Товарищ Сталин, вы большой ученый…

Эту песню слышали представители разных поколений. Некоторые приписывали ее Высоцкому – он ее действительно исполнял, - Галичу и еще кому-то. Многие думали, что написал песню бывший зек. И это верно. Но автор мелодии – Юз (на самом деле Иосиф) Алешковский отсидел четыре года не за политику, а за угон машины – и не кого-нибудь, а секретаря Приморского крайкома ВКП(б). К тому же, подрался с патрульными. Совершил он эту глупость, как принято говорить, «по пьяни». Было это во время службы на флоте в начале 50-х годов… Песню «Товарищ Сталин…» Алешковский написал в 1959 году - 60 лет назад. Так что, есть повод поздравить с юбилеем не только жизнелюбивого и жизнерадостного автора, но и всех тех, кто эту мелодию знает и любит. «Володя (Высоцкий – В.Б.) все начал петь верно», - вспоминал Алешковский. - «А переделок полно, мне о многих сами передельщики говорили. Даже один знакомый литератор, не буду имени упоминать, признался с гордостью, что дописал к этой песне куплет, где были строчки: «И у костра читает нам Петрарку фартовый парень Оська Мандельштам». Сказал я ему просто: «Ты о..ел, что ли?» Потом, когда Алешковский приезжал в Россию, то спел «Товарища Сталина…» со сцены в Кремле. Потом забавлялся: «Это самое смехотворное, что произошло в моей жизни. Я – о Сталине – в Большом Георгиевском дворце? Елки-палки!» Помню, как во дворе нашей коммунальной трехэтажки близ метро «Электрозаводская» песню «Товарищ Сталин…» наигрывал на раздолбанной гитаре пьяноватый дядя Коля из сырой, прокуренной пещеры в полуподвале, отсидевший черт знает за что «десятку». Он выходил во двор, дымил беломориной и хрипел: «В чужих грехах мы сходу сознавались, / Этапом шли навстречу злой судьбе, / Но верили вам так, товарищ Сталин, / Как, может быть, не верили себе…» О том, что было в лагере, дядя Коля не рассказывал. Да никто и не интересовался. Да и жена его тетя Лида за ним следила. После «четвертинки» отправляли домой спать: «А то опять сболтнет чего-нибудь лишнего, как тогда…» Песня «Товарищ Сталин…» – пронзительная, щемящая. В ней - судьба. И не одного несчастного, которого посадили, не известно за что и влепили несусветный – маленьких при Сталине не давали – срок, а целой страны… О себе Алешковский говорил с улыбчивым прищуром: «Я был весельчаком, бездельником, лентяем, картежником, жуликом, хулиганом, негодяем, курильщиком, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником, хотя всегда помогал матери по дому, восторженно интересовался тайной деторождения и отношения полов, устройством Вселенной, происхождением видов растений и животных и природой социальных несправедливостей, а также успевал читать великие сочинения Пушкина, Дюма, Жюля Верна и Майн Рида. Может быть, именно поэтому я ни разу в жизни своей никого не продал и не предал. Хотя энное количество разных мелких пакостей и грешков успел, конечно, совершить» Школу Алешковский не закончил – прослушал пять классов, затем три года (!) просидел в седьмом. Позже экстерном – опять прослушал - десятый класс, однако выпускные экзамены не сдавал. Вот такой он знаменитый литератор – без образования! Увлекся сочинительством еще в вечерней школе – от любви к соседке по парте. То чувство было безответным. «С тоски и горя начал тискать стишки, то есть я изменил соседке по парте, Ниночке, и воспылал страстной любовью к Музе, которая впоследствии не раз отвечала мне взаимностью. Вообще, это было счастьем - успеть почувствовать, что любовное мое и преданное служение Музе - пожизненно, но что все остальное - карьера, бабки, положение в обществе, благоволение властей и прочие дела такого рода – зола». Как уже было сказано, Алешковский попал за решетку. С 1950-го по 1953 год провел в лагере. Там написал первую песню «Птицы не летали там, где мы шагали, / где этапом проходили мы. / Бывало, замерзали и недоедали / от Москвы до самой Колымы…» «Изредка в лагере я подрабатывал гонорарчики, сахарные и хлебные тем, что «тискал романы» на нарах, - вспоминал Алешковский. - Роман всегда начинался с одних слов: «По мрачному, тревожному и суровому Лондону промчалась черная зловещая карета с белой надписью «Хлеб». А потом уже развивался какой-нибудь сюжет идиотский, любовный, триллерный, если хватало сил – психологический…» В середине 50-х годов Алешковский вышел на свободу, уехал на целину, где работал шофером. Вернулся в Москву, устроился водителем «скорой помощи». И однажды, спеша на вызов – вот они, причудливости и странности поэтической мысли! – придумал начало новой песни: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему…» Из этого фрагмента родилась драматическая песня «Окурочек», ставшая не менее знаменитой, чем «Товарищ Сталин…» Эта мелодия – о том, как за колючей проволокой, словно старые раны, обнажаются чувства. И любое, даже мимолетное воспоминание о свободе кровоточит, вызывает невыразимую тоску. И возникает в памяти близкий, ставший далеким образ: «В честь твою заряжал я попойки / И французским поил коньяком, / Сам пьянел от того, как курила ты «Тройку» / С золотым на конце ободком…» «Окурочек» пели многие и даже французский актер и шансонье Ив Монтан. Алешковский, услышав его исполнение, невинно спросил у своей знакомой, певицы Дины Верни: «А почему он мне не платит?» Та согласилась, возмутилась, позвонила Монтану и задала ему тот же самый вопрос. Тот удивился и спросил – то ли изображая наивность, то ли решив схитрить: «А что, разве автор жив? Кажется, песня написана еще при царе…» Верни удивилась: «Ив, неужели ты думаешь, что самолеты Ту-104 летали еще в то время?» На что Монтан усмехнулся: «У русских все может быть». Но на гонорар Алешковскому мэтр все же расщедрился. Гонорары платили ему и в СССР, но – нечасто. Потому что писал то, что очень не нравилась советской власти. Впрочем, иногда проскальзывало и что-то легальное. Были у Алешковского даже детские произведения: «Кыш, Два портфеля и целая неделя», «Кыш и я в Крыму» - о важных событиях в жизни первоклассника Алеши Сероглазова. Еще он написал книги «Два билета на электричку», «Черно-бурая лиса». Тоже для детей. Но нелегального у Алешковского было куда больше, например, роман «Кенгуру» - о том, что пережил герой в сталинские времена. И - «Николай Николаевич» - рассказ молодого вора, который после освобождения из лагеря работает в биологическом институте. И тоже во времена Сталина. «В каком-то смысле это превосходный производственный роман, мечта соцреализма, - писал Андрей Битов. - Впрочем, определить и описать его необычайно трудно: произведение выпадает из литературы, как из прохудившегося мешка…» Произведения Алешковского распространялись в самиздате – перепечатанных на машинке листках – часто бледных (точно от страха), поскольку это были третьи или четвертые копии. Естественно, такие авторы были «под колпаком» у бдительной советской власти. Одних она сажала, другие уезжали. Алешковский выбрал второй вариант. Это произошло после публикации его стихов в одиозном альманахе «Метрополь». За границей он писал много и все, что хотел. Но, полагаю, грустил от того, что чересчур сузился круг его читателей. Бальзамом на душу стали его встречи с друзьями – на старой родине и на новой – в США… Жизнь у Алешковского выдалась не легкая, не беззаботная, но описывал ее он смешно. Говорил, что познакомился с уличным матом гораздо раньше, чем со сказками братьев Гримм. «Потом я оказался в больнице с башкой, пробитой здоровенным куском асфальта, что навсегда нарушило в ней способность мыслить формально-логически и убило дар своевременного почитания здравого смысла» Восприятие жизни у Алешковского и впрямь необычное – точнее, перевернутое. Но так кажется сегодня. Тогда, в той стране это было привычно. И сегодня кажется сказкой. Но - страшной. Впрочем, многие в той сталинской сказке были хотели бы побывать. А, может, им это только кажется. Но вождя они страстно воспевают. И мечтают его оживить. Вообще, Алешковского можно считать энциклопедией советской жизни. Он писал не только про невольничий быт, но и том, что происходило за лагерными заборами, на воле. Как люди жили и как работали. И на каком языке люди изъяснялись и объяснялись. Часто на том, что принято называть ненормативной лексикой, с тем, с которым Алешковский «подружился» с младых ногтей. Алешковский – блестящий мастер монологов. Но особенных – густо пересыпанных матом. Эстеты скорчат гримасу: мол, «ненормативу» всегда можно найти синонимы. Да нет же! Это не бравада, не стиль, а необходимость. В разговорах героев Алешковского звенит мысль, пылает задорный огонек. Уберешь мат, и все потускнеет. Он их в устах обнажает смысл происходящего, дает лаконичные и точные определения событий, рисует портреты героев. Да и не расскажешь иначе о пережитом - грязном, потном, кровавом, беспросветном. О тюрьме, следователях, издевательствах, унижениях, мраке тюремных нор, скудных пайках, работе до изнеможения… Алешковский с его виртуозным матом, как отражением действительности, чрезвычайно актуален сегодня, когда отсутствие здравого смысла можно узреть повсеместно. Глупость и тупость сопровождают поступки простых людей, сквозят в решениях чиновников, высказываниях и деяниях министров и депутатов. Несут чушь ведущие телевизионных передач, журналисты, лепечут бред актеры в фильмах и спектаклях. Впечатления от всего этого безумного нагромождения слов можно выразить лишь лаконичными и емкими словами, с которыми, чего греха таить, мы познакомились еще в детстве. Прилюдно, конечно, их употреблять не стоит, да и законом воспрещается. Но в кухонной тиши, слыша новости со всех концов нашей необъятной страны, вдали от женских и детских ушей сдержаться, ей-Богу, часто не достает сил…