приязнь к Польше оставалась на том же уровне, выражаясь в «Конармейском марше» – «Помнят псы-атаманы, Помнят польские паны Конармейские наши клинки». Причем на низовом, неподцензурном уровне, где симпатии и антипатии порой сильно отличались от официозных (взять хоть отношение к колхозам или погубившая в 1941 г. сотни тысяч людей вера в то, что немцы – культурный народ, не то что большевики), в случае с Польшей не порождали (хотя бы по принципу противоречия) веры в то, как хорошо в Речи Посполитой. Во всяком случае, ни дошедшие до нас воспоминания, ни архивы НКВД ни о чем таком не сообщают. Потом была война, все смешалось в Восточной Европе, потом послевоенная разруха, когда всем было не до нюансов советско-польских отношений. И вдруг, где-то, условно говоря, с конца 50-х гг. и уже вплоть до конца СССР в отечественном быту явилась сильнейшая полонофилия. ПНР обрела огромную «мягкую силу» в сознании советских людей. Огромным успехом – правда, прежде всего в образованной среде – пользовался польский кинематограф. И вправду выдающийся – достижения других стран-сателлитов по части кино и рядом не лежали. Собственно, советская полонофилия берет начало именно от фильма Вайды «Пепел и алмаз» (1958 г.), в котором поколение шестидесятников нашло выражение своих смутных чувств. Герой фильма Мачек в смысле обаяния был подобен – mutatis mutandis, конечно – балабановскому Брату. Впоследствии эта нота звучала у Окуджавы – «Потертые костюмы сидят на нас прилично, И плачут наши сестры, как Ярославны, вслед, Когда под крик гармоник уходим мы привычно Сражаться за свободу в свои семнадцать лет. Над Краковом убитый трубач трубит бессменно, Любовь его безмерна, сигнал тревоги чист. Мы – школьники, Агнешка, и скоро перемена, И чья-то радиола наигрывает твист». Это тоже портрет поколения, причем не польского – советского. Тут совпали три вещи. Во-первых, польская культура действительно была высочайшего уровня. Хотя бы великие поэты Тувим, Лесьмян и даже номенклатурный Ивашкевич, который кроме правильных эпопей писал блестящие стихи. То же относится и к другим музам – театр, музыка. Про кино см. выше, а польский театр и сейчас очень высок. Во-вторых языковой барьер был, но не очень высокий, что при доступности польской культуры способствовало ее движению в советские интеллигентские массы. В-третьих, польская цензура была довольно снисходительной, а вслед за ней и советская не слишком бдительно контролировала исходящее из братской Польши. Но «мягкая сила» оказывала действие совсем не только на высоколобых. Анна Герман, Барбара Брыльска, фестиваль в Сопоте – это вызывало всенародный интерес. Туда же – «Четыре танкиста и собака». А равно пьеса Л. Г. Зорина «Варшавская мелодия» о несчастной любви советского офицера и польской актрисы. Благодатную польскую тему вовсю использовала и популярнейшая телепередача «Кабачок «13 стульев», которой покровительствовал лично Л. И. Брежнев. Задел пусть не для вечной любви, но хотя бы для будущего взаимоуважения был колоссальный, причем задел не искусственно сконструированный начальством, но вполне низовой и даже немного фрондерский. Все это было и прошло, и быльем поросло. Обаяние, которым пользовалась польская культура в позднем СССР – расскажи это сейчас племени младому, так не поверят. Гигантский объем ценных полимеров не просто был постепенно утрачен с ходом времени – это неизбежно, но потерян с каким-то диким упоением. Причем так с полимерами обошлись не русские – поляки. Сделавшись любимцами великого Запада, что нам до былых русских сентиментов. «Нужно считать тайной и трагедией европейской истории тот факт, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие нехватки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных!». Это писал не ватник и не коммунист, а Уинстон Черчилль, который тоже много дивился диссонансам варшавской мелодии.
